Тайна трех неизвестных (с илл.) - Нестайко Всеволод Зиновьевич

— А? Что я говорил! А? Что я говорил? Человеческий дух не может исчезнуть без следа. Он должен во что-нибудь превратиться. Абсолютно точно! По закону физики! Что я говорил?!

Гляди ты, хочет вылезти на первое место! Червяк! Ну, меня так просто не оттолкнешь.

— Ты бы, — говорю ему, вкладывая в свои слова как можно больше презрения, — лучше рассказал людям, как ночью бросил меня одного, как сдрейфил и не пришел. Теперь-то ты герой!

Он сразу скапустился.

— Да я… Да что… Меня мать не пустила… Я ж говорил… Что я, виноват?

Ребята ехидно зафыркали. Антончик стал теперь уже не страшен. Он был уничтожен. Солнце моей славы безраздельно засияло на небосклоне.

— Да… все на меня! — закусил губу Антончик. — Карафолька вон вчера сказал Грише, что это, наверно, ты аппарат украл, так ему ничего, а все на меня… Ладно, ладно…

— Где уж «ничего»! — усмехнулся Бардадым. — Он свое получил. Больше ни на кого клепать не будет.

Карафолька покраснел, как помидор, отвернулся и, согнувшись, стал чесать ногу (нога у него, вишь, зачесалась!).

Вот оно что! Вот откуда та самая шишка на Карафолькином лбу!

А Бардадым, оказывается, справедливый — не любит доносчиков.

И злости на Карафольку у меня как не бывало. Никакого вреда своим доносом он мне не причинил, а слава моя от этого засияла еще ослепительней.

— Ну-ка, идем к часовне, посмотрим, что там и как, — сказал Бардадым.

И мы гуськом потянулись за ним на кладбище.

И хоть сейчас было утро, сердце мое почему-то сжималось от страха, когда мы пробирались среди могил. После того как я увидел да еще и сфотографировал здесь привидение, это место стало для меня страшным даже днем.

Возле Горбушиной часовни, ясное дело, никакого привидения мы не встретили. Вместо него по кладбищу ходила бабка Мокрина, двоюродная Деркачева бабушка, и рвала в мешок траву для кроликов. Вася тут же подбежал к ней и выпалил:

— Баб Мокрин! Баб Мокрин! А Ява сегодня ночью тут привидение сфотографировал.

— Свят! Свят! Свят! — осенила себя крестом бабка Мокрина. — Что ты такое болтаешь? Да воскреснет бог… Святая Варвара-великомученица, спаси и помилуй…

— Точно! При чем тут ваша Варвара? Вот гляньте! — и, взяв у Бардадыма снимок, показал бабке.

Та сначала долго его разглядывала, потом расспрашивала, а после торжествующе сказала:

— Правильно! Оно самое! Привидение! Ну конечно! Ох, боже! Наконец-то! — И она радостно закрестилась.

Мы удивленно переглянулись — чего это она?

— Наконец-то! — повторила бабка Мокрина. — Может, хоть теперь вы не будете, ироды, насмехаться и издеваться над господом богом нашим. Может, хоть теперь поверите в существование силы духовной, бестелесной, божественной… Слава тебе, господи, что явил ты отроку Яве сие видение! Наконец-то! Счастливый ты, сынку! Дай боже, чтоб с твоей помощью повернули мы на путь праведный это стадо заблудшее. Благослови тебя матерь божья!

Бабка Мокрина трижды перекрестила меня, потом вдруг наклонилась и поцеловала.

Я отшатнулся и, споткнувшись о могильный холмик, чуть не упал. Щеки мои так и горели. Вот еще! Этого мне еще не хватало — чтоб меня к попам на службу вербовали! Чтоб я направлял пионеров в лоно церкви! Дудки!

— Вы, бабушка, не так поняли. Никакого отношения к вашему богу это не имеет. Наше привидение не божественного, а научного происхождения, по закону физики.

— Ну как же, ну как же! Это ты, сынку, не понимаешь! — кротко заулыбалась бабка Мокрина. — Привидение — оно привидение и есть. А если вы мне Николая-чудотворца по науке выведете, я обижаться не буду. Мне научный Никола тоже будет мил…

Кто-то из мальчишек хихикнул.

Один — ноль! Вела бабка Мокрина.

Я весь напрягся.

