Екатерина Мурашова - Дверь, открытая всегда
– Валентин Прокопьевич? Сердце? Принести лекарство? – серьезно спрашивает похожий на карася мужчина.
– Ах, оставьте! – старичок досадливо машет сухонькой лапкой и как бы незаметно кидает в рот что-то из маленького пузырька. – Я так понял, что сильно рассчитывать на нашу доблестную милицию мы не можем, – черноволосый Георгий яростно кивает головой. – Следовательно, необходимо разработать собственный план поисков. В конце концов, ремесло историка в чем-то сродни ремеслу детектива…
Полутемный, довольно большой зал. На возвышении стоят ряды скрепленных между собой стульев. Перед ними лежат расстеленные маты, сверху свисают канат, трапеция и еще какое-то веревочное приспособление. На нем деловито и однообразно крутится в воздухе девочка лет 14. Стоящая внизу девушка страхует и брюзгливо повторяет:
– Света! Спину прямее! Прямее спину, я говорю! Носок жестче!
Еще полтора десятка мальчиков и девочек разного возраста заняты своими делами. Кто-то жонглирует, кто-то разминается на матах, кто-то стоит на руках, двое малышей под руководством старшего мальчика отрабатывают какую-то сценку. Анка под руководством женщины постарше выполняет акробатический каскад. Женщина хлопает в ладоши и командует:
– Фляк – рендап – сальто! Фляк – рендап – сальто! Аня! Опять ноги не разогрела как следует! Фляк – рендап – сальто!
Из коридора в зал заглядывают Сережка и Шпень.
– Тут она, – говорит Сережка. – Занята вон.
– Ништя-ак! – восхищенно тянет Шпень, как завороженный глядя на кружащуюся на трапеции девочку, мальчика-жонглера и других детей. – Вон та, что ль?
– Да нет же! Не узнал Анку? Вон она, сальто крутит, видишь? Рядом ней – руководительница ихняя.
– А-а-а! – Шпень не сводит глаз с зала, машинально достает сигареты, не глядя предлагает Сережке. – Будешь?
– Не здесь же! – шипит Сережка, берет сигарету. – Здесь нельзя. Пошли пока на крыльцо, покурим.
– Ну пошли, – Шпень с сожалением отрывается от заворожившего его зрелища.
Мимо мальчишек в раздевалку проскальзывает малыш лет шести в костюме Арлекина. Увидев Сережку, он показывает пальцем и, кривляясь и картавя, поет:
– Сережка – дурак, курит табак, спички ворует, Анку целует!
– У-у, я тебе сейчас! – Сережка корчит страшную рожу, делает шаг вперед, растопырив руки. Малыш с веселым визгом убегает.
Анка и мальчишки разговаривают, сидя на скамеечке в раздевалке. Пожилая гардеробщица подозрительно косится на Шпеня, морщится.
– Первый этап проходит нормально, – докладывает Сережка. – Шпень ходит по рынку, мы с Родионом и Тахиром по очереди его караулим. Пока никто не заинтересовался…
– Может, они уже совсем уехали? – предполагает Анка.
– Ну да, как же! – возбужденно шепчет Шпень. – У них же связи с теми, с заграничными, нет. Они ждать будут, пока те на них выйдут. А тут я… хожу, гуляю…
– Шпень, а чего ты вообще-то на рынке делаешь?
– Чего, – Шпень пожимает плечами. – Живу, работаю…
– Работаешь? – удивляется Анка. – Как это?
– Так тебе все и расскажи! – ухмыляется Шпень и подмигивает Сережке.
Что-то вроде гостиничного номера. Двое мужчин сидят в креслах. Лица одного из них не видно, он прячется в тени. Второй – тот самый собеседник толстяка на веранде, с зверушечьим лицом. Он медленно пьет коньяк из небольшой рюмки. Вторая, пустая рюмка и бутылка стоят на низком журнальном столике. Желтый свет настольной лампы играет в напитке. Разговор идет на английском.
– Я не предлагаю вам выпить, потому что настал самый острый момент операции, и ваши мозги должны быть кристальны. Вы понимаете, чем рискуете?
– Да, мистер Стоун.
– Вы не выполнили простейшей задачи. Чаша была уже у вас в руках и вы ее упустили.
– Кто же мог знать, что вмешается мальчишка, беспризорник… Мотыль испугался…
– Меня не интересуют российские беспризорники! – брезгливо цедит Стоун. – Меня интересует чаша. Когда вы сможете обнаружить этого… Мотыля… и какое содействие вам требуется?
– Пожалуй, только люди. Сами понимаете, у меня нет связей в криминальных кругах…
– Раньше надо было думать! У меня, конечно, есть здесь люди. Но я не хотел бы их «светить». У вас есть конкретный план?
– Да, разумеется.
Шпень стоит у входа на рынок, смотрит, как наперсточники дурят народ. Откровенно развлекается, лузгает семечки. Неподалеку у ларька стоят Тахир и Родион, наблюдают за Шпенем и едят мороженое.
– Ты русский язык хорошо знаешь, да? – спрашивает Тахир. – Хорошо учишься?
– Я лучше по математике, – отвечает Родион. – По русскому у меня так… тройки… четверки…
– Все равно… – Тахир задумывается о чем-то, потом решается. – Я тебе стихи прочту. Свои. Если там что не по-русски, ты мне скажи.
– Ну… давай… – удивленно соглашается Родион.
Души людей позабытых,Вплавлены в серый гранит,Недобрый северный городИх тепло сохранит.
И станет чуть-чуть теплееКаменная водаИ станет чуть-чуть добрееМорда седого льва.
И северная королеваВ серебряной пене дняВглядится в прозрачный сумракИ увидит – меня.
Читая, Тахир волнуется и смотрит на ботинки Родиона. Акцент у него сильнее, чем обычно.
Потом некоторое время оба молчат. Наконец, Тахир не выдерживает:
– Ну, что, глупо, да?
– Да нет, что ты! – торопливо возражает Родион. – Нормально… Да нет, хорошо даже. Как настоящие… То есть, я не то хотел сказать… И по-русски все… А королева – это кто?
– Так, девушка одна… – Тахир неопределенно машет рукой.
Мотыль идет по Лиговскому проспекту, смотрит на дома, что-то припоминая. Останавливается возле облупившейся, разбитой двери, отворяет ее, заходит в парадную, поднимается по грязной лестнице. Останавливается возле высокой двери, шевеля губами, читает надписи на звонках, потом звонит. Дверь открывается очень не скоро, Мотыль успел за это время прочитать все надписи на грязных стенах. На пороге – сгорбленный старичок в шерстяной кофте, в войлочных тапках, с водянистыми, но живыми голубыми глазами.
– Здрасьте, дядя Петя! – говорит Мотыль. – Пришел вот, – он протягивает старичку полиэтиленовый мешок, из которого торчит горлышко бутылки и хвост копченой рыбины.
– А, Васятка! Вспомнил, наконец, старика! – дядя Петя явно обрадовался, принял у Мотыля мешок, сделал свободной рукой приглашающий жест и шустро заковылял вглубь квартиры по длинному полутемному коридору. – А у меня как раз и картошечка сварилась, – бормочет он себе под нос.
Мотыль и дядя Петя сидят в довольно большой, но заставленной разнокалиберной мебелью комнате. На застеленном клеенкой столе перед ними откупоренная бутылка, стаканы, крупно нарезанные помидоры, огурцы, квашеная капуста в банке, разделанная копченая рыбина на газетке. Дядя Петя осторожно достает из высокой эмалированной миски горячую, сваренную в мундире картошку, раскладывает ее на столе.
– А вот послушай, Васятка, что я сегодня сочинил, – говорит дядя Петя. – «Съел от «Самсона» холодец, и сразу станешь – молодец». И вот еще: «Наши пельмени – просто объеденье. Тот, кто ест их на обед, никогда не знает бед.» Нравится?
Мотыль смотрит на старика с изумлением и тревогой.
– Дядь Петь, ты чего это?… Заболел, что ли?
– Да нет! – дядя Петя с досадой машет рукой. – Не понимаешь? Это я рекламу сочиняю. И посылаю на всякие конкурсы. Знаешь, разные фирмы объявляют, чтобы свою продукцию рекламировать? Вот. Два раза дали поощрительный диплом, и один раз победил. Выиграл пресс для выдавливания чеснока. Потом покажу. На котлетах мои стихи есть и еще на порошке от тараканов. За это как раз и приз. «Будь ты трижды таракан, все равно попал в «Капкан»». «Капкан» – это так порошок называется.
– Ну, дядь Петя, ты даешь…
– А что? Мое искусство радость людям приносит. Жалко только образования у меня маловато. Два класса всего. Да и то в колонии. Ну, я сейчас наверстываю. Стихи читаю. Вон Пушкина купил, Есенина…
– Дядя Петя, ты же – вор…
– Был вор. Был, Васятка. Ты ж знаешь – завязал я. Давно уже. Не по зубам мне нынешнее время. Не понимаю я в нем ничего…
– А я к тебе за советом…
– Ежели по воровским делам, извини. Ничем помочь не смогу.
– Да я и сам не знаю. Влип я, дядя Петя. Взял вещь, с которой не знаю, что делать. А вокруг – иностранцы всякие, другие непонятные люди… Им за эту фигню человека убить – как чашку воды выпить. Мальчишку вон чуть не кончили. А он вообще – сбоку припеку. Помог бы ты мне от нее избавиться. Хоть за полцены. У тебя ж, небось, старые-то связи сохранились. Я б и тебя не обидел…
Дядя Петя тяжело вздохнул, разлил вино в стаканы.
– Бери, Васятка, картошечку и рассказывай все по порядку. Где вещь-то твоя?
– Схоронил в надежном месте…
Шпень вразвалку идет по рынку, жует яблоко, делает вид, что чем-то занят. Трогает спортивные штаны с ярко-желтой надписью «адидас», что-то спрашивает у продавца-кавказца, начинает торговаться. При этом глаза его бегают из стороны в сторону. Вдоль параллельного ряда прилавков следует Сережка. Мальчишки видят друг друга, но делают вид, что незнакомы. В отличие от притворно расслабленного Шпеня, Сережка – откровенно напряжен и сосредоточен.
