Золотая медаль - Донченко Олесь Васильевич

Марийка работала напряженно, вдумчиво, иногда вычеркивала написанное и снова писала, одни слова заменяла другими, делала многочисленные вставки, дописывала предложения над строками и сбоку, и в скором времени ее черновик, кроме нее самой, наверное, не прочитал бы никто в мире.

Она писала о Пушкине и Гоголе, о Шевченко и Чернышевском, о Герцене, который поклялся на Воробьевых горах всю жизнь свою служить народу.

«Иногда удивляешься, — писала Марийка, — как мог Гоголь, живя в России городничих и собакевичей, как он мог говорить о том, что настанет время, когда „Европа приедет к нам не за куплей пряжи и сала, но за куплей мудрости“. Какая же могущественная сила вызвала в его сердце такую пылкую веру в светлое будущее России? Любовь — название этой силы. Любовь к своей родине, к ее талантливому народу. И все свое блестящее литературное дарование отдал большой писатель служению Отчизне».

Марийка писала, не отвлекаясь от работы. Только время от времени поднимала голову и обеспокоено посматривала на Варю. Что у нее? Как ее сочинение?

Тем не менее Варя сосредоточенно писала, наверное, всеми мыслями углубившись в работу. «Ну и хорошо, все хорошо, напрасно она так волновалась», — с нежностью думала Марийка о подруге.

Класс понемногу пустел. Ученики сдавали работы и выходили.

Одной из первых закончила работу Нина, немного спустя подала сочинение и Юля Жукова. Выходя из класса, она осмотрелась и незаметно кивнула Марийке: кончай, мол, быстрее!

Но Марийка не спешила. Работа была почти написана, осталось только придумать окончание.

И сегодня на экзамене на аттестат зрелости я с волнением избрала тему «Я буду стараться достойно и смело, правдиво и честно народу служить», так как она выражает заветное желание каждой девушки и юноши нашей страны. Спасибо тебе, мудрая партия! Спасибо тебе, народ мой! За все спасибо: за нашу солнечную юность, за любовь и ласку, за открытые перед нами светлые дороги, за то, что, держа в руке «молоткастый» советский паспорт, мы можем с гордостью повторить слова большого поэта:

Марийка еще раз просмотрела черновик, переписала произведение начисто и, подойдя к столу, хотела положить тетрадь, но Олег Денисович взял его из Марииных рук. Он с улыбкой кивнул ученице, словно поздравлял с окончанием работы, и здесь же, развернув тетради, начал внимательно читать.

Марийка вышла из класса. В коридоре, у окна, разговаривали ученики, которые тоже уже закончили работу. Навстречу с шутливыми аплодисментами бросились Юля и Нина. Они засыпали Марийку вопросами — какую выбрала тему, с чего начинала, как написала.

— Ты, Мария, подала работу последней из нашей тройки, — сказала Нина, — а написала, наверное, лучше всех. Я поспешила немного, надо было еще посидеть. Только смотрю — час остался. Ну, что, думаю, если не успею закончить? А здесь еще, как назло, забыла использовать цитату Белинского. Помнишь? «Завидуем внукам и правнукам нашим, которым суждено видеть Россию в 1940-м году, стоящую во главе образованного мира, дающую законы и науке и искусству и принимающую благоговейную дань уважения от всего просвещенного человечества…» Это — прозорливость! Это — вера в свой народ!

— Как ты закончила? — спросила Марийка.

— А знаешь как? Мы, советская молодежь, и есть, мол, тот молодой побег, к которому обращается Пушкин: «Здравствуй, племя молодое, незнакомое!» И, вступая в новую жизнь, мы клянемся «достойно и смело, правдиво и честно народу служить». Вот в таком плане.

— А я взяла другую тему, — похвалилась Юля, — и больше сказала об образе самого Николая Островского. Как вы думаете, не уклонилась я от основного?

Тут из класса вышла Варя Лукашевич. Еще издалека она улыбнулась подругам своей ясной улыбкой, и Марийка с радостью поняла, что Варя написала сочинение хорошо.

— Я же говорила тебе, Варюша! — бросилась она к подруге. — Все обстоит благополучно, правда? Ты довольна?

