Избранное в двух томах. Том 1. Повести и рассказы [1987, худ. Б. Н. Чупрыгин] - Анатолий Иванович Мошковский
Мальчишка в трусах с заплатками подсел ко мне, коснулся плеча своим горячим плечом — видно, издали плыл — и сказал:
— Не пускайте его с собой… Сюда «освод» не заглядывает.
Мальчишка имел в виду спасательные лодки, дежурившие у пляжа.
— Верно, — сказал я. — А ты откуда плывешь?
— Оттуда… — Мальчишка махнул вверх во течению. — Я с улицы Челюскинцев. А ты?
— Я с Советской. Четвертый коммунальный. Знаешь?
— Это большущий такой, в виде буквы «пэ»?
— Вот-вот. — Я назвал квартиру.
— А я в доме семнадцать, квартира шесть.
— Понятно. Тебя как звать-то?
— Федькой… А тебя?
Я сказал.
— Гляди, гляди, куда они гребут! — вдруг закричал Федька, вскакивая, и его лицо, курносое, пестрое от веснушек, побледнело. — Разобьемся!
Пока мы разговаривали, плот подплывал к мосту: непрочно связанный, он изогнулся и летел прямо на бык.
Ребята как лягушки попрыгали в воду. Даже Гаврик, не успевший отдышаться, как мешок с картошкой свалился в воду, подняв столб брызг.
И я хотел кинуться, но, увидев, что Федька бежит к переднему плотовщику и вопит: «Левей держи, левей!» — не прыгнул. Я присел, изготовившись, на крайнем бревне.
Мост стремительно надвигался. Я уже видел швы меж камнями грозных быков.
Федька добежал до плотовщиков. Он что-то кричал, размахивал руками. Потом схватился за рулевую тесину и стал вместе с мужчиной грести. Спина его мучительно изогнулась, позвонки напряглись. Ноги уперлись в бревна, волосы растрепало ветром…
Надо броситься к нему. Помочь. Надо! Но что-то огромное и дикое надвигалось на нас, что-то темное и страшное стискивало живот и сердце. И я не мог стронуться с места.
В двух метрах от быка пронесся плот, и сразу стало темно, вверху что-то грохотало, гудело, и тут же нас снова окатило слепящее солнце — мы вылетели из-под моста и понеслись дальше.
Федька отпустил рулевую тесину и подбежал ко мне. Он улыбался и похлопывал себя по животу и, не сказав ни слова, с разгона бросился в воду, врезался головой и саженками поплыл к берегу.
Я кинулся следом.
…С полчаса шли мы по берегу, туда, где лежала моя одежда. Мне было неловко. Я видел худые Федькины лопатки, узкие плечи, линию позвоночника — хоть все позвонки пересчитывай и молчал. Потом спросил, чтобы не молчать:
— Ты в каком классе учишься?
— В шестой перешел. А что? — И совсем неожиданно сказал: — А у меня Степан, старший брат, пограничник. На Амуре. А этого толстого на плоты не пускайте…
— Точно. — согласился я.
Ни о чем больше не поговорили мы с ним, потому что дошли до наших ребят, и Федька, слабо кивнув мне, зашагал дальше в своих штопаных, успевших высохнуть трусах: он с приятелями раздевался выше.
С полчаса обсуждали мы этот случай, возились в песке, загорали, галдели, снова бросались к плотам. Потом, проголодавшись и, оглохнув от собственного крика, пошли домой.
Весь вечер думал я о Федьке. Даже во сне приснился мне плот: идет на таран моста и мост обрушивается. Утром я побежал искать Федьку. С добрый час носился я по улице Челюскинцев, но отыскать не мог: в доме номер четырнадцать была шестая квартира, но в ней жила злая, кривоносая, как клест, старуха: обругав, она выгнала меня. Видно, я забыл номер дома. В доме номер пятнадцать, куда я постучался наугад, тоже не жил Федька.
Я посидел на ступеньках хлебного магазина: авось встретится, пройдет мимо.
Не встретился, не прошел.
Как же не запомнил я его адрес! Ведь он сказал мне его. Впрочем… Впрочем, он сказал мне его до того, как плот понесло на мост, и я не обратил на адрес особого внимания: мало ли в нашем городе мальчишек?..
Я встал со ступенек, отряхнул сзади штаны и пошел домой. Я шел и думал, что, может, он был бы моим лучшим другом, он, с которым я случайно познакомился на этом шатком плоту.
Была еще слабая надежда, что он зайдет ко мне: я ведь тоже назвал ему свой адрес. Но Федька не пришел. Да и чего ему было приходить ко мне?..
1963
Эпидемия
Врачи любят спрашивать, чем мы болели в детстве. В детстве я болел не очень много: дифтерия, грипп, ангина… Вот, пожалуй, и все.
Нет, ошибаюсь, — не все… Я болел еще одной, почти неизлечимой болезнью. Ее эпидемия настигла нашу школу, наш класс и одного за другим стала валить с ног.
Одних она задевала меньше. Мой же организм оказался таким восприимчивым, что я был подкошен эпидемией одним из первых. Несколько лет меня трясло и шатало, и не было никакого спасения от этой болезни.
Я давно знал о существовании почтовых марок, но о том, что их можно собирать и это так захватывает, я узнал лишь в третьем классе.
Все страны мира — огромные империи и крошечные государства — выпускают марки, изображая на них королей и носорогов, исторические события и птиц. Веселые и строгие, большие и маленькие, квадратные и треугольные, марки наклеивают на конверты, и они плывут через океаны в трюмах кораблей, летят на самолетах, качаются в пустынях на верблюжьих горбах, мчатся в почтовых вагонах поездов…
Люди получают письма, а марки раздают знакомым. Или они валяются с конвертами на пыльных чердаках.
Как много они говорят тебе, эти крошечные картинки! Откроешь тетрадь с марками — и весь земной шар смотрит на тебя.
Глянул я на эти марки и понял — погиб.
Я спал, и львы с тиграми, сходя с марок, рычали перед моей кроватью, страусы и лебеди щелкали клювами, пальмы роняли на меня финики, короли и королевы, владельцы заморских колоний, грозили мне кандалами, словно я был их рабом, негром с кофейных плантаций или с урановых рудников Конго…
Я просыпался в поту, вскакивал и, шлепая по полу босыми ногами, бежал к этажерке, где лежали тетради с марками. Марок было мало, в основном «гермашки», которые мало ценились у вас, с изображением бесчисленных цифр и скучных одноцветных портретов каких-то деятелей.
Я выменивал их на что мог: на перышки и старинные монеты, на рыболовные крючки и завтраки. Хорошие марки никто не отдавал. Мне доставались незавидные. Я тратил на них все деньги, которые перепадали мне от мамы, но опять-таки хитрые мальчишки сплавляли мне самую ерунду, а я слабо разбирался в достоинствах марок: ведь только начал собирать их.
Марки я доставал где только мог. Сдирал с конвертов,
