Карен Маккомби - Фрэнки, Персик и я
— Как получилось, что ты совсем не похожа на своего отца? — спросила я маму, хотя прекрасно знала ответ — я уже задавала ей этот вопрос.
— Иногда гены могут перепрыгнуть через поколение, — пожала плечами мама. — Видишь, моя кожа темнее, чем твоя, этот цвет, должно быть, я и унаследовала от отца. Ты ведь не считаешь свои роскошные волосы некрасивыми?
Я покачала головой. Мне нравились мои кудряшки, за исключением тех промежутков времени, когда я должна была приводить их в порядок или когда они вызывали насмешки тупых, невежественных идиотов в кафе.
— Как бы мне хотелось взглянуть на фото моего дедушки! — вздохнула я.
Я и раньше говорила это, множество раз. Я также мечтала увидеть Нану Джонс, но этого не случилось, поскольку я родилась через много лет после ее смерти.
— Я знаю, Стелла, но я ведь уже много раз говорила тебе, что видела фото моего отца очень давно, когда была маленькой девочкой, и не знаю, что с ним случилось.
Как странно! Нана Джонс и этот парень влюбились друг в друга, когда она была лишь на четыре года старше, чем я теперь, но она не осмеливалась сказать об этом своим родителям, потому что он был черным. Жаль, что я так мало знаю о нем. Фактически я знаю лишь четыре вещи о моем деде: 1) он был добрым, 2) он был симпатичным, 3) его звали Эдди и 4) он был родом с Барбадоса и переехал в Англию со своими родителями совсем маленьким мальчиком. Не густо.
— Не забывай, Стелла, что это очень давняя история, тогда отношения между людьми были совсем другими, — сказала мама, как будто снова непостижимым образом прочла мои мысли. — Они вели себя совершенно варварски по отношению к людям с другим цветом кожи и были нетерпимы к таким вещам, как рождение детей вне брака.
Много лет назад мой дед покинул Лондон с разбитым сердцем, потому что Нана Джонс порвала с ним, боясь, что родители ее проклянут. И это самое печальное во всей этой суперпечальной истории: он так никогда и не узнал, что станет отцом, а потом и дедушкой.
— А как случилось, что Нана Джонс снова встретила дедушку Эдди? — продолжала выпытывать я у мамы, стараясь сложить воедино обрывки этой истории.
— Как-то летом он работал в Хакни, и не спрашивай, что он там делал, потому что мама об этом никогда не рассказывала.
— Как ты думаешь, где он может быть сейчас? — спросила я, нагнувшись и схватив Джейка до того, как он успел забраться в ванну с водой.
— Ну, если он все еще жив, то в любой части света. Может быть, он вернулся на Барбадос, а может, живет в двух милях отсюда, — проговорила мама, стараясь не дать Джейми засунуть обе ноги в одну штанину. — Нет способа даже узнать это, поскольку вся история произошла около сорока лет назад и мы даже не знаем его фамилии.
Моя мама на редкость практична. Нет, ничего особенного, у нее просто есть этот талант не волноваться по поводу вещей, с которыми ничего нельзя поделать. Вот почему, догадалась я, она заставила отца переехать сюда до того, как у него приключится новый приступ паники и он перепугает еще больше пассажиров метро.
— Джейк, положи мыло на место! — внезапно крикнула мама и, нагнувшись, ухитрилась вытащить кусок туалетного мыла у него изо рта. — Разве ты не видел, что случилось с Джейми вчера вечером! Хочешь в конце концов тоже заболеть?
— ДА! — возвестил Джейк.
Я даже не замечала его манипуляций. Мои мысли мгновенно перенеслись в мою прежнюю школу, где вместе учились белые, черные, азиаты, евреи, турки и греки-киприоты; где были ученики, приехавшие из Хорватии и Афганистана, Кореи и Сомали и множества других стран, которые с трудом можно найти на карте мира. Там не имело никакого значения, что одна четверть меня происходила от деда, которого я никогда не видела. Моим подругам было интересно только то, что мои родители работали в журналах (хотя мама ушла с работы после рождения близнецов). Они считали, что это очень, очень круто.
Но теперь... Что ж, теперь, мне кажется, я была немного огорчена, что в Портборе мы стали просто Странным Семейством из Лондона. Н-да, но как же сделать так, чтобы мы почувствовали себя здесь как дома?..
Следы от зубов все еще виднелись на моей руке, когда я направилась в свою комнату. Это произошло после того, как я предложила моим братцам почитать на ночь (Джейми сразу же стал изображать Проголодавшегося Паука).
Мне нужно было поговорить с Фрэнки. После совершенно бредового дня, который я провела, мне необходимо было почувствовать, что я — это я, а не какая-то инопланетянка, высадившаяся на приморском курорте.
