Борис Раевский - Только вперед
Гаев на минуту замолчал и вдруг спросил у Леонида:
— Ты помнишь время чемпиона Англии?
— Время Томаса? — переспросил Кочетов. — 200 метров — 2 минуты 40,5 секунды.
— Правильно. На одну десятую секунды лучше Захарьяна. Так вот, Леня… Ты — комсомолец, объяснять тебе долго нечего. Нужно не только побить Захарьяна, но и обойти Томаса. Ясно?
Тут в партком вошли три студентки-гимнастки, о чем-то громко споря на ходу, и все трое, перебивая друг друга, обратились к Гаеву. Леонид воспользовался удобным моментом и незаметно вышел.
Он направился в бассейн и, стоя под душем, подумал: «А ведь придется побить рекорд!»
И почему-то сразу стало легко и весело.
Теперь все ясно. Хватит взвешивать и переживать. Надо работать.
Подготовка началась уже на следующий день.
Галузин принес в бассейн листок, исписанный мелким, четким почерком и вручил его Леониду. Это был новый, еще более суровый, режим дня. По часам и минутам на бумажке был расписан весь день Леонида. Тут были прогулки, тренировки, занятия в институте и снова тренировки и прогулки.
Особенно поразила Леонида в этом листке последняя строчка:
«Отбой — 10–30».
«В половине одиннадцатого?!» — Леонид чуть не свистнул от удивления и возмущения. Он привык ложиться в двенадцать, а если зачитается, — и позже. А тут — в такое детское время…
— Иван Сергеевич, — как мог спокойнее, сказал он. — А если я захочу в театр?
— Придется пока отложить…
— Так… А в кино?
— Это пожалуйста… На дневной сеанс!
— Понятно, — Леонид, уже не скрывая злости, в упор смотрел на тренера. — Ну, а если надо подготовиться к семинару?
— Днем готовься…
— А если…
— Разговорчики! — резко перебил Галузин. — Никаких «если»! И учти: буду контролировать. Приду в половине одиннадцатого, увижу не в кровати — баста. Сразу прекратим тренировки…
К этой бумажке была приколота другая. В ней перечислялись различные блюда, которые отныне должен есть Кочетов.
«Фрукты, овощи, фрукты, — думал Леонид, глядя на бумажку. — Капуста, брюква и еще какая-то петрушка!»
— Иван Сергеевич! — взмолился он. — Вы меня травоядным сделаете! Утром — травки и фрукты, днем — фрукты и травки, вечером — опять травки.
Но тренер так грозно взглянул на Леонида и косматые брови его при этом так плотно сомкнулись на переносице, что тот сразу понял: никаких поблажек теперь не жди.
— Да, кстати, — сказал Галузин. — Ты курить снова не выучился? Только без вранья!
— Честное комсомольское, — поклялся Леонид. — С того самого раза ни-ни…
Года полтора назад, еще будучи школьником, Леня однажды, выйдя с ребятами из бассейна, закурил. Нет, он вовсе не так уж любил дымить. Просто — как раз накануне вечером, когда тетя чинила радиоприемник, — Леня устроился рядом с ней на кухне и смастерил из плоской металлической коробки замечательный портсигар. Приоткроешь крышку — пружинка сама выталкивает папиросу. И теперь ему не терпелось похвастать своим изделием перед ребятами. Портсигар переходил из рук в руки.
— Ловко! — хвалили мальчишки.
— Занятно, — заинтересованно сказал кто-то сзади.
Леонид оглянулся и увидел тренера.
— Занятно, — повторил Иван Сергеевич. — Давно небо коптишь?
— Года два…
— Хорошая штучка, — Иван Сергеевич снова с любопытством щелкнул крышкой самодельного портсигара. — Плавать хочешь? — неожиданно спросил он.
Леня даже растерялся:
— А как же!..
Тренер вдруг сделал легкое движение, и новенький портсигар, вертясь в воздухе, как бумеранг, полетел в воду.
— Пловцы не курят, — отрезал Иван Сергеевич. — Запомни…
Больше Леня ни разу не держал во рту папиросы.
— Честное комсомольское? — переспросил тренер. — Вот и ладно…
Галузин взялся за дело серьезно. В тот же день, перед заплывом, в бассейне появился институтский массажист Федя.
Коренастый, подвижной массажист был страстным болельщиком. Он отлично разбирался во всех тонкостях футбола и плавания, бокса и бега на лыжах, гимнастики и тенниса, хотя сам не занимался ни одним видом спорта.
Лицо Феди было ярко расцвечено веснушками, которые не сходили с его щек и носа ни зимой, ни летом. Они так густо покрывали Федино лицо, что кое-где сливались в большие рыжие пятна. Словно не умещаясь на щеках и носу, веснушки взбегали даже на лоб. Впрочем, они нисколько не портили настроения массажисту. Все привыкли видеть Федю вечно улыбающимся. Трудно было даже представить его грустным и, тем более, мрачным.
