Геннадий Михасенко - Неугомонные бездельники

Поняв, наконец, что я его разыгрываю, Славка улыбнулся:

— Ну-у, насочинял!.. Я ему про одну левую, а он и ноги, и зубы приплел.

Я тоже успокоился и, хлопнув его по плечу, сказал:

— Чудило, никуда твоя правая не денется, войны не будет, не беспокойся. Кончай, в общем, эту петрушку, пошли на улицу, Мирка зовет… Из книжек надо брать хорошее, а не всякую ерунду. Нашел же — если оттяпает! — Представив, как Славка ногами делает домашнее задание, я коротко усмехнулся, и вдруг толчок изнутри затряс меня в таком безудержно-издевательском смехе, что я насилу унялся, и то потому, что Славка начал хмуриться. — Извини, Славк… не могу… Ну, сам представь…

А заводить нашего друга было опасно.

Этот простодушный и тихий здоровяк мог любого из нас стереть в порошок и пустить по ветру, даже меня, дойди до этого, самого старшего в нашем кругу, но он был всегда до возмущения сдержан. То, что трижды взбесило бы Юрку или, положим, Борьку, Славку не трогало. И уж если кто сверх-сверх… Беда ждала того. Нет, он не дрался. Без криков и угроз, какие обычно бывают в потасовках, он внезапно стискивал противнику плечи своими ручищами и прикладывался головой. Раз он врезал Юрке по плечу, и тот с неделю постанывал, не поднимая руку. Втайне я опасался, что однажды разозлю Славку и буду валяться где-нибудь с проломленным черепом.

Хороший парень Славка. Хоть я чаще бывал с Борькой, но тянуло меня больше к Славке.

— Слушай, а чего это Мирка не лупасит в твое окно? — с многозначительным прищуром спросил вдруг я. — Ко мне лупасит! К Борьке лупасит! Генку почти за шиворот вытягивает из дома, а тебя как будто и нет, а?

Он глянул на меня не то смущенно, не то виновато и сказал:

— Не знаю… А чего это Томка к тебе приходила?

— Когда? — вспыхнул я.

— Вчера утром. Наряженная, как фея, а ты, как цыпленок, высунулся из сеней!

Не знаю, на каких буквах щелкают Славкины зубы, но эту фразу он всю опечатал прямо.

— Шпионил, Славчина!

— А что мне, в подполье лезть, раз вы перед носом свидание назначаете?

— Какое свидание, балда?

— Десять минут беседовали, засекал.

— Не ври! И минуты не говорили!

— Влюбленные часов не замечают, — изрек со вздохом Славка.

Я так и остолбенел, немигающе уставясь на него. В глубине души я обрадовался Славкиным словам, а внешне хотел рассердиться, но, чувствуя, что это у меня не получится, чуть слышно спросил:

— Неужели заметно?

— Ага.

— Здорово?

— Ну, заметно.

— Вот черт! Петрушка какая-то выходит!.. Надо мне поосторожней! — озабоченно проворчал я. — И все равно, Славк, вчера утром было не свидание. Чтоб мне лопнуть. Томка по делу приходила, насчет концерта. Пришла и постучала. Я даже спал, — приврал я для правдоподобия. — А если б свидание, я бы разве спал?.. Только дураки на свидании спят. И тут стук.

— Вот видишь, к тебе все стучат, а ко мне никто, — как-то грустно заметил Славка.

Я воскликнул:

— Балда! Ты ничего не понимаешь!.. Томка потому и не стучала ко мне сроду, что… это самое!.. Вот!.. И Мирка поэтому не стучит к тебе! Влюбилась она в тебя, понял?.. Поверь моему опыту!.. Так что мы с тобой живем, Славенций!

Славка густо покраснел. Такой крупной физиономии нужно, казалось бы, долго наливаться стыдом, но она вспыхнула мигом, как будто ее включили. Я даже насторожился, уж не сгребет меня Славка сейчас и не долбанет ли своим чугуным лбом, но он мирно буркнул:

— Пошли, Дон-Жуан.

К вечерним играм мы обычно сходились на крыльце Куликовых, в среднем из пяти домов. Когда мы со Славкой явились, все уже были в сборе, кроме Юрки, который опять, наверно, умотал к своим новым приятелям.

Мирка за что-то пропесочивала Борьку и стукала его по колену кулаком. Борька вроде бы в припадке хохоча корчился и беззвучно кривил рот. Люська, чуть откинувшись, сурово смотрела в небо. Томка, бочком пристроившись позади нее, переплетала Люськины косы и с улыбкой что-то нашептывала ей на ухо. Генка, отодвинувшись от егозливого Борьки, смирнехонько помалкивал. Сердито-скучная Нинка стояла внизу, переминаясь с ноги на ногу и сцепив за спиной худые руки, стояла, как растерянный дирижер перед разболтанным оркестром.

— Вот он! — обрадованно указал на меня Борька. — Ругай его, он виноват.

— В чем? — спросил я, перехватив мимолетный Томкин взгляд.

