Бийке Кулунчакова - Улица моего детства
Мама шила быстро и хорошо, об этом с восхищением говорили все соседи. Платья мои вышли на редкость удачными, вот только длинноватыми были. Как ни упрашивала я маму хоть немного их укоротить, она не соглашалась и стояла на своем: дескать, атлас и ситец после стирки сильно садятся, и потому не стоит торопиться. Я перестала спорить, а про себя подумала: «Придется поскорее их испачкать, чтобы постирать на следующий день…» Мама же — я это поняла гораздо позже — думала совсем о другом, для нее важно было, чтобы платья эти служили мне не один год, вот и сшила она мне, как говорят, на вырост. Марипат и соседка, случайно забежавшая на минутку, увидев на мне атласное платье, дружно щелкали языками и в один голос утверждали, что платье сидит просто прекрасно, будто я слепая и не вижу, что длинное оно. Длинное!..
Внезапно откуда-то со скакалкой появилась Инжибийке. Слушала она, слушала, как расхваливают мое платье, окинула меня с головы до ног презрительным взглядом и выпалила:
— Фи-и-и, на старуху стала похожа наша Айбийке! Смотри не запутайся в таком длинном подоле, а то упадешь!
Мама строго глянула на нее и сказала:
— Если бы тебе сшили такое, с удовольствием бы носила!
— Больно нужно! Такое не надела бы.
Сказала, но глаза ее невольно задержались на моем линялом ситцевом платьице, которое я только что сбросила с себя. Мама обронила уже, что оно достанется ей. Сестренке редко покупали новые вещи. Быстрым взглядом окинув и свое и мое платья, Инжибийке отвернулась к стенке. Обиделась.
«Ну что стоит маме хоть немного укоротить подол! А если и в самом деле после стирки сядет, Инжибийке будет носить. Не пропадет же…» — с тоской думала я. Но добиваться своего, как младшая сестренка, я не умела, да и стеснялась. Не к лицу мне было кричать, плакать, как-никак — старшая.
На второй день мать взялась за шитье сумки из разноцветных лоскутков. Я разглядывала эти лоскутки и вспоминала, что платье вот из этого голубого ситца с желтыми цветочками я носила года два назад, а теперь его носит сестренка; кусок синего бархата остался от маминого жакета. Жакет был очень красивый, она и сейчас надевает его только по праздникам или когда идет к кому-нибудь в гости; а вот этот кусок тончайшего крепдешина — от нарядного платья Сакинат; кусок черного сатина — от шаровар Бегали…
Сумка получилась удачной — яркой и даже праздничной. Конечно, это не кожаный портфель, какой можно купить в городе. Ну и что же, зато те портфели одного цвета, черные или коричневые. И на них железные замки — тяжеленные, наверно. А на что эти замки, непонятно. Не деньги же носят ученики в портфелях… Нет, моя легонькая яркая сумка куда лучше! В нашем ауле испокон веку все ходили в школу с такими сумками и были довольны.
С внешней стороны сумки мама пришила два симпатичных кармашка. Один — для чернильницы, другой — для карандашей. А я прикинула и решила, что туда поместится еще и кусок хлеба, а если не поместится, то карандашам будет не хуже и внутри сумки.
Когда к сумке были пришиты и ручки, мама, приподняв сумку, стала вертеть ее так и этак, полюбовалась ею, затем, наконец, вручила мне. Я тут же принялась засовывать в нее давно приготовленные букварь, несколько тетрадей, ручку, простой карандаш, новенький, обвязанный кружевом носовой платок.
— Сейчас-то у тебя все чистенькое, все блестит, а через несколько дней каким это будет, интересно? — сказала мама, наблюдая за моими приготовлениями.
— И через несколько дней будет все блестеть, если Инжибийке не испачкает. Она ведь непременно сунется сюда, — ответила я, заранее испытывая беспокойство за содержимое своей сумки.
Так оно и вышло.
Примчавшаяся с огорода с надкушенной помидориной в руке сестренка немедленно подбежала посмотреть, чем я занимаюсь. Я вскочила, прижала сумку к груди и закричала:
— Не подходи! У тебя руки грязные!
— Я только посмотрю, что ты туда положила! — настаивала Инжибийке, запихнув помидор в рот и вытирая руки о подол своего платья. — Вот, смотри, чистые!..
— Не подходи, не покажу!
Но Инжибийке вдруг прыгнула, как кошка, ухватилась за ручку и изо всех сил дернула сумку. Та упала на земляной пол, книги из нее вывалились, карандаши разлетелись в разные стороны. Не успела я опомниться, как Инжибийке исчезла за дверью.
— Ах ты негодная! Ну я тебе покажу! — крикнула вслед ей мать…
Приготовив все необходимое для школы, мать решила привести в порядок и меня. Искупала, не торопясь расчесала волосы.
