Любовь Воронкова - Личное счастье
Казалось, что все накрепко подружились. Всем было просто и весело. И даже Вася забыл, что у башмаков разбитые носы, что брюки у него не отглажены, а на голове торчит вихор.
В столовую все пришли смеющиеся, разгоряченные, со следами грима на раскрасневшихся лицах. И здесь, за чаем и тортом, неизвестно как, снова возникла и разгорелась ссора. Она возникла незаметно, постепенно, словно огонь пробилась из-под остывшего было пепла.
Ян принялся рассказывать анекдоты. Иногда получалось очень смешно, так смешно, что гости чуть не падали со стульев от смеха. Но иногда в этих анекдотах проскальзывало что-то такое, что немножко коробило, и смех становился нарочитым, смеялись, потому что полагается смеяться, если рассказывают анекдот.
А у Зины веселье неудержимо пропадало. Смеялась она ради приличия, даже не вслушиваясь в разговор. Все смеются – значит, надо засмеяться и ей. Но что же случилось, почему так все померкло кругом, стало таким будничным и неинтересным?
Да, конечно, это так: не пришел Артемий. А ведь его-то она и ждала все это время. Артемий не носил таких красивых голубых костюмов и цветов в петлице, он не умел играть в шарады, сочинять песенок и рассказывать анекдотов… И рук девочкам он никогда не пожимает, куда там! Смотрит так сурово всегда, что и не подступишься, а спорщик – лучше не связываться. И все-таки с ним всегда так хорошо, так интересно! Его присутствие – как свежий ветер, как распускающаяся листва… Ну, в общем, Зина не знала, с чем сравнить то светлое, чистое настроение, которое наполняло ее в присутствии Артемия.
Под шум голосов и всплески смеха Зина вспомнила, как они с Симой и с Фатьмой пришли навестить больную учительницу, свою дорогую Елену Петровну. И Андрюшка с Васей пришли. Сидят в ее желтой комнатке на коричневом диване. И Артемий, брат Елены Петровны, здесь же. И, конечно, спор.
«Туманность Андромеды»? Да, тем, кто любит лущить семечки всякой бездарной уголовщины, кто не интересуется будущим науки, у кого спит фантазия, да, тем эту книгу читать не стоит!»
Общий смех, взлетевший над столом, вернул Зину к действительности. Она удивленно оглянулась, оказывается, смеялись над ней.
– Ты заснула? – кричал ей Гришка Брянцев. – Побаюкать тебя?
– Она замечталась, эта Белоснежка с черными ресничками, – сказал Ян с улыбкой, – о чем?
Зина покраснела:
– Да нет, я так. Ни о чем!
– Смотрите на нее – как алый цветок! – продолжал Ян.
Но Тамара тотчас прервала его:
– Ребята, кто был на Выставке? Я все еще не соберусь никак! Говорят, так интересно – и спутники там, и ракеты…
Упоминание о Выставке больно ударило Зину по сердцу. «Антон! Бедный парнишка… Зачем я обманула тебя сегодня? И где ты бегаешь сейчас, один?!»
– Ты о чем? – заметив, как омрачилась Зина, тихонько спросил Андрей.
– Я про Антона вспомнила. Мне надо домой.
Тамара услышала. Она все видела и слышала сегодня.
– Вот еще! – возразила она. – Все только Антон, да Изюмка, да обед, да посуда… У тебя совсем нет личной жизни, Стрешнева!
Зина смущенно покосилась в сторону Яна:
– Почему же? А разве, если я забочусь о младших… и все для них делаю, разве это и не моя личная жизнь? Их – и моя.
– Если все для других, то это уже не личная жизнь, – вдруг флегматично произнесла Олечка.
Она так долго молчала, словно ленясь произнести слово, так безучастно, отсутствующе держалась, что это ее вступление в разговор было всеми замечено. Улыбка чуть-чуть тронула ее губы, Олечка была довольна: уж если она решилась заговорить, так пусть слушают как следует, а то ведь она и опять замолчать может.
– Все для других, – медленно продолжала она, – как это скучно!
– Вот это странное рассуждение, – внезапно осмелев, сказал Вася, машинально взъерошив свой и без того непокладистый вихор. – «Скучно»! А что же тогда весело – все для себя, что ли?
– Горшков, – оборвала его Тамара, – если ты хорошо знаешь математику, то это еще не значит, что ты все на свете понимаешь!
– Ничего, ничего, – ласково вмешался Ян, – Горшков понимает. Да и все люди понимают. Ведь если я, к примеру, ем эту конфетку, – он содрал бумажку с «Мишки на Севере», – то мне все-таки она вкуснее, чем если эту конфетку ест кто-нибудь другой.
– Смотря кто этот другой! – совсем забыв о том, что он в гостях, закричал Вася. – Если это буржуй, фашист какой-нибудь ест, то конечно. А если мой друг, мой товарищ ест или братишка – так почему же? Пускай ест на здоровье. Мне это так же приятно!