— Да… — махнул я рукой. — Нам некогда. Обратитесь в Институт кибернетики, пусть вам там выведут. Будете иметь полупроводникового Николая-чудотворца на транзисторах…

Снова кто-то из ребят хихикнул.

Один — один.

Нужно было немедленно кончать дискуссию, пока бабка не набрала решающее очко. Не давая ей рта раскрыть, я затараторил:

— Айда, хлопцы, к деду Саливону. Нужно с ним поговорить… Будьте здоровы, бабуся, кланяйтесь Варваре-великомученице!

— Привет Николе на транзисторах! — тоненько подтявкнул мне Антончик Мациевский (ишь грех свой замаливает!).

Ребята захохотали (много ли им нужно?). Ласковая улыбка сразу исчезла с лица бабки Мокрины, вместо нее появилась злобная гримаса.

— Ах вы аспиды, ироды проклятые, черти болотные! Гореть вам в геенне огненной, богохульники сопливые! Чтоб вас чирьи облепили! Чтоб языки у вас к зубам приросли! Чтоб на вас икота напала! Чтоб вас язва извела! Чтоб вас черви источили! Чтоб вам в гробу перевернуться! Чтоб вам ни дна ни покрышки! Чтоб…

Под эти нескончаемые бабкины проклятья мы направились к деду Саливону.

Вот так бабка, ну и ну! Ведь только что была такая хорошая, тихая да ласковая. А теперь слышь как лается! Нехорошо, бабуся.

Два — один в нашу пользу.

Когда мы уже вошли во двор к деду Саливону, Карафолька сказал:

— Только если ты серьезно к деду, то их сейчас никого нету. Сегодня в шесть утра все пошли на автобус. В Камышовку поехали, на свадьбу. Дедова сестра внучку замуж выдает. А что ты хотел?

— Да ничего особенного. Просто он тут живет… Может, что-нибудь знает. И вообще…

— М-да! — задумчиво проговорил Бардадым. — Ну что ж, идем! Тут нам делать нечего. Пока что картина туманная, картина неясная. Одно могу сказать: за аппарат свой я ручаюсь — он зафиксировал то, что было. А что там было — этого уж я не знаю.

Глава VIII. «Два цвета мои…» «Иди отсюда!» — говорит мне Павлуша. Вторая атака бабки Мокрины

Теперь главное состояло в том, чтобы, пока я на коне (ведь вы же знаете, в жизни все бывает), про мой всемирно-исторический подвиг как можно быстрее узнал Павлуша. Чтоб он раскаялся в своей измене, заплакал бы и чтоб я мог его простить и мы помирились. А то, честное слово, это мне уже страшно надоело… Но как сделать, чтобы он узнал? Его и не видно нигде. Конечно, кто-нибудь из ребят ему в конце концов расскажет, но когда? Это может быть и завтра, и послезавтра, и через три дня. Не просить же кого-нибудь специально. И не пойдешь ведь сам докладывать.

Во! Гребенючка! Нужно действовать через нее. Нужно как-нибудь между прочим ей рассказать, а уж она ему все в точности перескажет. Главное — между прочим. Чтоб она не догадалась, что это специально.

Гребенючка жила на улице Гагарина, которая тянулась от автобусной остановки до самой речки.

Расставшись с ребятами, я побежал на эту улицу. Гребенючку я увидел еще издалека — она копалась в огороде.

Беспечно помахивая прутиком, я прошел мимо ее двора, отвернувшись в другую сторону и даже не взглянув на нее.

Главное — «между прочим». Чтоб она не догадалась… Пройдя несколько хат, я повернулся и пошел назад.

Она меня не замечала.

Дойдя до автобусной остановки, я опять повернул в сторону речки. Теперь я уже негромко насвистывал что-то бодренькое.

Она не слышала. Потому что даже головы не подняла.

Пройдя несколько хат, я повернул назад. Теперь я насвистывал уже громче.

Но она все равно не слышала.

Дойдя до автобусной остановки, я снова повернул назад.

Главное — «между прочим», чтоб она не дога… И я уже в полный голос пел песню:

Что — разве человек не может идти и петь? А если у него хорошее настроение? Очень просто!

Но она знай вымахивала тяпкой — только мелькало. Будто это не я пою, а лягушка квакает.

Когда я в восьмой раз все так же, «между прочим», проходил, напевая, по улице, соседка ее, тетка Ульяна, вышла на порог и из-под руки стала на меня смотреть. И смотрела долго, пока я не скрылся из глаз.