Внезапно я вновь почувствовала его... Запах персиков и сливок, пробившись сквозь запахи детского талька и пены для ванны, достиг моих ноздрей. Я хотела поспешить к окну и снова выглянуть наружу, чтобы выяснить, откуда доносится этот запах, но внезапно замерла на месте.
В комнате все еще царил беспорядок от разбросанных вещей (как и во всем доме), но я точно помнила, что раньше здесь не было этой огромной, толстой, ободранной рыжей кошки, мирно похрапывавшей на моей постели.
— Та-а-а-к... привет. Кис-кис, а не пойти бы тебе к своим хозяевам? — проговорила я, отодвигаясь от кошки на безопасное расстояние.
Мне не понравился вид этих потрепанных в драках ушей — киска могла одержать надо мной победу в сражении.
Кошка, должно быть почувствовав, что я не представляю для нее никакой опасности, продолжала похрапывать — устрашающий желтый клык торчал из ее подергивавшейся во сне пасти.
— Ты, должно быть, влезла сюда через окно, а, киска? — проговорила я, делая нерешительный шаг к ней и раздумывая, как же мне убедить ее снова удалиться туда, откуда она пришла.
Кошка, проигнорировав мои слова, раскатисто вздохнула и изящно изогнулась, практически заняв половину моей кровати. (Может быть, это прямой потомок саблезубого тигра с южного побережья?)
А потом я увидела еще кое-что, чего не было в моей комнате, когда я в последний раз ее осматривала.
Очень осторожно я взялась за уголок яркого буклета, выглядывавшего из-под белого пушистого кошачьего брюшка, и потянула.
«Все радости парка развлечений!
В Портбее с пятницы!»
Еще не успев сообразить, каким образом ярмарочный буклет попал сюда, я испытала странное, вызывающее дрожь чувство, что на меня кто-то смотрит — зеленым хитрым глазом.
— Фрэнки? — прошептала я в мобильник, когда включился ее прием. — Лучше тебе приехать поскорее. Еще немного, и этот дивный городок сведет меня с ума!
Глава 6.
Воздушные пирожные и сардинки
— Черт возьми, Стелла! На твоем рисунке я выгляжу по-идиотски! Согнутая, как цапля, да еще в таких дорогих туфлях!
Это был первый и последний раз, когда я сделала карикатуру на тетю В. Как-то после работы она заглянула в нашу старую квартиру и уселась за обеденный стол для одной из регулярных бесед с моими родителями. Она всегда выглядит просто отпадно, моя тетя В., потому что так же, как и мой отец, она высокого роста («эти ноги должны были стать ногами балерины, Стелла, детка») и к тому же блондинка («я бы гораздо лучше сыграла Рокси в «Чикаго», чем эта Рене Зельвегер!»). Но, в отличие от моего отца, тетя В. обожает эксплуатировать свою якобы скандинавскую внешность и носит одежду только белого, кремового и бежевого оттенков, подчеркивая их насыщенной красной помадой и нитками этнических бус («для создания эффекта, моя милая!»). На той самой карикатуре я изобразила ее изысканно-длинной и шикарной — от короткой стрижки белокурых волос до кончиков остроносых туфель из верблюжьей кожи. Мне мой рисунок ужасно нравился, но, судя по выражению лица тети В., ей он понравился так же, как ей понравилось бы, что я пролила красное вино на ее белый ангорский жакет.
«Ты, безусловно, очень хорошо рисуешь, Стелла, дорогая. Но почему бы тебе не попробовать другой стиль? Для разнообразия нарисовать что-нибудь красивое, например цветы, фрукты и т. д. ?»
И теперь, сидя на скамейке на набережной с раскрытым блокнотом и меловым карандашом в руке, я внезапно вспомнила, что сказала тетя В. в тот день, хотя с тех пор прошло уже много времени. И причина, по которой я не рисовала «цветы, фрукты и т. д. » (тетя В. тараторила очень быстро, мне кажется, что она говорила «и т. д. » просто для того, чтобы сберечь время), состояла в том, что мне не хватало умения, чтобы рисовать их. Точно так же, как и берег моря, который у меня не получался по той же причине.
«Тупое море, тупое небо, тупые домики на колесах», — ворчала я себе под нос, переводя взгляд с уродливого беспорядка металлических коробок, громоздившихся на мысу, на столь же безобразные изображения, которые я небрежно набросала на бумаге. Единственное, что нравилось мне в моем рисунке, была чайка, сидевшая на перилах набережной и наблюдавшая за каждым неохотным движением моего карандаша и, возможно, надеявшаяся, что у меня найдется половинка пирожка или печенья. Я нарисовала эту птицу с большим кривым клювом, скошенными глазами и перепончатыми лапами, такими же большими, как клоунские башмаки. Но почему-то моя веселая карикатурная чайка совсем не подходила к атмосфере пейзажа, которую я старалась уловить.