Ян рассмеялся, закинув голову.
– Колоссально! – простонал он. – Циклопично!
Олечка снисходительно пожала плечами:
– Некоторые люди так привыкают притворяться, что даже… перед самим собой, не в состоянии быть искренними.
– Ну почему же притворяться? – добрым голосом возразил Ян. – Мальчик просто еще очень… ну, наивен, что ли… Политграмоту знает.
– Вы хотите сказать, что я дурак? – вспыхнул Вася Небольшие бесцветные глаза его заискрились, веснушки утонули в горячем румянце, который охватил не только лицо, но и уши и шею.
Андрей неуклюже приподнялся.
– А почему это вы считаете, что мы притворяемся? – спокойно обратился он к Олечке. – Потому что вы думаете не так, как мы?
– Вася все сказал правильно, – краснея и теребя кончик скатерти, вступила Зина в этот начинавший закипать враждой разговор. Зина ни за что не стала бы ни с кем спорить сейчас, но она почувствовала, что обязана поддержать друзей в таком принципиальном вопросе. – Бывает, что тебе гораздо больше радости, если отдашь конфетку другому. Ну вот хотя бы Антону или Изюмке, чем съесть самой. Я это не выдумываю и не притворяюсь. Я это знаю.
– Они тоже не притворяются, Зина, – громко, звенящим от волнения голосом и стараясь, чтобы слышали все, сказала Сима. – Ты вот это знаешь. И я знаю. И Фатьма, и Вася, и Андрюшка. А эти люди, – Сима сверкнула горячими, злыми глазами в сторону Олечки, – этого не знают. Они просто не подозревают, что кого-нибудь в жизни можно любить больше, чем себя, и что-нибудь в жизни ставить выше, чем свое я!
Наступило молчание. Тамара скомкала свою салфетку. Она еще раз страстно пожалела, что позвала Симу.
Очень кстати вошла Анна Борисовна и поставила на стол горячий пирог с малиновым вареньем. Темные заманчивые ягоды лежали будто на блюде, окруженные пахучей подрумянившейся корочкой.
– Ешьте пирог, – сказала Тамара.
Но ни одна рука не протянулась к пирогу.
– Какая отповедь, – все так же ласково, с той же улыбкой сказал Ян. – Но если бы вы, Сима, захотели разговаривать очень-очень честно, начистоту…
– А разве я разговариваю не честно?!
Сима побледнела от негодования.
– Я не хочу сказать, что вы лжете, нет, нет… – Ян сделал рукой примиряющий жест. – Но ведь мы все люди. Не правда ли? И ничто человеческое нам не чуждо. И если вы заглянете в себя поглубже, то все-таки увидите, что и вы человек. Такой же, как все. А человеку – каждому! – свойственно любить прежде всего самого себя. И с этим ничего не поделаешь. Только нужно, чтобы хватило честности признать это.
Сима встала. Смуглое лицо ее побледнело еще больше.
– Я комсомолка, – сказала она, – и выслушивать пошлости не хочу.
Сима решительно вышла из-за стола.
– Правильно! – крикнул Вася и тряхнул вихром. – Я тоже не хочу.
Андрей последовал за ними, пробормотав на ходу: «До свидания». Неловко зацепившись за стул, он опрокинул его. Ян весело и дружески засмеялся. Но Андрей, красный как свекла, поднял стул, поставил на место и, ни на кого не взглянув, пошел из комнаты.
– Этажерку не опрокиньте, – нежно посоветовала ему вслед Олечка.
Зина быстро и растерянно поглядела на всех – на красивого Яна, у которого горестно сломались высокие черные брови, на Тамару с сердитыми слезами в глазах, на притихшую Фатьму, на Гришку Брянцева, смотревшего с любопытством на все это, как на внезапное представление…
– Пойдем, – сказала Зина Фатьме, – пойдем!
– Но, Зина! – умоляюще схватив за руку, остановила ее Фатьма. – Ну зачем все это! Зачем обижать…
– А у некоторых это в обычае, – любезно объяснил Ян: – поесть, попить и…
– …и оскорбить хозяина, – закончила Олечка.
Слыша, что ребята в прихожей уже оделись, Зина вырвала у Фатьмы руку и выбежала из комнаты, забыв попрощаться.
Гришка Брянцев тоже встал было, но посмотрел на пирог… Эх, что за пирог лежит на столе, румяный, набитый вареньем, нарезанный дольками, – бери да ешь! И снова уселся.
Фатьма смущенно катала хлебный шарик по скатерти и мучительно боролась с собой: остаться, уйти?
Услышав, что в прихожей хлопают двери, Антонина Андроновна вышла из своей комнаты:
– Что, еще пришел кто-нибудь?
– Нет, – сдержанно ответила Тамара, – некоторые ушли.
– Некоторым не понравилось наше общество, – все с той же доброй улыбкой сказал Рогозин.
