Дина Бродская - Дневник Лиды Карасевой

Мы приехали сюда в 10 час. Нас двадцать восемь человек. В Шувалове мы сошли с трамвая и направились в базу. Мне было очень весело, я всю дорогу хохотала и слегка поругивалась с Астаховичем.

В базе мы позавтракали и смазали лыжи. Разбились на две группы. Первая группа во главе с физкультурником пошла тренироваться к горке, а вторая группа (в том числе я, Файка и Юра) направилась на лыжах в лес. Мы шли шеренгой: впереди я, за мною Юра, и Юрой Вакулин, за Вакулиным Файка и так далее. Позади всех, вздыхая, плелась Мира Коган, у которой все время соскакивала правая лыжа. Так мы шли по лесной дороге. Погода была морозная, но проглядывало солнышко. Вокруг ни души.

— Знаете, ребята, — сказала я, — давайте распишемся на снегу. Если мы заблудимся, надписи покажут, в какую сторону мы шли.

И мы написали лыжными палками свои имена на снегу. Идем дальше по узкой тропинке. Юра ходит на лыжах неважнецки Вакулин все время над мим посмеивался.

Он говорил:

— А ну, поторапливайся, баба рязанская.

Или:

— А еще поэт, — и тому подобные глупости.

Юра не обращал внимания. И только когда Вакулин крикнул:

— Эх ты, черепаха на лыжах! — Юра сказал ему: — Отстань!

Тут произошла сцена, возмутившая меня до глубины души. Гога Вакулин подбежал к Юре и с криком: «Умойся!» нахлобучил ему его шапку прямо на нос. При этом он так толкнул его локтем в грудь, что Юра упал в снег.

Мы все были возмущены и ожидали, что Юра ответит Вакулину хорошим подзатыльником, но он как ни в чем не бывало встал и поправил шапку.

— Троицкий, дай ему сдачи! — закричали ребята. Но Юра молча отряхивал снег со своей куртки.

Как я презирала его в эту минуту. Я готова была провалиться сквозь землю от стыда. Должно быть, Юра это заметил. Он тихо сказал:

— Послушай, Лида, я должен тебе объяснить…

Но я его резко прервала:

— С трусами я не разговариваю, — и кинулась догонять ребят.

И вот мы вернулись на базу. Все ребята, веселые и раскрасневшиеся, с зверским аппетитом поглощали обед, а я почти ничего не ела, старалась ни на кого не смотреть. После обеда я ушла в комнату отдыха, где сижу сейчас и пишу дневник.

Вот уже второй день, как я в больнице. У меня сломана правая нога. Когда я вспоминаю нашу злополучную поездку в Парголово, мне почему-то кажется, что это было очень-очень давно, хотя прошло только два дня. Нога страшно болит. Неужели же я останусь хромой на всю жизнь? Как это ужасно! Я не смогу больше играть в волейбол и заниматься спортом. И я не смогу больше бегать вперегонки, а во время военных походов я буду, прихрамывая, плестись позади всех… Нет, нет, я не могу свыкнуться с этой мыслью.

Нога вся в гипсе. Она такая тяжелая, что весит, наверное, не менее пуда. Сейчас боль немного утихла. Я все время до мельчайших подробностей вспоминаю нашу лыжную вылазку.

После того как я сама убедилась в трусости Юры, у меня сразу пропало хорошее настроение. Ребята веселились и пели песни, а я сидела в соседней комнате одна, и мне было тошно до слез. За мной прибежала Файка, но я ей сказала, что у меня болит голова и что и хочу немного пройтись на лыжах.

— Иди, только не надолго, потому что в 9 часов вечера мы уезжаем, — сказала Файка.

Я попросила разрешения у Владимира Соломоновича. Он меня отпустил не более как на полчаса. Я взяла лыжи, повязала шею Файкиным шарфом и вышла из базы.

Уже начинало смеркаться. Я быстро катилась на лыжах, стараясь стряхнуть плохое настроение. Было очень холодно, мороз так и обжигал щеки. Все деревья стояли в снегу. Вдруг я увидела очень хорошую горушку. Горушка была не высокая, но довольно крутая. Тут и там росли сосны.

Я подумала: «Съеду с горушки и поверну обратно. Уж очень холодно».

Я влезла на гору, наверху немного передохнула и, сильно оттолкнувшись, помчалась вниз. Я мчалась с такой быстротой, что только ветер свистел в ушах и по обеим сторонам взлетал снег. Вдруг я почувствовала, что снегом мне запорошило глаза. Я на минутку зажмурилась и перестала тормозить. А когда я открыла глаза, я увидела, что несусь прямо на высокую сосну.

«Левей, левей», мелькнуло у меня в голове, но было уже поздно. Я налетела на сосну с такой силой, что из глаз посыпались искры. Правая лыжа пополам. Я грохнулась куда-то вниз, чувствуя сильную боль в ноге. Больше ничего не помню.

