Борис Раевский - Только вперед
В дальнем конце зала шесть юношей дружно прыгали через скакалки. Пестрые веревочки быстро мелькали в воздухе; юноши прыгали то на одной ноге, то на другой, то двумя ногами вместе.
Это тренировались студенты-боксеры.
Леня отошел от двери и направился дальше по коридору. Возле одной из комнат он снова остановился и заглянул в дверное стекло.
К обычной черной доске, какие есть во всех школах, был прикреплен кнопками большой фотоснимок. На нем изображены футбольные ворота, вратарь и устремившиеся к воротам нападающие. Один из игроков вел мяч. Вратарь изогнулся, готовясь к броску.
Возле доски стоял студент с указкой и преподаватель. Кочетов прижался ухом к приоткрытой двери. Студент уверенно рассказывал, какую комбинацию должны сейчас провести игроки: кому должен передать мяч нападающий и куда надо ударить, чтобы вратарь не смог взять мяч.
«Да это настоящее искусство!» — восхищенно подумал Леня.
Он и сам играл в футбол, но никогда не думал, что можно так детально, с чертежами и сложными расчетами, изучать эту игру.
То, что увидел Леня в другой комнате, озадачило его. Студенты в белых халатах стояли возле скелета, девушки сидели за длинным столом, склонившись над черепом и какими-то костями. Леня поспешно захлопнул дверь.
Побывал он также в огромном светлом гимнастическом зале, в химической лаборатории…
Поздно вечером, усталый, но довольный, ушел он из института. Решение его окончательно окрепло.
Глава четвертая. Секрет скорости
Эта мысль возникла не у Кочетова и не у Галузина. Впервые сказал об этом Николай Александрович Гаев. И сказал так буднично просто, словно дело шло о чем-то самом обычном.
Был сентябрь 1937 года. Уже целый год Леонид Кочетов занимался в институте физкультуры.
Гаев сидел в бассейне, на трибуне, и наблюдал за тренировкой Леонида, который под руководством Галузина отрабатывал в это утро технику движения ног.
Галузин в институте, как и в детской школе, преподавал плавание.
Леонид держался руками за длинную, выкрашенную под цвет воды, зеленую доску и быстро плыл, работая одними ногами. Так, «без рук» проплыл он свою обычную утреннюю порцию — тысячу метров. Сорок раз пересек бассейн.
Николай Александрович сидел молча. Он присутствовал на тренировке уже не первый раз, внимательно следя за Кочетовым.
Леонида до сих пор удивляло лицо Гаева, хотя казалось бы, за год он мог привыкнуть к нему. Худощавое, с резко очерченными губами, скулами и подбородком, с высоким лбом и наголо обритыми волосами, оно на первый взгляд казалось чересчур строгим и даже суровым.
Сначала Леонида удивляла сухощавость Гаева. Он даже как-то спросил Галузина, не болен ли секретарь партийной организации.
— Здоров, как бык! — смеясь, ответил Иван Сергеевич. — А худоба эта, Леня, — от горячего сердца. Беспокойный характер у Николая Александровича. Жить таким нелегко, но зато и любят их!.. Хороший он человек!
— А вы, значит, плохой? — засмеялся Леонид, оглядывая грузную фигуру тренера.
— А я — хоть и толстый, но тоже ничего! — улыбнулся Галузин. — У меня ведь полнота не от самодовольства и важности, а от излишней доброты. По этой самой доброте и распустил я вас, молодых. Иначе не осмелился бы ты своему учителю задавать такие дерзкие вопросы!
Николай Александрович преподавал лыжный спорт в институте. Он был чемпионом страны по двум дистанциям — 18 и 20 километров — и всегда находился в отличной форме.
— Когда же он тренируется? — изумлялись студенты и преподаватели, целыми днями видя его то на корте, то на ринге, то в бассейне, то на гаревой дорожке.
Гаев знал, у кого из боксеров тяжела работа ног, кто недостаточно стремителен на ринге, кто слаб в защите; знал, кому из штангистов лучше всего дается жим двумя руками, а кому надо особенно упорно тренировать рывок правой рукой, кто из спортсменов сейчас в форме и кто работает вяло.
— Гаев ночью бегает на лыжах! — говорили институтские остряки. — А спит он во время массажей!
Лишь некоторые из студентов знали, как точно и напряженно построен режим дня у Гаева и как неуклонно Николай Александрович следует ему. Загруженный работой, он все-таки никогда не пропускал тренировок. Только расписание их ему пришлось сдвинуть. Утреннюю тренировку он проводил, когда другие люди еще спали. Каждый день ровно в шесть утра выходил Гаев в парк (он жил в пригороде, в Удельной) и полтора часа бегал на лыжах. По вечерам снова можно было видеть его высокую фигуру в коричневом лыжном костюме, мелькающую меж деревьев парка.