Федя, шутя и балагуря, уложил Леонида на скамью.
Ловкие быстрые пальцы массажиста то неслышно, мягко, словно бархатные, касались тела пловца, то вдруг наливались сталью и разминали каждый мускул рук, ног, плеч, груди, спины.
Леонид поднялся со скамьи легким и свежим, как никогда.
— Будьте здоровы, живите богато! — попрощался массажист. — Вечером ждите меня снова.
Тренировки начались.
Седоволосый Галузин будто помолодел. Он неутомимо бегал по бортику бассейна, с удивительной легкостью неся свое грузное тело. Первые три недели Иван Сергеевич не позволял Леониду плыть быстро. Каждое движение рук пловца, каждый толчок ногами расчленялись на десятки составных мельчайших движений, И каждое из них в процессе плавания проверялось и тщательно отшлифовывалось.
Было испробовано множество вариантов положения рук и ног пловца. Эти варианты так незначительно отличались друг от друга, что непосвященный вообще не заметил бы разницы.
То слегка округлялась кривая, описываемая ногами пловца; то немного изменялось положение кисти при гребке. Но в предстоящей напряженной борьбе за десятые доли секунды каждое малейшее улучшение работы рук или ног играло большую роль. Тут не было мелочей.
Они искали упорно и стремились найти самую лучшую комбинацию движений.
Однажды Иван Сергеевич привел Кочетова в маленький институтский кинозал. Было это днем, сразу после лекций. Пустой зал заливало солнце.
«Зачем мы пришли сюда?» — удивился Леонид, но промолчал.
Галузин был замкнут и рассеян. Леонид уже знал — значит, у тренера, как говорил Гаев, «зарождается идея». В таких случаях лучше молчать.
Иван Сергеевич переходил от окна к окну, спуская черные тяжелые шторы. Даже сквозь их плотную ткань пробивались острые солнечные лучики, и от этого вдруг обнаружилось, что в маленьком, чистеньком, недавно отремонтированном, кинозале в полутьме клубятся целые потоки пыли, словно тут шел ремонт или уборка.
Опустив все шторы, Галузин сел рядом с Леонидом. Больше в зале не было ни души.
«Так и будем сумерничать? — подумал Леонид. — Или тренер решил развлечься: специально для нас двоих прокрутят новый фильм? Как для особо важного начальства…»
Его злило молчание Ивана Сергеевича, и он нарочно ничего не спрашивал у тренера.
— Давай! — крикнул Галузин, повернувшись назад.
Под потолком застрекотал аппарат. На экране появился пловец. Он то мчался, рассекая воду, как глиссер, то полз нарочито медленно, и каждое движение его рук продолжалось неестественно долго.
Вот он вытягивает вперед кисти рук… Вот руки, обращенные ладонями вниз, уже выпрямлены перед головой. Пловец поворачивает их ладонями наружу и начинает разводить в стороны, пока они не достигнут одной линии с плечами.
Видно даже, как мелкие брызги отрываются от поверхности воды, медленно поднимаются вверх, достигают высшей точки, на секунду замирают там и так же медленно опускаются в воду.
Это была так называемая «лупа времени» — особый хитроумный способ скоростной съемки. Кинооператор, снимая пловца, вращал ручку киноаппарата во много раз быстрее обычного. И поэтому на экране получался эффект замедленного движения. Каждый гребок пловца четко распадался на отдельные составные элементы.
С того дня Кочетов и Галузин замучили киномеханика, заставляя его снова и снова крутить одни и те же ленты. Им хотелось понять, в чем секрет скорости. Они то копировали движения лучших советских пловцов-чемпионов, то видоизменяли их, приспосабливая к Кочетову, то пытались найти еще лучшие, еще более совершенные приемы.
Через три недели Галузин позволил Леониду первый раз пройти дистанцию в полную силу. 2 минуты 41,6 секунды показали стрелки секундомера, Ля-Бриель был побит, но прославленный француз уже не интересовал Кочетова: до всесоюзного рекорда не хватало еще целой секунды.
Теперь Леонид каждый день на утренней тренировке по многу раз неторопливо проплывал двухсотметровку, отшлифовывая свою технику. По вечерам два раза в неделю он делал «прикидку»: плыл в полную силу, «на время». 2 минуты 41,7 секунды, 2 минуты 41,6 секунды, 2 минуты 41,8 секунды — из этого заколдованного круга он не мог выйти. Казалось, 2 минуты 41,6 секунды стали пределом. Последнюю секунду, отделявшую его от рекорда, сбросить не удавалось.
