Виктор Лихачев - Единственный крест
— Кирилл Андреич, — спросил Федулаев своего помощника, — ну-ка, скажи, где я мог вон того мужика видеть?
— Это какого? Смазливого, на кота похожего?
— Во-во! Хорошо сказал. Его самого. Артист, небось?
— Бери выше: депутат Государственной Думы. Фамилию не знаю, зовут Павлом Валерьевичем.
— А вон тот, русый, с бородкой?
— Имя у него какое-то… Сикрит… Одним словом, фонд какой-то представляет.
— Фонд?
— Ага! Говорят, мужик этот будет наше зверье пересчитывать. Вспомнил: Сидорин — его фамилия. Тем, кто хорошо будет зверье охранять, через него будут деньги платить.
— Не худо. А что же мы перед ним совсем обратным заниматься будем?
— Так волки же, Петрович! Если эту зверюгу еще охранять…
— Не кажи гоп, Кирилл Андреич. Сам же про фонд говорил…
— Ну?
— Гну! Кто эти фонды учреждает? Чудаки всякие, миллионеры забугорные. У них там волка днем с огнем не сыщешь. Кумекаешь?
— Нет, — честно признался Большаков.
— Неужели, они зайцев и косуль охранять будут? Кумекаешь?
— Нет, — Андреич был по-прежнему честен.
— Своих волков они перевели, вот и взялись наших охранять.
— Думаешь?
— Знаю. Так что ты, если хочешь хорошие деньги получать, не шибко старайся. Депутаты уедут, а тебе жить.
Большаков внял совету Петровича — но только на полчаса. А вскоре вновь был слышен его сипловатый голос: «Обычно выводок волков выходит на номер след в след. Впереди — старая волчица. Если же они очень встревожены, то выходят врозь. А уж если поймут опасность — спасаются врозь. Но все равно, первой будет волчица. Дальше, запомните, господа-товарищи: при выходе на номер волки пользуются разными аллюрами, в зависимости от переживаний. Один идет своим ходом скитальца, трусцой. Унылый, держа голову несколько опущенной. Второй махает на прыжках с испуганной мордой, в сознании, что в быстром удалении от человека — спасение. Третий уже при первом звуке человеческого голоса понимает — пришла погибель. Такой несется карьером, с высунутым языком и прижатыми ушами»…
Накануне дня охоты и гости, и хозяева собрались в большом зале лесной гостиницы с неоригинальным, но в данном случае знаковым названием: «У Петровича». Правда, к Федулаеву это не имело никакого отношения. Сидорин оказался не прав: пусть хорошего коньячку, пусть немного, но гости перед охотой выпили — за знакомство, за удачу. Душой компании, как это не удивительно, стали не артисты, а Исаев. Вы, наверное, догадались, что Павлом Валерьевичем был именно он. С нашей стороны стало бы лукавством утверждать, что их с Сидориным пути пересеклись случайно. После показаний Закряжской и Плошкина-Озерского, и безуспешных попыток следствия выйти на след Львовского, у Исаева все пошло наперекосяк. Он не был большим любителем охоты, но, узнав, что там будет Сидорин, решил с ним объясниться. Кто знает, хотел ли Павел Валерьевич успокоить встревоженную совесть, которой, похоже, он еще не лишился, или желал сохранить реноме порядочного человека, но расставить все точки над «i» Исаев желал. Тем огорчительнее для Павла Валерьевича стало подчеркнутое игнорирование его персоны Сидориным. Но сдаваться было не в правилах Павла Валерьевича. Он сыпал охотничьими байками, анекдотами, и вскоре стал центром всеобщего внимания. Только два человека никак не реагировали на его шутки — Сидорин и старый лесник Николай Петрович. Впрочем, после одного анекдота едва заметная улыбка тронула губы Асинкрита, что не осталось не замеченным Исаевым и придало ему новую энергию. И он рассказал свой любимый анекдот:
— Крокодил Гена с Чебурашкой решили покурить травки. Гена говорит:
— Чебурашка, я вот сейчас душ приму, ты не кури, меня подожди, а потом мы раскуримся, все дела…
— Хорошо, Гена, — отвечает Чебурашка.
Гена в душ, а Чебурашка думает: «А чего это я его ждать буду? Сейчас покурю, а когда он выйдет, у меня уже проходить будет, все дела!»
Ну, покурил, накрыло его, расплющило, а тут Гена из ванной кричит:
— Чебурашка! Принеси мне полотенце, пожалуйста! Я в комнате забыл.
Чебурашка — бац! — на измену: бли-ин, сейчас он заметит все, сейчас он меня запалит, что я без него курил, бли-ин!
Что же делать, что же делать?Так, если все быстро сделать, как он хочет, он, наверное, ничего не заметит и меня не попалит.Так чего он просил? Полотенце! Вот оно, полотенце.Он просил что с ним сделать? Так, принести просил.Куда принести? А, в ванную, он же душ принимает.
— Кто он? Гена… Геннадий… душ… полотенце.
Так, главное ничего не перепутать. Вот полотенце, вот ванная.Так, что я ему скажу? Надо так сказать, чтобы он меня не попалил, что я без него курил.Я ему скажу: «Ты просил полотенце? Ну, так я его принес!..»Нет, не катит, очень длинноЯ скажу: «Вот ваше полотенце, Геннадий!..»
— Нет: «Геннадий! Вот ваше полотенце!..»
Нет, мы же на ты с ним, значит надо так: «Гена, вот твое полотенце!»Точно: «Гена, вот полотенце» — и протягиваю полотенце.Точно.Все.Пошел.Подходит, открывает дверь, заглядывает внутрь: «Б…я, крокодил!»Взрыв хохота. И вновь у двух людей — ни малейшей реакции. Исаев подошел к Сидорину.
— Асинкрит Васильевич, вы не считаете, что будучи интеллигентными людьми, мы должны спокойно объясниться.
Оторвав взгляд от камина, Сидорин посмотрев на подошедшего и выдержав паузу в несколько секунд, ответил:
— Неудачное начало, Павел Валерьевич. Про Чебурашку было лучше.
— Вот как?
— Я не люблю интеллигенцию. Более того, само ее существование считаю мифом.
— Интересно. То есть, интеллигенции нет? — Павел Валерьевич догадался, что наступил Сидорину на любимую мозоль, и, радуясь завязавшемуся разговору, сел рядом с этим странным человеком.
— Все что существует, имеет определение. Так? — спросил Асинкрит.
— Конечно.
— Вот камин. От греческого каминос — очаг. Пристенная открытая печь с прямым дымоходом. А что такое интеллигенция, Павел Валерьевич?
Исаев задумался, но только на мгновение.
— Ну, интеллигент, это культурный человек, занимающийся умственным трудом. Такое определение подходит?
— А если культурного человека выгонят с умственной работы и ему придется идти в грузчики, он останется интеллигентом?
— Да. Культура же с ним останется.
— Следовательно, вон тот лесник, на мой взгляд, очень культурный человек — интеллигент?
— Что вы меня запутываете. Нет, у него же нет образования.
— Я не запутываю, а пытаюсь понять. По-вашему, получил образование — и стал интеллигентом?
— Нет, нужно что-то еще…
— Уметь подавать даме пальто?
— Это трудно выразить словами… Впрочем, нет. Нашел! — воскликнул Исаев, — слово нашел: поступок. Вот какая триада получается: образование, культура плюс готовность на поступок.
— Что ж, это любопытно. — Теперь Сидорин смотрел на собеседника с неподдельным интересом. — Вы готовы на поступок, Павел Валерьевич?
— Вы что-то хотите мне предложить, Асинкрит Васильевич?
— Да. Совершить поступок, достойный интеллигента, если уж вы настаиваете на принадлежности к этому классу. Откажитесь от депутатской неприкосновенности. Если ваша совесть чиста, чего вам бояться?
Едва Сидорин успел договорить последнюю фразу, как Исаев молча встал и вышел из комнаты.
***Но Асинкрит не долго пробыл в одиночестве. К нему подошел Петрович и спросил:
— Смотрю на вас — не пьете…
— Так вы тоже…
— Перед охотой не стоит этого делать.
— Согласен.
Помолчали.
— Скажите…
— Асинкрит.
— Асинкрит. Мы с вами не могли где-нибудь раньше встречаться?
— А как ваша фамилия, Николай Петрович? — позже Сидорин не раз вспоминал эту встречу, хорошо осознавая всю парадоксальность момента и своего поведения: несколько месяцев он истово искал человека, у которого в лесу мог жить до аварии, а когда этот человек сам подошел к нему, Асинкрит, может быть находясь под впечатлением от разговора с Исаевым, не обратил на него в сущности никакого внимания.
— Федулаев, — ответил лесник.
— Федулаев? Вы брат Григория Петровича? — радости Сидорина не было предела.
— Вы Гришку знаете?
— Я у него дома ночевал, он мне ваш адрес дал. Видимо, брат ваш писал обо мне?
— Наверное, так это и было, — сказал уклончиво Федулаев, окончательно поняв, что Сидорин не узнает его. Как же так, может с ним случмлась какая-то беда?
— Григорий Петрович говорил, что вы знатный охотник, особенно волкам от вас достается.
