Николай Жданов - Новое море
Он пыхтел, фыркал, отплевывался и, видимо, испытывал настоящее удовольствие.
Когда он затем поднялся на понтон, оказалось, что вся грудь у него и сильные загорелые руки до самых плеч разукрашены, как у вождя воинственного индейского племени. Кроме великолепных якорей, тут были изображены две диковинные синие птицы, змея с рыбьим хвостом и головой женщины; и не то луна, не то солнце, отбрасывающее вокруг тонкие синие лучи.
— Что это у вас? — спросил Пташка.
Но Стафеев только с досадой махнул рукой.
— Вот сделаешь глупость, а она на всю жизнь остается, — сказал он.
Когда они вернулись в каюту, он расстелил на столе газету, достал хлеб, зеленый лук, сел и, поставив перед собой миску с тушеным картофелем и мясом, стал есть.
— К этому бы хозяйству да полтораста капель! — мечтательно проговорил он. Щеки его надувались, он с хрустом откусывал продолговатые белые головки лука, как будто лук совсем даже не горький.
— Папа, — сказал Сева, — вот Пташка не верит, что тут море будет. Ведь правда будет?
— Даже целых два, — ответил отец. — Одно вот тут, с левой стороны. А второе, поменьше, мы сами накачивать будем.
— Как это? — удивился Пташка. — Разве море накачивают?
— Да, вот мы накачаем! — сказал Стафеев таким тоном, как будто он собирался сделать самое обыкновенное дело.
Пташка смотрел на него, открыв рот. У него вдруг мелькнула мысль, что, может быть, этот человек какой-нибудь великан — недаром же он надевает великанские боты, каких даже и быть не может у обыкновенных людей, и ест лук целыми головками, совершенно не морщась.
— Нам тут без моря нельзя, — продолжал Стафеев, кончив есть и с удовольствием закуривая папиросу. — Надо в канал воду пустить, чтобы пароходы могли плавать. Степь тоже надо поить, чтобы земля хлеб родила, виноград, рис.
Он встал и распахнул окно.
Пташка увидел из окна, что вся степь словно бы приподнимается по краям до самого горизонта, образуя лощину вроде огромного таза, в несколько верст длиной.
— Вот все это пространство мы зальем водой. Тогда на все хватит, — сказал Стафеев.
— Как же так? — не поверил Пташка. — Там же вон дома стоят, видите? И паровоз идет с вагонами! И экскаваторы стоят, видите, и столбы!
— Это ничего, — возразил Стафеев с прежним спокойствием. — Железную дорогу перенесем правее — там повыше будет. — Он сделал при этом такой жест рукой, как будто брал всю железную дорогу себе в горсть и переставлял ее на другой конец степи. — Хутора тоже передвинем дальше, телеграфную линию отведем к новому шоссе. А потом и море будем накачивать.
— Землесосами? — спросил Сева.
— Да нет, землесосами тут не обойдешься. Нам уральские рабочие такие прислали насосы, что в одну секунду по сорока пяти бочек воды подавать будут!
— Где же взять столько воды? — сказал озабоченно Пташка. — Ведь нужно целое море!
— Найдем и воды, — сказал Стафеев, плотнее усаживаясь на стуле и, видимо, сам увлекаясь рассказом. — Это только кажется, что воды нет, потому что вокруг все сухое — земля трескается, хлеб не растет, трава сохнет. А на самом деле сколько воды каждой весной уходит по рекам в море без всякого толку! А там и без того воды хоть отбавляй! Разве это порядок?
Прищурившись, он весело посмотрел на Пташку и на Севу.
Но они и не собирались ему возражать. Они уже сами понимали, что это не порядок.
— Вот Волгу уже перекрыли вверху, у Рыбинска. Слышали? — продолжал Севин отец. — Целое море там теперь. Дон тоже перекроем — новое море сделаем. Постепенно, ребята, везде порядок наведем!
Он вдруг посмотрел на часы, взял со стола опустевшую миску и перевернул ее вверх дном.
— Ну, все, что мог, я уже совершил! — сказал он совершенно другим тоном. — Забирай, сынка, посудину, — мне пора за работу.
Сева стал торопливо завертывать миску в платок.
ОТКРОВЕННОЕ ПРИЗНАНИЕ
— Ты, как вырастешь, кем будешь? — спросил Сева, когда они снова очутились в степи.
— Не знаю еще, — сказал Пташка. — Хорошо бы капиталом стать, буксиры водить!
— А я на шагающий поступлю, — сказал Сева. — Спорим! Если бы папка захотел, он бы меня сейчас на шагающий определил.
— Такого маленького?
— Там не посмотрят, какого роста: если человек с умом, то и возьмут. Работа там не тяжелая, там все на кнопках да на рычагах — только нажимай. Я сам хотел поступить, — добавил он, вздохнув, — да меня не приняли.
