Три куля черных сухарей - Михаил Макарович Колосов
После невропатолога пожаловался Сорокину:
— Наверное, забракуют…
— Почему ты так решил?
— Нервный какой-то, — сказал Гурин с обидой на себя. — Когда он иголкой чиркнул по груди, я аж вздрогнул, а ведь совсем же не больно… И когда молоточком по коленке стукнул, нога подпрыгнула. Тогда вторую ногу я постарался удержать — не получилось: заметил. «Расслабься», — говорит и снова стук по коленке, а нога — брык. Ведь никогда такого не замечал, все вроде нормально было. А у тебя как?
— Не помню… Не заметил, — рассеянно ответил Сорокин. Вид у него был какой-то растерянный, он почему-то озирался по сторонам, словно искал кого-то или запоминал обратный выход. То вдруг улыбался кисло и некстати.
— У тебя крепкие, значит, нервы, — заключил Гурин и заглянул в листок — хотел расшифровать пометку, которую сделал ему невропатолог, да так и не смог ничего понять. Вслух прочитал: — «Невропатолог». Вот где таилась погибель моя…
— Что? — обернулся к нему Жек.
— Невропатолог — это ж, похоже, только по нервам?
— Ну да… Наверно…
— А почему ж тут написано «невро», а не «нерво»?
— Охота тебе чепухой заниматься… — раздраженно сказал Жек и уставился на открывшуюся дверь кабинета, которая быстро закрылась, поглотив стриженого паренька — такого же страдальца, как и они.
— Ты че психуешь? — участливо спросил Сорокина Гурин. — Думаешь, не пройдешь? Боишься — забракуют? Не бойсь!.. — подбодрил он друга.
Жек ничего не ответил.
Особенно понравился и запомнился Гурину кабинет, в котором его крутили на вертящемся кресле. Посадили, привязали ремнями и давай мотать. Это было интересно! Это уже было похоже на настоящее испытание к летным делам! И хотя по его предположениям он и здесь сплоховал, как и у невропатолога, но был горд уже тем, что покрутился на таком кресле.
Кресло вращалось в двух плоскостях — вокруг своей оси и по кругу. И кроме того, оно еще одновременно приподнимало и опускалось наподобие качелей. Нагрузки на нем увеличивались постепенно. Сначала Гурина прокатили по кругу, как на карусели. Хорошо! Но когда раскрутили кресло и вокруг своей оси, тут уж было не до шуток: голова закружилась и он почувствовал слабый приступ тошноты. После небольшой передышки ему сказали, чтобы он закрыл глаза, и снова раскрутили кресло.
— Стоп! Откройте глаза!
Гурин открыл и, к ужасу своему, обнаружил, что его голова склонилась к правому плечу. Он с трудом поднял ее и взглянул на экзаменаторов — пытался угадать по их лицам о результатах испытания. Но те уже занялись своими листками и что-то торопливо записывали. «Вот теперь все, — подумал Гурин обреченно. — Теперь уж провалился совершенно точно…» И не торопился вылезать из кресла, думал, как ему быть. Попросить, чтобы они повторили опыт? Теперь бы он наверняка выдержал его, и голову удержал бы в вертикальном положении. «Попрошу. Пусть покрутят еще. Ведь с первого раза ничего как следует не получается…» — решил он.
— Все, Гурин. Вы свободны.
— Как?..
— Так. Через два дня придете за результатом.
— А может?.. Может, еще раз проверите?..
Члены комиссий улыбнулись, один из них сказал:
— Понравилось? Все, все! Хорошего понемножку. Там ведь очередь. — И громко прокричал в дверь: — Следующий!
Ехали домой рабочим поездом. Гурин сидел мрачный, вздыхал: он был уверен, что провалился. Сорокин, наоборот, в поезде развеселился, шутил, смеялся, будто уже сбылась его мечта, даже Гурина, как мог, утешал:
— Да ладно тебе раньше времени скулить! Еще ж ничего не известно. Может, это так и надо, чтобы голова свалилась набок.
— А у тебя как?
— Я ж тебе уже говорил, что я не успел на «карусель», перенесли на завтра. В глазном провозился: все никак не могла мне давление измерить. Как только приблизится с этой своей печаткой, так у меня глаза машинально закрываются. И хоть ты что! Рассердилась даже врачиха на меня, подумала, что я нарочно.
Гурин слушал его вполуха, думал о своем.
— Нет, понимаешь… Обидно! На чепухе погореть. Если бы я знал, как оно будет, я удержал бы голову прямо. Помнил бы о ней и удержал бы. Но если не пройду, попрошусь на вторую комиссию. Своего добьюсь! А? Вместе будем, да, Жек? Вместе! Всегда! Верно?
В ответ Сорокин неуверенно кивнул и потянулся с папиросой к соседу прикурить.
«Два дня, два долгих дня ждать результат! Неужели не могли сказать сразу?..»
Однако уже на другой день все Васькины планы и надежды были неожиданно нарушены.
Васька собирался в школу, когда на пороге вдруг появилась мать — расстроенная чем-то, запыхавшаяся, видать, спешила застать Ваську дома. Не отходя от двери и не спуская с сына испуганных глаз, в которых застыли слезы, она медленно стаскивала с себя платок.
— Что-нибудь случилось? — насторожился он. — Почему так рано с работы?
Мать присела на ближайшую табуретку, горестно опустила руки на колени.
— Из-за тебя… Все из-за тебя…
— А что?.. — удивился Васька.
— Где ты вчера был и почему не ходил в школу? — спросила мать строго.
Васька досадливо крутанулся на каблуке и опустился на табуретку напротив матери.
— Уже все известно! Ну, откуда?
— А ты втайне хотел все сделать?.. От матери таишься… Я враг тебе? Почему ты не посоветовался со мной?
— Я думал… Ну, думаю, поступлю, тогда и скажу все… Обрадую. Че ж раньше времени шум поднимать…
— «Обрадую»! Уже обрадовал, хватит. — Она умоляюще посмотрела на Ваську и заговорила совсем другим тоном: — Вася, сынок… Пойми меня. Выслушай и постарайся понять, чего я хочу. А я сейчас хочу только одного: кончи десятилетку. Кончишь — тогда куда хочешь. Куда захочешь, куда твоя душа пожелает — туда и иди, я и слова не скажу. Вот тебе моя материнская клятва. Хочешь, на колени встану перед тобой? — И она поползла с табуретки.
Васька подхватил ее, удержал на месте.
— Не надо, мам…
Немного успокоившись, она продолжала:
— Поверь мне, я хочу одного: чтобы у тебя была закончена десятилетка, а потом — куда хочешь: в летчики, в машинисты — куда захочешь. Я знаю, ты давно метишь в летчики. Сначала хотел быть шофером, а потом — летчиком. Ну, что ж… Будешь…
— А зачем ждать, если уже сейчас я могу учиться на летчика? Чего ждать? Только время терять, — возразил Васька.
— И