…Леонид кончал тренировку. Гаев больше часа молча наблюдал за ним. И лишь когда Кочетов вылез из воды и вместе с Галузиным подошел к Николаю Александровичу, тот будто между прочим сказал:
— А не кажется ли вам, друзья, что всесоюзный рекорд на двести метров можно улучшить?
Кочетов и Галузин переглянулись. Двухсотметровка, правда, была коронной дистанцией Леонида. Недавно он даже завоевал в ней первое место в чемпионате Ленинграда, но о рекордах они еще и не мечтали.
— Не рановато? — смущенно спросил Леонид.
— Делать хорошее, нужное дело никогда не рано! — уверенно сказал Гаев. — Не боги горшки обжигают…
На этом разговор и кончился. Два дня Галузин и Кочетов делали вид, будто не вспоминают о словах Гаева. На третий день, во время «прикидки» на двести метров, Галузин на финише, щелкнув секундомером, засек время Леонида и словно из чистого любопытства отметил:
— Подходяще! Всего две и три десятых не дотянул!
Кочетов сразу понял тренера. Он и сам мысленно уже не раз сравнивал свои результаты с рекордом: обычно ему не хватало 2–2,5 секунды. Но он и на этот раз ничего не сказал Галузину. Даже сама мысль о рекорде пугала Леонида.
Шутка сказать — рекорд Советского Союза! Он выше национальных рекордов Франции, Италии, Норвегии, Голландии… От всесоюзного рекорда рукой подать до мирового! А Гаев предлагает не просто повторить его, а еще улучшить.
«Вряд ли… Мечта…» — думал Леонид.
Однако мысль о рекорде крепко запала в душу и Кочетову, и Галузину.
Еще через неделю неожиданно все пути к отступлению были отрезаны. Произошло это так. Кочетов зашел в партбюро договориться о лыжном кроссе. В кроссе участвовали все студенты института. Кочетов был представителем второго курса. Леонид быстро уточнил с Гаевым время и место проведения кросса.
— Ну, а как рекорд? Все еще старый держится? — с улыбкой спросил Николай Александрович.
Леонид думал, что Гаев, по горло загруженный институтскими делами, забыл о своих словах, и этот вопрос удивил и обрадовал его. Значит, тогда, в бассейне, он не шутил.
— Пока держится, — смутившись ответил Леонид. — Двух секунд не хватает!
И сразу же испуганно подумал:
«Что я говорю? Ведь Гаев подумает, что я всерьез готовлюсь побить рекорд!»
Так и вышло.
— Две секунды? — переспросил Николай Александрович. — Ну, це не так богато. Значит, скоро выпьем за здоровье новорожденного рекорда!
Леонид решил спешно бить отбой.
— Что вы, Николай Александрович! — сказал он. — Вы же знаете: даже знаменитый чемпион Франции Ля-Бриель показывает 2 минуты 42 секунды, а наш рекорд 2 минуты 40,6 секунды. Мне бы Ля-Бриеля побить — и то хорошо!
Эти слова, видимо, не на шутку рассердили Гаева. Он встал со стула и, опираясь обеими своими жилистыми, «мужицкими» руками о стол, негромко сказал:
— А вы не равняйтесь на французских чемпионов, товарищ Кочетов!
Он сказал это совершенно спокойно. Но Леонид знал, — Гаев говорит так подчеркнуто спокойно и обращается на «вы» — значит, он здорово сердит. И в самом деле, Гаев вышел из-за стола и, заложив руки за спину, сделал несколько шагов по кабинету.
— Ля-Бриель! — иронически повторил он. — Подумаешь, какой бог плавания нашелся! Ведь наш Захарьян побил его?! Почти на две секунды побил! Еще три года назад! Значит, и вы можете, да нет, должны побить Ля-Бриеля. И при чем тут Ля-Бриель? — сердито перебил он самого себя. — Захарьяна надо обогнать, а это потруднее, чем опередить француза!
— Пойми, Леня, — снова перейдя на «ты», сказал Гаев и сел возле Кочетова, положив тяжелую руку ему на плечо. — Улучшить рекорд Захарьяна, конечно, нелегко. Но надо это сделать. Обязательно. Ты еще мальчишкой был, когда три года назад Захарьян обошел Ля-Бриеля. Ух, что тогда началось в мире!.. Буржуазные газеты вопили, что русские просто жульничают, что не мог какой-то Захарьян побить знаменитого Ля-Бриеля. А один бразильский чемпион заявил: если Захарьян и в самом деле обошел Ля-Бриеля — это чистая случайность. Мы должны доказать: нет, не случайность!
Гаев на минуту замолчал и вдруг спросил у Леонида:
— Ты помнишь время чемпиона Англии?
— Время Томаса? — переспросил Кочетов. — 200 метров — 2 минуты 40,5 секунды.