Они подошли к земляному холму, близ которого работал экскаватор, очень похожий на тот, большой, на котором Пташка был с дядей Федей, но много меньше. Зачерпывая ковшом грунт, этот экскаватор весь напрягался, моторы его ревели и кузов дрожал, как фюзеляж самолета, перед тем как оторваться от земли, чтобы взлететь.
— Ты на такой хотел поступить? — спросил Пташка.
— Нет, я на другой — там, в пойме. — Сева указал рукой в сторону реки. — Я узнал, что они норму недодают, и пошел к ним.
Темные глаза Севы вдруг сверкнули твердым, решительным огоньком.
— Я и поступлю еще, — сказал он. — Спорим! Конечно, если будешь плохо работать, то тогда все равно попадет. И отец будет сердиться, и мать. Зато, как они увидят, что ты стал знаменитым экскаваторщиком и про тебя даже по радио говорят и в газетах пишут, тогда они сами спохватятся: зачем, скажут, только мы его ругали? Жалеть будут.
— А ты уже пробовал работать? — с затаенной надеждой спросил Пташка.
— Я бы уже пробовал, — угрюмо ответил Сева, — да они меня обхитрили.
— Обхитрили? Как же они обхитрили?
— Так уж, — неохотно сказал Сева. — Выспрашивать стали. Я у них попросился как следует: вам, говорю, дяденьки, помощники не нужны? А один, черномазый, хитрый, посмотрел так на меня и спрашивает: «Ты почем же с кубометра берешь?» — «По скольку положите». — «А на каких ты марках работал?»
Ну, я подумал, подумал и говорю: «На разных». Вижу, он усмехается: «Да, — говорит, — в наш век много разных машин». — Сева надул щеки, пытаясь изобразить, с какой надменной важностью разговаривал с ним экскаваторщик, и сказал сердито: — Вот тут он меня и перехитрил!
— Правда? — сочувственно переспросил Пташка.
— Ага. «Знаешь ли, говорит, какой у нас теперь век?» Я уж вижу — засыпать хочет. Пятилетка — это я знаю: пятая. Я и сказал: «Пятый век, кажется…»
— А он?
— А он только хохочет. «Нет, говорит, дорогой приятель, пятый давно прошел».
— Прошел? — изумился Пташка. — Как же ты тогда?
— Вижу, они все смеются. Обидно мне стало — я и заплакал.
— И все равно не приняли?
— Нет. Только дяденька один, начальник ихний, обругал этого чернявого: «Брось, говорит, озорничать, парень настоящую мечту имеет». А потом в кузов меня повел, все мне показывал.
Сева замолчал опять и долго смотрел в степь. Вдруг глаза его снова блеснули:
— Все равно, я когда подрасту немного, я этого чернявого обгоню, вот увидишь! Сам норму не выполняет, а насмехается.
Он сердито поправил лямки своих коротких штанов, и оба мальчика зашагали к поселку.
ЛИВЕНЬ
Прошло два дня. Пташка уже привык к маленькому домику строительного поселка.
Он подружился с Севой и каждый раз, когда Настя уходила на работу, гулял с ним по поселку и бегал через степь к реке. Там, среди разрытой земли, работали строители и можно было увидеть столько удивительных вещей.
Однажды, когда мальчики возвращались с землесоса (они опять носили обед Севиному отцу), Пташка, взглянув невзначай на небо, увидел большую лиловую тучу. Будто огромное ватное одеяло, она закрыла собой уже почти половину небосвода. Только впереди над поселком небо еще оставалось чистым, и солнце, не заслоненное тучей, освещало степь слепящим, искристым светом.
— Гляди, дождь будет, — сказал Пташка.
— Погоди! — отмахнулся Сева. — Вон вездеход мчится! Это главный инженер едет. Спорим!
Маленькая, с брезентовым верхом машина на высоких колесах, пыля, неслась от поселка.
— У него водителем знаешь кто? — продолжал Сева. — Фатима — татарка! Вот носится! Все шоферы на самосвалах ее знают — сразу сворачивают, как засигналит.
— А он не боится с ней ездить? Я бы забоялся, наверно.
— Нет, он совсем не боится. Он знаешь какой! Папа сам говорил: башковитый! Это значит — башка у; него толковая. Тут в пойме у нас машины совсем не могли работать: экскаваторы прямо вязли в земле — что хочешь, то и делай! А он взял да землесос и пустил от Дона до самого шлюза. И канал тут получился готовый, и земля сразу высохла, затвердела, — машинам есть упор! Его все знаешь как уважают! А ему хоть бы что! Не задается. Стриженый ходит, под машинку. Вот как мы с тобой!
— А ты сам его видел?
— Видел один раз.
— Ну и что? Какой?
— Правда, башковитый. Идет по дамбе, фуражку снял, голову рукой вот так вот потирает.