— Мне просто посчастливилось, — возбужденно рассказывала Варя. — Тема о героях моей любимой книги…

42

Ночью над городом прошел дождь. Сквозь сон Марийка слышала, как шумела в водосточных трубах вода, как тяжелые капли стучали в окно.

Это был благодатный дождь первой половины июня, после которого еще гуще становится листва на липах и кленах, еще буйнее растет трава и начинают наливаться соком первые ягоды.

Когда Марийка с Варей вышли утром на улицу, тротуар выигрывал серебряными бликами, и каждая малейшая лужица испускала пар. С густых каштановых крон еще срывались тяжелые капли, срывались часто, одна за другой, и издали казалось, что вся кроны украшены хрустальными бусинками.

Все было вымыто до глянца — и плитки мостовой, и лакированные машины, и небо над хаосом крыш. На углу улицы продавали розы, и на их свежих лепестках тоже дрожали прозрачные капли.

У Марийки было то особенное, радостное и вместе с тем тревожное настроение, предчувствие еще неизвестного счастья, когда смотришь на все окружающее влюбленными глазами, и когда свою юность ощущаешь, как неудержимый высокий полет.

Уже третий день, как вышел из больницы Мечик, и сегодня Марийка обязательно должна его увидеть. Она пойдет к нему сразу же после экзамена. С волнением думала об этом ждущим ее свидании. Тайной радостью было ощущать, как зреет в сердце что-то невидимое, безмерно хорошее, теплое, как заполняет оно все существо, как рвется из груди песней, лаской и порождает то нежную грусть, то непонятный подъем.

— Варюша, давай купим розы!

Марийка подходит к столику и выбирает в ведре лучшие цветы. Одну розу она пришпиливает себе на грудь, другу дает Варе.

— Варенька, ты сегодня просто необыкновенная! В тебя влюбятся все наши ребята!

Марийке хочется обнять ее и поцеловать — какая же она хорошая, привлекательная и нежная! Варя с улыбкой посматривает на подругу — давно уже не было у Марийки такого настроения.

— Что у тебя сегодня за неестественное воодушевление?

Марийка громко смеется:

— Почему — неестественное? По-моему — вполне человеческое, нормальное ощущение июньского утра. Даже наперекор надоевшим экзаменам, которым, кажется, не будет конца!

— Мне они еще больше надоели, — вздыхает Варя.

— Шипы на розе, — констатирует Марийка с таким видом, что нельзя понять, то ли это касается экзаменов, то ли настоящих шипов.

— А как ты думаешь, — спрашивает Варя, — кто-то из наших пользуется шпаргалками?

— Почему ты вдруг об этом? Думаешь — все святые? Базилевская, кажется, не вылазит из шпаргалок. Да я самая как-то хотела принести шпаргалку на письменную по геометрии. Не веришь? Ха-ха, я в твоем представлении в таком, знаешь, сияющем ореоле отличницы! Правда же? А о шпаргалке думала серьезно. На всякий случай. И просто забыла ее захватить. Хорошо, что такая задача попалась, я ее вдруг раскусила.

— А мне и не сказала!

— Я тебя оберегаю от плохих примеров.

— Нет, я боюсь, — призналась Варя. — Нет у меня смелости. Попадешься — умереть можно от стыда.

Их догнала Нина Коробейник.

— Девчата, ура, ура, осталось только два экзамена!

— Сегодняшний не считается, — заметила Марийка.

— Правильно, и тогда остается всего один, последний!

— Ох, — вздохнула Варя, — и завидую же я вам, отличницам!

— Ну, это просто нечестно, Варя, — сказала Марийка. — У тебя же — ни одной тройки!

— А у тебя — ни одной четверки! Небольшая разница, Марийка.

— А я думаю, — сказала Нина, — что экзамены никогда не могут обнаружить настоящего знания у ученика. Троечник может получить вдруг пятерку. Ну, так вытянет случайно билет со знакомым материалом. А пятерочник может на экзамене растеряться, разволноваться, вот и — тройка, если не двойка. Я убеждена, что экзамен — просто анахронизм. При коммунизме, я уверенна, никаких экзаменов не будет. Найдут какую-то другую форму проверки знаний. Этим уже придется заняться нам. Мы сохраним нервы миллионам юношей и девчат от экзаменационной горячки.