Анна Аксёнова - Весёлый камушек
Кондрат слез с груши. Отец, конечно, не дал бы его в обиду, но отец дома редко бывает: шуточное ли дело паровозы водить.
Сёмка нетерпеливо дёрнул его за рубашку.
— Иди скорей.
— Вот ещё. Иди, коли охота.
— А ты?
— А я… уйду я от вас совсем.
Глаза Сёмки стали совсем круглые.
— Куда уйдёшь?
— Куда-нибудь. В лес, в сторожку.
— И я, — сказал Сёмка.
— Только тебя мне не хватало.
— И я с тобой, — захныкал Сёмка. — Жалко, да?
— А чего тебе уходить: у тебя мать, отец скоро приедет. Плохо тебе? — В горле у Кондрата защекотало, он замолчал.
— Конечно, плохо, — заторопился Сёмка. — Ничего не дают, всё спать гонют. Ещё куры гуляют, а я спи. Уйду я тоже совсем в лес.
— Ещё чего, строго сказал Кондрат. — Не вздумай, заплутаешь.
— А я тогда с тобой пойду.
Кондрат посмотрел на черноглазого румяного крепыша. А вдвоём и правда лучше. Что делать одному в лесу?
— Реветь не будешь?
Сёма яростно затряс головой.
— Ну, тогда идём.
Мальчишки взялись за руки и пошли.
В мягкой дорожной пыли по щиколотку утопали босые ноги. Щедро грело солнце. Высоко над головой сновали белогрудые ласточки. «Хороший день завтра будет», — подумал Кондрат. Дорога шла через поле, по обе стороны частоколом стояли подсолнухи. Жёлтые тяжёлые головки склонились к земле.
— Сорвём подсолнушек, — попросил Сёма.
— Нельзя. Колхозные. На́, хочешь, грушу. — Кондрат достал из кармана крупную грушу — бе́ру.
Сёма вонзил в мякоть острые беличьи зубы, и по подбородку сразу растёкся янтарный душистый сок. Откуда-то с торопливым жужжанием прилетела пчела. Она долго и беспокойно кружилась над Сёмой, но не ужалила, а когда напуганный Сёма бросил грушу, и вовсе отстала.
Лес встретил их зелёной шумной свежестью. Жестяно шелестели дубы-великаны. Из густой травы выглядывали любопытные ромашки и скромные колокольчики, медово пах подмаренник.
— Грибы тут есть? — спросил Сёма.
— А как же! Лес и чтобы без грибов. Вот придём в сторожку, пойдём за грибами на ужин.
Узенькая тропинка, заросшая прохладным подорожником, привела их к сторожке. Неизвестно когда, кто и зачем построил её, но она была тут, и в ней можно было спрятаться тому, у кого не было дома.
Ходуном ходили щелистые половицы. Сумеречные углы затянула паутина. Немножко страшно. Кажется, что вот-вот, топая сапожищами, войдёт кто-то… К стене прибита лавка. А у мутного окошка вверху отбит кусочек стекла. Ну ничего, зато здесь Кондрата никто не будет бить.
— Пойдём отсюда, — почему-то шёпотом позвал Сёма.
— Куда пойдём? — нарочно громко ответил Кондрат. — Это вот наш дом, здесь жить будем. Печка есть, раздобудем спички — обед будем варить. Спать на лавке. — Он вытащил из кармана груши и положил их на шаткий стол. И сразу стало видно, что здесь живут.
— Только спать, чур, вместе, — уже весело сказал Сёма.
— Ну, а где же ещё. Тут на лавке и ляжем.
Они вышли из сторожки и пошли искать грибы. Грибов не нашли, зато попалась черёмуха с крупными, как вишни, ягодами. Ягод было уже немного, но сладкие, с терпким, вяжущим рот вкусом. Потом захотели пить и пошли к ручью.
Полощутся в ручье веточки молодых ракит, скользят пауки на длинных тонких ножках. Вода тёмная, коричневая, но если зачерпнуть ладонями, — совсем прозрачная.
— Давай всегда здесь жить, — предложил Сёма.
Кондрат засмеялся и принялся кувыркаться через голову. Сёма завизжал и полез на Кондрата. Тот опрокинул его и бочонком покатил по траве.
Потные и счастливые, они долго лежали в тени деревьев, рвали лиловые колокольчики и, зажав в пальцах кончики лепестков, звонко хлопали себя по лбу. Увидели большую муравьиную кучу. Красные мураши торопились до заката солнца доделать свои дела. Кондрат низко наклонился, разглядывая маленьких тружеников, и в лицо ему брызнул едкий фонтанчик кислоты. Лицо защипало, загорелось.
