Аделия Амраева - Футбольное поле
Мне становится стыдно. Тимка продолжает:
– А говоришь, не играешь больше в футбол!
– А при чём тут твой брат?
– Ну ему тоже нельзя, а он играет.
Хочу спросить ещё, но тут Тимка срывается с места. Дилярке надоели ролики, точнее, надоело падать, и она побежала к другому автомату.
Стена и стенка
Выхожу из «Меги» пустой внутри. Пустота и на душе, и в теле. Я устал. И на Дилярку, которая только что ревела во всё горло, а теперь, забыв обо всём, умчалась к фонтанам, смотреть не могу. Но Тимка другой. Он стойко выдержал её истерику и сейчас с улыбкой наблюдает за сестрёнкой.
– Осторожно, Диляра! – Подбегает к ней и поднимает к фонтану. Показывает, что, если протянуть руку, капли воды будут весело её щекотать.
– Ух ты! Смотги! Она бгызгается! – Наконец она угомонилась. Там, в «Бэбилоне», она бегала от одного автомата к другому, вытаращив глаза, онемев и оглохнув. И не слышала наших с Тимкой вопросов и просьб. А сейчас, как ни в чём не бывало, весело тараторит.
Дилярке сегодня исполнилось пять. Она самая младшая в семье, самая любимая, и с ней больше всего проблем. С того момента, как ей стукнуло три, она переболела всеми болезнями и всё старается узнать новые. С жадностью хватается за каждую инфекцию. Тётя Зарина часто лежит с ней в больнице. А дядя Чингиз работает на двух работах, чтобы оплачивать лечение. Дунет ветерок, пусть самый тёплый на свете, Дилярка всё равно простынет. Поэтому кроме красного платья на ней сейчас колготки и кофта.
Тимка почему-то уверен, что все болезни сестрёнки связаны со старшим братом.
– Она начала болеть, когда он ушёл, – сказал как-то Тимка. – Мама всего месяц после родов дома просидела, а потом на работу вышла. И с Диляркой нянчился он, не я. Он ей песенки пел, сказки читал, подгузники менял, купал её, кормил, понимаешь?
Я до сих пор не понимаю. Ну растил он её, ну ушёл. При чём тут её болезни?
Старшего брата Тимки, Рената, я не видел уже давно. Кажется, после университета он почти сразу переехал в город. Тогда же тётя Зарина бросила работу. С Ренатом мы никогда особо не общались, но Тимка раньше им восхищался. Всё время о нём говорил. А вот последние два года редко его вспоминает. И, когда вспоминает, становится грустный-грустный. Будто Ренат не в городе, а умер.
– Тиму г, а мы тепегь куда пойдём? – Кроме «р» Дилярка не выговаривает и «л». Надо прислушаться, может, ещё что-нибудь не выговаривает.
– Мы домой поедем, Диляра, – Тимка берёт её за руку.
– Уже? Так быстго? – расстроенный голос сестрёнки заставляет Тимку опуститься на одно колено.
– Мы потом ещё приедем, – ласково говорит он и улыбается.
– Да? А когда?
– Ну потом. Я тебе скажу когда, хорошо?
Дилярка кивает и тянет Тимку к дороге. Тимка на ходу берёт мобильный и кому-то звонит:
– Мам, это я. Всё хорошо, мы едем домой. Ладно, я скину, когда будем на вокзале.
А я с мамой редко созваниваюсь. Раньше ещё звонил, но она почти всегда на встречах и отключает телефон.
Тимка звонит ещё кому-то.
– Теперь кому? Дяде Чингизу? – смеюсь.
– Нет. – Тимка грустный. И грусть эта та самая, ренатовская. – Алё! Рен, мы возле «Меги». Ага, подождём.
Недоуменно смотрю на Тимку.
– Ты только маме моей не проболтайся, ладно? А папе тем более! – говорит он.
Удивляюсь ещё больше:
– Так Дилярка же скажет!
– Нет, она понимает, что нельзя. А если и скажет, то позже и только маме.
Я давно уже запутался во всей этой истории. Знаю только, что про Рената в семье Тимки вспоминать и говорить запрещается. С тех самых пор, как он ушёл. Встречаться с ним, вообще-то, тоже нельзя, но Тимка рассказывал, что иногда он этот запрет нарушает.
– Они с Диляркой редко видятся, – Тимка будто оправдывается. – Рен иногда приезжает в посёлок, и я её тайком к нему привожу.
– И что, удаётся? – спрашиваю. – Ну тайком всё проворачивать?
– Не всегда. Получаю иногда, когда Дилярка проболтается. Мама, правда, в последнее время смирилась. Ругает, но папе не сдаёт. – Тимка смотрит на дорогу и вглядывается в машины.
– А почему так, Тим? – Впервые мне стало интересно.
– Ну-у, – Тимка вздыхает. – Длинная история.
Дилярка тянет его обратно, в сторону «Мети». Тимка шепчет:
– Дилёк! Давай подождём, сейчас Ренат приедет.
Дилярка тут же, как по волшебству, успокаивается, становится такой же грустной, как Тимка, и обнимает его.
– Почему он из дома ушёл? – решаюсь я продолжить допрос.
– Женился, – Тимка снова вздыхает.
– Ну так это ж хорошо! – и тут же осекаюсь: – Или не очень?
– Он на русской женился.
– Ну и что?
– Мама с папой были против. Они поставили его перед выбором: либо он женится на девушке своей национальности, либо уходит из дому, – Тимка замолкает, а Дилярка прижимается к нему ещё крепче.
– И?
– Он выбрал второе и ушёл. Мама плакала, а папа сказал, что нет и не было у него сына по имени Ренат.
Не могу опомниться от удивления. И понять тоже ничего не могу.
– А что плохого в русских? – спрашиваю.
– Да дело не в русских, – Тимка раздражается. – Дело просто в том, что он должен был жениться на девушке своей национальности!
– Как в сакские времена-а, – тяну я.
– Да так всегда было. А Ренат не только в этом провинился…
Тимка замолкает. К нам подъезжает 25-я «Камри» чёрного цвета. Из машины выскакивает Ренат, Дилярка бросается к нему. Он поднимает её на руки.
– Ай, красавица моя, – целует в обе щёки, потом машет нам:
– Садитесь, я вас довезу.
Я с радостью мчусь на переднее пассажирское сиденье. Тимка тормозит.
– Ты чего, Тимур? – Ренат усаживает Дилярку назад.
– Мы, – Тимка мнётся, – мы… наверное, не поедем, Рен.
С ума сошёл, что ли? Так и хотелось проверить у него температуру! Кататься на поселковых автобусах – сплошное мучение: всё время кажется, что развалишься вместе с ними.
– Да брось, – Ренат обнимает братишку. – Я вас в центре оставлю, в посёлок заезжать не буду.
В «центре» – это значит на трассе. Там посёлок и начинается. Там остановка, одна единственная, откуда можно уехать. И вот это начало все почему-то называют «центром».
– А вдруг папа увидит? – Тимка стоит как вкопанный.
Ренат улыбается:
– Он на автобусах ездит, Тимур, он не увидит, – и садится за руль.
Дядя Чингиз работает в городе и возвращается поздно. Иногда остаётся в ночную смену.
Тимка наконец садится рядом с Диляркой.
Водит Ренат не быстро, а очень быстро. Если б не ремень, я уже раза три ударился бы лбом о стекло.
– Ты помягче можешь? – ворчит Тимка. – Не дрова везёшь!
– Ой, простите. Привык торопиться, – Ренат улыбается и тут же сбавляет скорость. – Как дела, Дима?
– Хорошо, – говорю. – А ты давно машину купил?
– Ага, – Ренат подмигивает кому-то в зеркало заднего вида.
– Да врёт он всё! – бурчит Тимка. – Он у друга берёт.
– Видишь, какой мой братец сдавала! – Мы смеёмся. Ренат одной рукой гладит ручку Дилярки, которая стоит сзади, держась за водительское сиденье. – Что делала, Дилёк?
У Дилярки загораются глаза:
– Игга-а, – и дальше поток почти непонятных мне слов. Но Тимка с Ренатом всё поняли, судя по тому, как улыбаются.
– Я тебе…
Тимка перебивает брата:
– Не надо подарков! Я же говорил!
– Но…
– Нет, Рен, я и так рискую, – Тимка непреклонен.
На светофоре Ренат оборачивается к Дилярке, она обхватывает обеими руками его лицо и сжимает так, что оно морщится. Мы снова смеёмся. И больше всех Тимка.
– Рен, а Дим не играет больше в футбол, – Тимка бьёт не хуже Бахи с компанией. Словами.
Ренат удивлён:
– Почему? Тимур говорил, ты собираешься стать известным футболистом. – Оторвать бы кое-кому язык!
Молчу. За меня говорит Тимка.
– Он мне сегодня утром сказал. Нельзя ему, говорит. А в «Мете» пенальти бил!
– Что значит нельзя? – спрашивает Ренат серьёзно.
– Нельзя, – выдавливаю я из себя и отворачиваюсь.
– Не бывает «нельзя», бывает «не хочу». – Слова Рената будят во мне вулкан. – Ты хочешь играть?
Я молчу. Размышляю.
– Хочу, – голос дрожит. – Но мне нельзя.
Меняю тему, до того как Ренат успевает что-то сказать:
– А ты почему домой заехать не хочешь? – спрашиваю я ещё и потому, что хочу сделать им больно, как они мне. Вулкан извергается.
Ренат начинает вести машину порывисто, резко тормозит на светофорах. Тимка уставился в окно. Только Дилярка всё пытается устоять, обнимая водительское сиденье. Я уже жалею, что спросил.
Вдруг Ренат говорит ровным голосом:
– Между мной и родителями стена непонимания. Бетонная.
Бетонная стена – это плохо. Почти непоправимо. Её не пробить. Будь это футбольная стенка, было бы легче – она двигается, ломается. В конце концов, всегда можно ударить выше неё или сбоку. Живая стенка лучше бетонной. Она умеет понимать.
Ренат продолжает:
