Николай Жданов - Новое море
Полуторка переехала через железнодорожную ветку и остановилась у новых деревянных ворот.
Дядя Федя выскочил из кабины и махнул Пташке рукой, чтобы следовал за ним.
В воротах, их остановил вахтер, но дядя Федя показал ему какую-то книжечку и, положив Пташке руку на плечо, сказал:
— Со мной.
Они прошли мимо высокого крана, переносившего над землей охапки железных прутьев.
— Мы куда? — спросил Пташка.
— А вот сейчас увидишь, — сказал дядя Федя.
У невысокого деревянного навеса он остановился. На груде железа стоял человек, по виду почти подросток, в брезентовой жесткой куртке и негнущихся брюках. Он держал в одной руке фанерный щиток с окошечком, а в другой — небольшой черенок, вроде простой стамески, но с развилкой на конце.
Вот быстрым движением руки он вставил в развилку железный стерженек величиной с карандаш и только поднес его к железному пруту, как этот карандаш мгновенно превратился в молнию.
Молния ослепительно засверкала в руке человека и, наткнувшись на железо, зашипела, рассыпая огненные искры.
Но с тем спокойствием, которое, должно быть, свойственно только укротителям молний, человек легко отвел огонь от железа, и молния сразу потухла и перестала шипеть. Человек снова сделал легкое движение рукой, и молния, мягко шурша, как бы полилась молочно-огненной струей на прутья, сращивая их на стыках.
— Настя! — позвал дядя Федя.
Укротитель молний, так поразивший Пташку, снял с руки брезентовую рукавицу, откинул с лица щиток, и Пташка увидел знакомое родное лицо сестры.
— Настя! — Он бросился к ней.
— Ты как сюда попал? — удивленно и радостно спросила она, схватив его в охапку, тормоша и целуя его в голову как всегда делала в детстве.
— Меня дядя Федя привез, — сказал Пташка.
И только сейчас, оглянувшись, она заметила дядю Федю.
— Ну, спасибо! — сказала она.
Лицо ее вспыхнуло. Она смущенно поправила прядь волос, выбившуюся на влажный лоб.
— Еле доставил, — улыбаясь, сказал дядя Федя. — Удрать от меня хотел!
— Удрать хотел? — недоверчиво спросила она, снова обхватив Пташку и прижимая его к себе.
И все время, пока Пташка рассказывал про дорогу, про Власьевну, про школу, она не отпускала его.
— Настя, — сказал Пташка, — а ты совсем даже огня не боишься? Это настоящий огонь или нет?
— Конечно, настоящий. Видишь, я им каркасы свариваю для облицовочных щитов — ими плотину покрывать будут. Понял? Ну да потом разберешься!
— Так ты уж отведи его домой, — попросила она дядю Федю, гладя Пташку по волосам. — Я сегодня до пяти работаю.
Простившись с ними, она опять вставила в держатель новый электрод, прикрыла лицо щитком, и белая молния вспыхнула снова в ее проворных руках.
МАЛЬЧИК С МОРСКОГО ДНА
Настя жила на Пристанской улице.
Хотя улица называлась Пристанской, но пристани здесь еще не было. Не было и воды. Домики стояли в ряд вдоль некрасивой, изрытой лощины. Впрочем кое-где уже были вбиты деревянные сваи будущих причалов. За сваями шла насыпь железнодорожного пути. По нему то и дело передвигались составы со строительными грузами. Эта дорога шла по дну будущего моря: она была временная.
Тут вообще было много временного, созданного только на период стройки: деревянные столбы с проводами, бараки, проволочный забор, бетонные заводы…
Но зато дома были не временные. Они строились прочно, красиво и были выкрашены в разнообразные тона: то в фисташковый, то в золотисто-солнечный. Только крыши у всех домов одинаковые — черепичные. И одинаковые застекленные террасы с крылечками.
Возле домов росли деревья — молодые акации, липы, тополя. Редкая их листва еще совсем не давала тени. Эти деревья сами нуждались еще в защите от строительной пыли и знойных степных ветров. Но все понимали, что пройдет еще несколько лет — и деревья окрепнут, раскинут ветви, и под широкой их сенью будет много свежести и прохлады.
Когда дядя Федя с Пташкой вошли во двор, там никого не было, кроме смуглого мальчугана, похожего на галчонка. Вооружась саблей, выструганной из палки, он воинственно рубил крапиву, росшую у низенького забора.
— Послушай, Сева, — крикнул ему дядя Федя, — дома кто есть?
— Мама ушла, а я Вовку караулю: он спит, — ответил мальчик, перестав махать саблей и поправляя свои короткие штаны на лямках. — А вы к нам?
— Вот что… — Дядя Федя слегка подтолкнул Пташку вперед. — Этот мальчик — брат тети Насти. Он теперь с ней будет жить. Мама придет — скажешь. Понял?