— А! — поморщилась Мирка. — С кем бы добрым говорить, а с вами!.. Сдрейфили, да, выступать?.. Слабаки!.. А пацаны еще!.. Ладно, обойдемся! Вот завтра увидите, на что способны одни девчонки.

— А Генка-то, — напомнил Борька. — Наш кадр!

— Фиг он ваш! — В воздухе между мной и Борькой стрижом мелькнул кукиш. — Вам до Генки ого-го!.. Ладно. Давай, Нин!

Нинка, хлопнув в ладоши и сразу повеселев, объявила, что она садовник. Это означало, что все прочие — цветы, которым нужно срочно попридумывать названия. Выбрать цветок — штука серьезная, и все притихли.

Первым встрепенулся Генка. Взметнув руку, как в школе за партой, и даже привскочив, он торопливо, точно его могут перехватить, выпалил:

— Колокольчик!.. Я колокольчик!

— Правильно, — поддержал его Борька. — Ты у нас, Генк, человек хороший, и цветок у тебя хороший, любить будут — заойкаешься, а я лопух, — представился он — попробуйте, мол, влюбиться.

— Лопух не цветок, — заметила Нинка.

— В саду все растет, — отпарировал Борька, и Нинка только презрительно дернула губами, дескать, как хочешь, но уж любви моей не жди.

— Астра, — выдохнула Люська, все еще глядя в небо.

Прикинув так и сяк, я пророкотал:

— Рододендрон!

На меня глянули почтительно-удивленно. Томка даже перестала плести и склонила голову к плечу. Знай наших — и завлеку, и озадачу.

Славка кусал-кусал ногти и брякнул:

— Флокс.

Мы с Борькой так и повалились на спины. Этот кит, мамонт, баобаб — флокс, видите ли! Ой, мама, воды!.. Мирка, ширнув Борьку локтем и прицелясь одним глазом куда-то в огороды, крикнула:

— Настурция!

— Настырция ты, а не настурция, — поправил Борька.

— Я те дам, лопушина!

А я гадал, кем же будет Томка: мальвой, бегонией, орхидеей или каким-то неведомым цветком, и не знал еще, влюбляться мне в нее при всех или нет. Игра игрой — да мы-то не игрушечные. Влюбляться, — значит, опять выказывать себя, а не влюбляться — ну как это не влюбляться, когда само влюбляется… Как будто чувствуя мои метания, Томка медлила, все плетя и плетя Люськину косу, пока, наконец, садовничиха не подхлестнула:

— Том, а ты кто?

— Никто пока. Доплету вот…

— Господи, потом доплетешь!.. Люська, да отбери ты у нее косы!

— Все равно не хочу, — упрямо сказала Томка и надулась.

— Вечно она с фокусами! — фыркнула Нинка и начала со злым подвывом: — Я садовником родился, не на шутку рассердился, все цветы мне надоели, кроме… Колокольчика.

Генка ойкнул — и пошло… Сперва влюблялись робко и с раздумьями, потом поднаторели, и любовь вовсю закружилась, зазвенела на крыльце. Больше всех доставалось Лопуху, только Нинка так и не признала его. А Флокс неожиданно как зарядил — Настурция да Настурция, так и жал — я, видно, чересчур повлиял на него. Меня особо не баловали, да мне и не игралось без Томки, хоть я и хорохорился. Нет, Томка не ушла, она так же сидела за Люськой, обняв ее за плечи, и часто переглядывалась со мной, но все мы были цветами, все мы были в том далеком, сказочном саду, а она была тут, вот на этом занозистом крыльце. И это разделяло нас страшнее, чем если бы она улетела на луну. А я хотел быть с ней в одном мире, и, когда Настурция в очередной раз призналась, что влюблена в зануду-Рододендрона, я завопил:

— Никого не люблю!.. Где солнце?

Все шумно схлынули с крыльца, запотягивались и завертелись.

Солнце опускалось за вокзал. На наших глазах исчезла его малиновая макушка, и прохладный воздух, до сих пор таившийся в огородной зелени, потянул-потянул сквозь планки забора и потек по двору, как по каналу. Настало время наших пряток.

— Чур, считаю! — крикнул я, и тотчас образовался круг.

Считал я ловко, водящего выбирал заранее и почти никогда не ошибался.

Ули-дули, доф,Кинди-лада, коф,Кофе-лада,Кинди-лада,Ули-дули-доф,

быстро отмолотил я несколько раз, и Генка, не успев сообразить, что к чему, отправился к сарайчику водить.

Кинулись кто куда. Я — на улицу. У ворот оглянулся — Томка бежала следом. Бегала она плохо, как-то боком и тяжело, как будто не воздух, а воду рассекала. Я схватил ее за руку, и мы свернули в палисадник, где было уже совсем сумрачно. Проскочили один палисадник и в конце второго спрятались под акацией, под которой днем метали ножичек.

— Ну вот, тут нас нескоро найдут, — уверил я, зябко ежась от радости, что остался, наконец, один на один с Томкой. — А если не вылезем, то вообще… Удобно, Том?