— Какие хорошие у тебя волосы. Прямо на зависть, только ухаживать за ними надо. Давай не будем больше подстригать, пусть растут себе на здоровье. Ведь косы — главное украшение девушки, — говорила мама задумчиво и почему-то вздыхала.
…Спустя десять лет, уже учась в городе и считая себя очень самостоятельной, я позабыла об этих маминых словах и, отдавая дань моде, отрезала косы. Лишилась я их в парикмахерской. Упали косы на грязный пол, а женщина-мастер, топчась вокруг меня, ступала прямо по ним. Увидев собственные волосы под чужими ногами, я невольно представила себе глаза моей матери и тут же пожалела о том, что совершила, но было поздно. И почему это сожаление не пришло ко мне минутой раньше?.. Как часто мы опаздываем всего лишь на минуту. На минуту, которая порой так многое решает в нашей дальнейшей судьбе.
…Расчесав волосы, мать занялась моими ногами. Все лето я бегала босиком, пятки стали твердыми как камень, да и ступни были не лучше — сплошь покрыты цыпками да царапинами. Мать уже в который раз меняла воду в тазике и все терла и терла ноги, а я от боли чуть не плакала. Потом мама смазала ранки жиром, остригла ногти и сурово сказала:
— Хватит бегать босиком. Вот тебе старые сандалии, а новые наденешь в школу.
Это меня очень огорчило. Я и представить себе не могла, как можно летом ходить в обуви. Ах, какое же это удовольствие бегать босиком, ощущая голыми ступнями землю, обжигать их в горячей пыли, а потом остужать в прохладной воде речки! Я попробовала возразить матери: ведь до школы или после занятий можно же походить и босиком. Она почему-то рассердилась и вдруг заявила, что девочек с грязными ногами в школу просто не берут. Пришлось согласиться.
И вот наступил долгожданный день.
Накануне я почти всю ночь не спала, боялась, что просплю, опоздаю в школу, и тогда меня не примут, отправят обратно. Поднялась чуть свет и вышла во двор. Смотрю, и мама уже встала, возится около печки, тесто для бавурсаков2 раскатывает.
— Сегодня же не праздник, зачем делаешь бавурсаки? — удивилась я.
А мама смеется:
— Как же не праздник, если старшая сегодня пойдет в школу? Это очень даже большой праздник!
Я растерялась. До этой минуты я считала, что все, связанное со школой, радует только меня, а для мамы — это лишние заботы. От маминых слов я приободрилась. Как оперившийся утенок, подошла к ней и принялась помогать. И, не переставая, говорила о школе: как буду учиться, с кем сяду за парту, с кем стану дружить. Мне казалось, что сегодня и дрова в печке горят веселее, и масло в чугунке шипит задорнее, и бавурсаки получаются более румяные, нежели всегда.
Из сарая вышла Марипат. Тоже, оказывается, встала раньше меня и успела уже подоить корову. Марипат заварила ароматный чай, заправила его свежими сливками.
Вот и Сакинат проснулась и тут же появилась во дворе. Она взяла веник, подмела перед домом, затем постелила широкую циновку, а на циновку положила, развернув, клеенку. Мама принесла из дому конфеты и пряники, о существовании которых я и не подозревала. Клеенку заставили всякими вкусными вещами — тут тебе и сметана, и сыр, и бавурсаки, и сладости.
Не заставил себя ждать и отец. Ради такого случая он принес из колхозного виноградника отборный виноград.
— Бери, доченька, это твой любимый… — сказал он, кладя сумку с виноградом мне на колени.
Сакинат взяла сумку, выложила крупный черный виноград на блюдо и помыла.
Мы сели завтракать. За чаем все только и говорили что о моей учебе.
— Бедная Айбийке, — сказала мать, взглянув на отца. — Теперь ей будет еще труднее. Ко всему прочему и учеба прибавилась. Двое малышей дома. Не знаю, что и придумать…
— Может, мне самому поговорить с председателем? Если бы Кендали остался в яслях, ей было бы полегче, — задумчиво проговорил отец, сдвинув набекрень кепку и почесывая затылок. — Но ведь он подрос уже. Председателя тоже понять можно: ясли совсем маленькие, сколько женщин сейчас сидит из-за этого дома, а рабочих рук не хватает. Ладно, я попробую попросить за Кендали, — уже твердо сказал отец и посмотрел на меня.
В глазах его читалось: «Все понимаю, доченька, мне очень хочется облегчить твое положение. Но и ты пойми, колхоз наш еще только становится на ноги… Вот когда разбогатеем…» Я тоже очень хорошо его понимала и терпеливо ждала того дня, когда наш колхоз наконец разбогатеет.