Когда я очнулась, увидела Юру. Он стоял на коленях и тер мне снегом лоб. В ту минуту меня нисколько не удивило появление Юры Троицкого в лесу…

Юра осторожно снимал чулок с моей ноги, а я стонала от боли.

— Лида, тебе очень больно? — спрашивал Юра. — Потерпи немного, я сделаю из лыж санки и повезу тебя на базу.

Он снял свою теплую куртку и закутал меня. Потом скрепил свои лыжи веревкой, которая нашлась у него в кармане, и на веревочные переплеты наложил еловых ветвей. Получилось нечто вроде санок. Юра уложил меня на эти санки. Мне было так больно, что я закричала:

— Нет, нет, лучше оставь меня здесь!

— Я не могу тебя оставить, потому что ты замерзнешь.

И он потащил санки, волоча их вместо веревки на лыжной палке. Мне было очень больно, особенно на ухабах, но я старалась не стонать, когда открывала глаза и видела перед собой согнутую Юрину спину и тонкой фуфайке.

Дорога тянулась без конца. Видно, нелегко было Юре тащить такую тяжелую персону, как я. Когда он на минутку остановился передохнуть, я спросила:

— Юра, как ты здесь очутился?

— Я видел, как ты вышла из базы, и решил отправиться вслед за тобой. Мне надо было с тобой поговорить, но ты так быстро мчалась на лыжах, что я еле за тобой поспевал… Ну, поехали.

И он снова поволок санки.

Не помню, как Юра притащил меня на базу, не помню, как вызвали карету скорой помощи. Помню только, что санитары в белых халатах и носилках перенесли меня в карету, и я видела испуганные лица ребят.

Потом меня привезли сюда в больницу.

В моей палате, кроме меня, лежат еще четверо ребят. Одна девочка, у которой зашит живот после операции аппендицита, и три мальчика с переломами.

Сегодня приемный день. С двух часов дня начался приезд родных.

Ко всем ребятам пришли родители. А ко мне никто не пришел. Мне было очень обидно, и к тому же так болела нога.

«Забыли. Все меня забыли», думала я, лежа с закрытыми глазами и стиснутыми зубами. Вдруг около моей кровати послышался какой-то шорох. Я открыла глаза и увидела маму и папу, одетых в белые халаты.

— Ну и напугала же ты нас, Лидка, — сказал папа и как-то печально улыбнулся.

Мама начала вытаскивать из карманов яблоки, конфеты и целую кучу записок.

— Это тебе прислали ребята из школы, — сказала мама.

Как я была рада видеть моих милых, дорогих стариков. И как это мне могло прийти в голову, что они меня забыли.

Полчаса пролетели незаметно. Я старалась смеяться и шутить, чтобы мама и папа не догадались, как мне больно.

— Ты совсем молодцом, — сказал папа уходя, — я горжусь тобой, дочка…

Эти слова были для меня самой лучшей наградой.

Когда они ушли, я начала медленно читать записки, чтобы продлить удовольствие.

Там были записки от Вари, Нади, Бориса (даже Мишка нарисовал какую то каракулю) и четырнадцать записок из школы.

Вот что писала мне Файка:

«Лидочка, милая, как мы за тебя волнуемся — вся школа только и говорит, что об этом несчастном случае с твоей ногой. А Владимир Соломонович так расстроился, что даже похудел. Конечно, ему неприятно, что все это произошло на его лыжной вылазке. Знаешь, Лиза, я не могу забыть той минуты, когда мы выскочили на крыльцо базы и увидели раздетого, посиневшею от холода Троицкого и тебя, лежавшую без сознания на еловых ветках. Вот так Матильда! Никто не ожидал от него такого геройства. Владимир Соломонович только обнял его и сказал:

— От моего имени и от имени всех ребят благодарим тебя за твой мужественный и благородный поступок…

А когда приехала карета, мы заметили, что у Троицкого отморожена одна щека (ее сейчас же начали растирать снегом).

Ну, Лидуха, поправляйся скорей.

Целую миллион раз, твоя Фаина».

Только что ушел Юра. Оказывается, он приходил в больницу уже второй раз, но в первый раз его не пустили. Я доедала после обеда манную кашу с вареньем, как вдруг заходит наша нянечка и говорит: «Там какой-то кавалер спрашивает Лиду Карасеву». Я чуть не подавилась манной кашей и закричала «Это я Карасева! Пусть идет сюда!..» Через минуту открылась дверь, и в палату вошел Юра в длинном белом халате, который делал его очень взрослым. И только тут я заметила, что Юра красивый мальчик.

Он сел возле моей кровати. Сперва мы не знали о чем говорить и только смотрели друг на друга. Мне было стыдно, что у меня остриженные волосы, и я такая некрасивая.