Сева, кивнул головой и молча уставился на Пташку.
— Ну, я пойду, — сказал дядя Федя Пташке, — у меня дела много, а вечером увидимся. Я рядом живу.
— Знаю, ты откуда приехал, — сказал мальчик, когда они остались одни. — Спорим, знаю. Нам тетя Настя про тебя говорила. Ты с Волги, правда ведь?
— Правда, — сказал Пташка, кладя свои узелки на крыльцо.
— А зовут тебя Митя. Что — угадал?
— Угадал. Только меня все больше Пташкой зовут.
— Пташкой? — удивился мальчик. — Как же так — Пташкой? Ведь пташка — птица, а ты человек.
— Ну и что же! На самом деле я человек, а зовут меня Пташка. Меня еще и Митей зовут, только редко.
Сева казался озадаченным.
— А у нас, — сказал он, подумав, — тоже есть один дяденька, почтальоном работает, его зовут Зеленый, а на самом деле он совсем даже и не зеленый, а такой же, как все люди, и лицо у него красное — вот как этот кирпич.
С минуту оба молчали.
— А мы сюда тоже недавно переехали, — сказал Сева. — Мы раньше вон там жили, в пойме… — Он неопределенно махнул рукой. — Там уж больше никто не будет жить, там ведь морское дно теперь.
— Морское дно? — удивился Пташка. — Так ты разве с морского дна? Как же вы там жили?
— Вот чудак! Ты думаешь, мы там под водой жили? — усмехнулся Сева. — Там такая же степь и есть. Только теперь там морское дно будет. Оттуда и все хутора переехали.
— И вы переехали?
— Переехали.
— И все дома, и огороды, и яблони? — спросил Пташка.
— Все переехало, спорим! — настаивал Сева. — Даже виноградники и те выкопали и туда вон перенесли, на взгорье.
— Там они высохнут, — сказал Пташка.
— Так к ним море подведут. Вот чудак! Спорим!
Позади Пташки послышался какой-то шорох. Он оглянулся и увидел перебирающегося через порог террасы заспанного толстого карапуза, в короткой ночной рубашке. Несмотря на свою полноту, он был так похож на Севу, что сразу было ясно: это его брат.
— Что ж, я чихаю, чихаю, а «будь здоров, Вова» никто не говорит! — обиженно заявил малыш, надувая губы и готовясь заплакать.
— Будь здоров, Вова! — быстро крикнул Сева и, подбежав к своему братишке, стал вытирать ему нос концом рубашки.
Увидев Пташку, Вова насупился, замолчал и, отдуваясь, двинулся было обратно, за порог.
Но Сева остановил его:
— Не бойся. Скажи мальчику, как тебя зовут.
Вова еще раз внимательно посмотрел на Пташку и, сделав очень важное лицо, довольно разборчиво процедил:
— Вова Дмитриевич Стафеев.
— Видел? — гордо спросил Сева. — Он у нас частушки петь умеет. Спорим!
Но частушки петь Вова так и не стал — очевидно, у него не было настроения.
Все вместе они пошли в дом — сначала в спальню, где в углу стояла Бовина кроватка с белой веревочной сеткой. Тут Сева надел на братика лифчик и штаны. Вова был еще такой маленький, что носил лифчик.
Потом Сева стал показывать Пташке все самое удивительное, что у них было.
Он достал из угла за шкафом охотничье ружье с двумя похожими на сучки курками; приложившись, прицелился в синевшее за окном небо и осторожно поставил ружье обратно.
— Настоящее, — сказал он. — Спорим!
Но спорить тут было нечего: Пташка и сам видел, что настоящее.
— А я папе скажу, что вы ружье трогали! — вдруг ехидно пропел Вова.
— Скажи только — я тебя возьму и застрелю! — пообещал Сева. — Скажешь? — грозно спросил он, делая вид, что опять берется за ружье.
— А вот и не застрелишь! — Вова засмеялся и побежал прятаться за кровать.
Но старший брат больше не обращал на него внимания.
Он повел Пташку в ванную и выдвинул из угла небольшой Продолговатый ящик. В нем были уложены разные молотки, клещи, гаечные ключи, плоскогубцы и даже крошечные слесарные тиски.
— Видел? — гордо сказал Сева. — Папа мне все разрешает брать. Только, говорит, на место клади.
Он задвинул обратно ящик и повел Пташку в небольшую комнату, соседнюю по коридору.
Тут все было тщательно прибрано. Узкая, кровать покрыта белым, как только что выпавший снег, покрывалом. На тумбочке с кружевной салфеткой в синей граненой вазе стояли свежие цветы. В углу — крошечный столик с аккуратной стопкой книг. Над ним на стене — большой лист белой бумаги с надписью, как на плакате:
