Михаил Жестев - Открытие
— Наряд на кино? Это еще что за наряд? — Но вот его лицо снова становится серьёзным, и он, сокрушённо вздыхая, говорит: — Да, такой наряд не отменишь. Что же, придётся другого послать.
Тимоша нерешительно спрашивает:
— Тетя Поля, я и жеребят сгоню и в кино успею.
— А это уж не тебе решать, — сердито бросает Прасковья Ивановна. — И без тебя люди найдутся.
До вечера Тимоша не знает, куда себя деть. Он успевает дважды выкупаться, покататься на старом велосипеде без седла, даже смастерить бумажного змея. Наконец наступает вечер. Тимоша идёт домой и, надев чистую рубаху, направляется смотреть кинокартину. В вечерней тишине стучит бензиновый мотор передвижки, бойко продаёт билеты киномеханик, вся деревня собралась у клуба. Гаснет свет. На первой скамье сидит ночной сторож старик Ефим. Он отлично знает, что картину лучше смотреть с заднего ряда, но он привык считать первый ряд самым почётным и потому полон решимости просидеть весь сеанс с откинутой назад головой. И рядом с Ефимом садится Тимоша.
Однако до конца просмотреть картину не всем удаётся. В середине фильма с шумом раскрывается дверь и слышится заглушающий музыку басистый голос, вызывающий председателя колхоза.
— Александр Фёдорович, выдь-ка на минутку. Два жеребёнка потерялись…
Некоторое время механик напрасно крутит картину. Её не смотрят. Все взволнованы известием. С места поднимается Александр Фёдорович, спешит выйти Прасковья Ивановна; следом за ними покидает клуб ещё кто-то. Все идут в правление колхоза. Сзади плетётся виновник пропажи жеребят — какой-то нескладный парень. И все молчат.
В правлении Федосеев включает свет и не совсем дружески говорит Прасковье Ивановне:
— Вот тебе и наряд в кино. Тимошка не упустил бы.
На некоторое время вновь водворяется тишина, а потом уже спокойно начинают обсуждать, где могут быть жеребята и как их лучше найти. Ночью искать бесполезно. Мимо пройдёшь — не заметишь. На всякий случай посылают скотника в сельсовет — позвонить в милицию и предупредить о пропаже.
Время незаметно приближается к полуночи. Уже не стучит в ночной тиши движок, закончилось кино, умолкла деревня. Неожиданно под окном раздаются чьи-то шаги. В правление вбегает мать Тимоши. Её лицо взволновано, глаза кого-то ищут.
— Тимошки моего тут нет?
— Он в кино был, — отвечает Прасковья Ивановна. — Нет ли у ребят?
— Нигде нет.
— Искать надо мальца, — с трудом сдерживая волнение, говорит Прасковья Ивановна.
— А где искать? — спрашивает кто-то.
— «Где», «где»! — возмущается Прасковья Ивановна. — Знали бы, где, — искать не надо было бы…
В правлении гаснет электричество. Все выходят на улицу и расходятся в разные концы деревни. Кто в поле, кто к лесу, кто на большую дорогу. Договорились поискать, нет ли где поблизости мальчика. Ночную тишину прорезывает протяжный зов:
— Тимошенька-а-а!
В темноте покачивается огонёк фонаря. И снова:
— Тимошенька-а-а!
Это окликает своего исчезнувшего коногона Прасковья Ивановна. Она идёт полем и прислушивается к шорохам ночи. И вдруг она слышит лёгкий топот копыт. Прасковья Ивановна ускоряет шаг. И вот перед ней Тимоша. Он ведёт на верёвке жеребят.
— Ты откуда?
— Жеребят искал.
— А кто тебе разрешил, не спросясь, на ночь из деревни уйти?
— Да я недалеко, тётя Поля. До пастбища только.
— А ты откуда знал, что жеребята на пастбище?
— Куда же им ещё итти? Жеребёнок где пасётся, туда и бежит, — и тихо добавил: — Это чтобы председатель тебя не ругал.
— Ишь ты, и тут поспел углядеть…
Они возвращаются в деревню, идут медленно, и Прасковья Ивановна говорит Тимоше:
— Вот подрастёшь, парень, звеньевым будешь, меня заменишь, а там бригадиром, глядишь, и председателем выберут.
Тимоша еще никем не хочет быть — ни звеньевым, ни бригадиром, ни председателем. Он хочет лишь одного: чтобы всегда было так хорошо, как сейчас, когда он слышит ласковый голос тёти Поли и чувствует на плече её сильную и добрую руку.
Архитекторы
Шурик перелез через забор и пополз сквозь заросли чёрной смородины, крыжовника и малины. Загребая руками траву, он передвигался всё дальше и дальше, словно плыл в воде. Наконец он остановился около старой яблони, росшей под окнами дома, и быстро залез на неё. Сидя на суку, он смотрел в раскрытое окно и, забыв, что его могут услышать, говорил вслух:
— Нет, не разобрать, что к чему… Зелёное, голубое, коричневое…
В прогоне, у сада, Шурика ждали его друзья — Никита и Серёжа.
Сад, привлекший внимание ребят, принадлежал паромщику, деду Егору. Но интересовал их не Егор, а его сын — архитектор Пётр Егорович. Архитектор приехал погостить в деревню, и о нём говорили, что он составляет какой-то план новой деревни Ключи. И ребята мечтали хотя бы одним глазком взглянуть на этот архитекторский план. Будет ли в Ключах кино, стадион, лодочная станция и где всё это построят?
Никита и Серёжа завидовали Шурику. Счастливый, сидит на яблоне и всё видит. Но в следующую минуту им стало страшно за своего товарища. С реки, направляясь к дому, шёл сам архитектор, Пётр Егорович. Невысокого роста, в широкой соломенной шляпе и полотняной косоворотке, подпоясанной чёрным шнуром с кистями, он был похож на колхозного пчеловода, и совсем не производил впечатления сердитого человека. Но ребята ни разу с ним не разговаривали; они не знали, действительно ли он совсем не сердитый, как это им кажется; и потому, едва завидя архитектора, Сергей бросился к забору и предупреждающе свистнул; это означало: «Шурик, опасность, быстрей уходи из сада!»
Однако Шурик так был увлечён разглядыванием плана, что заметил Петра Егоровича лишь тогда, когда тот уже стоял под деревом и укоризненно говорил:
— Зачем же ты, парень, на яблоню-то забрался?
Никита и Серёжа с беспокойством ожидали друга. Ох, достанется ему! Еще подумают, что за яблоками полез. Но, к их удивлению, Шурик вышел со двора паромщика Егора улыбающийся и весёлый. Никита, не веря своим глазам, даже спросил:
— Обошлось?
— Всё сам обещал показать.
— Ну? — удивился Никита.
— Да, еще спрашивает: хочешь, говорит, быть архитектором?
— А ты что ему?
— Я говорю, — хочу, только я не один.
— Правильно, — одобрил Серёжа. — Ну и как?
— «Приводи, — говорит, — завтра утром и товарищей своих».
На следующий день рано утром Шурик, Никита и Серёжа сидели под окном Петра Егоровича. Каждому не терпелось стать скорее архитектором, но не все они одинаково верили в такую возможность. Больше всех сомневался Никита. Маленький, белобрысый, он щурил на солнце глаза и приставал к Шурику: а так ли тот понял Петра Егоровича, не ослышался ли и вообще не выдумал ли, что ребята могут быть архитекторами? Ведь Шурик известный заводила: то выдумает чудо-траву, а это оказывается клевер, то сказки рассказывает, что есть такие места, где землёй целые города засыпаны. Ну как тут верить Шурику? Пусть скажет Сергей, — ведь прав он, Никита.
Но Серёжа не склонен поддерживать Никиту. Он говорит:
— Ты всегда дружбу ломаешь, против всех идёшь…
Архитектор не заставил себя долго ждать. Вскоре вчетвером они уже спускались к речной переправе. Старый паромщик, дед Егор, перевёз их на другую сторону, и Пётр Егорович повёл ребят к лесу. Но что им предстоит делать в лесу, — ребята не знали, и Никита, толкнув Шурика в бок, недоумевающе спросил:
— Хворост собирать идём или по ягоды?
— Наверное, лес выбирать для строительства, — ответил Шурик, — видишь, в бор идём.
Сосновый бор высился недалеко от переправы. Но у самого бора Пётр Егорович свернул в сторону и направился к мелколесью, поросшему кустарником да молодыми липами, берёзками, клёнами. Тут даже Шурик забеспокоился. Что в мелколесье делать?
А Никита подошёл к нему и сказал тихо:
— И совсем мы не архитекторы.
— Много ты знаешь, какие бывают архитекторы, — ответил Шурик, хотя сам сомневался не меньше своего друга. — Пётр Егорович не обманет, вот увидишь.
— Чего смотреть? Вот возьму и уйду! Что я, нанялся за ним ходить?
— И уходи, — решительно заявил Шурик. — Только после в архитекторы не просись, не примем.
Эта угроза, видимо, повлияла на Никиту, и он не рискнул покинуть своих друзей.
А Пётр Егорович вёл их всё дальше. Вдоль опушки бора тянулось мелколесье; внизу, совсем близко, серебрилась река. И так было красиво вокруг, что, выйдя на небольшую поляну, Пётр Егорович остановился и сказал:
— Ребята, смотрите, как хорошо тут. Бор, река, раздолье! А вон наши Ключи притулились под косогором. Красивое место?
— Чего же тогда деревню там ставили? — удивился Никита.
— Когда её деды наши ставили, люди селились не там, где места красивые, или где удобно, а где нужда заставляла… Даст ли помещик самую плохую землю, продаст ли купец по дешёвке неудобицу или царская казна отрежет где-нибудь, куда Макар телят не гонял, там и ставили деревни…