— Ух ты, злющие какие, — сказал Кондрат. Он воткнул в середину кучи очищенный прут и, когда муравьи густо облепили его, встряхнул и дал облизать Сёме. Сёме понравилось.
— Кисленько. Ещё, — попросил он.
Но вот солнце закатилось за лес, и сразу в лесу стало скучно. Слезинками выступала на траве роса.
— Побежали домой, — сказал Кондрат.
Он хорошо знал лес. Сколько раз, бывало, с матерью ходил сюда. Завернуть за те берёзки — и сторожка.
В сторожке было уже совсем темно. Смутно поблёскивали на столе груши.
— Не догадались раньше травы нарвать, — озабоченно сказал Кондрат, — подстелили бы.
— Хлебца хочется, — сказал Сёма.
— Потерпи, завтра встанем пораньше, в село к председателю сходим, попросим.
— Как — попросим?
— Ну, скажем, что работать в колхозе будем — на трудодни.
— И молока.
— Может, и молока добудем, и спички.
Поели груш, заложили скрипучую дверь суковатой палкой, стоящей в углу, и легли на лавку. Одну руку Кондрат подложил под голову Сёме, другой обнял его. Сёма поджал ноги, уткнулся носом в плечо Кондрату и сразу засопел. От него шло тепло, пахло чем-то домашним, родным. Кондрат крепче обнял его и подумал: «А хорошо, что я взял его». И ещё: «А хорошо иметь брата».
Он лежал на краю, головой к окну. В треугольник отбитого стекла он видел небо с первыми звёздочками. Звёздочки были далёкие и маленькие. Потом небо стало совсем чёрным, а звёзды покрупнели и опустились вниз. Как их много! Даже если до миллиона считать — не сосчитаешь. И ясные, как пуговицы на новенькой школьной форме… А форму он так ни разу и не надел, только примерил… Прошлый год в костюмчике пробегал. А мачеха сказала: «Надо форму». Сама и купила, отец ещё не знает. И радовалась-то как, точно себе обнову справила. Кондрат улыбнулся в темноте. Вообще она чудная: то придёт с фермы весёлая, хохочет, бегает, то кричит на них, словно и Сёмка ей не родной. А отец приедет — повиснет ему на шею, как девчонка, и ни на шаг не отходит. Всё кормит его, как будто он голодный приехал. Отец смеётся: «Хватит, не могу я», а она кричит: «Ешь, а то за ворот вылью. Смотри, какой тощий стал». Интересно, что она сейчас делает?
Кондрат представил маленькую черноглазую женщину у окна. Сидит небось и вглядывается в темень, не появятся ли они. А может, по хатам бегает, стучит: «Не у вас мои дети?» Она всегда так зовёт. Или голосит, думает, утонули в Ярице…
Кондрат затеребил Сёму:
— Сём, Сём!..
Сёма глубоко вздохнул и опять засопел. Кондрат поднялся, посадил брата и начал трясти его:
— Сём, да проснись же! Сём, домой пойдём.
Сёма проснулся и захныкал:
— Ну, чего…
— Не реви, домой пойдём. Хлеба с молоком поедим, на кровать под одеяло ляжем.
— Вместе? — оживившись, спросил Сёма.
— Вместе. Вставай.
Братья вышли за порог и испуганно отпрянули. Что-то огромное, чему не было названия, неслось на них с высоты. Сейчас схватит и понесёт к грозному, тысячеглазому небу… Вот оно крылато взмахнуло и… выпрямилось.
— Это дерево, не бойся, — не узнавая своего голоса, сказал Кондрат. — От ветра оно.
— Боюся.
— Мы бегом. Прямо, направо, а там поле и дом.
— Ни, страшно, — отступил в сторожку Сёма.
— Ну ладно, обождём утра, — легко согласился Кондрат.
Они сели на лавку и стали ждать утра. Сёма поёрзал, встал на колени и уткнулся в окно.
— Осторожно, стекло треснет.
— Как в чулане? — спросил Сёма.
— Так это ты разбил? — догадался Кондрат.
— Я. Только я не бил. Я паука раздавил, а оно и треснуло.
— А что же ты матери не сказал?
— У-у, какой умный! А если мамка лупцовки обещала задать, кто разбил.
— И ты на меня свалил? — возмутился Кондрат.
— Ни-и, — запротестовал Сёма, — я не свалил. Мамка спросила: «Ты разбил?» Я сказал — не я. Тогда мамка говорит: «Значит, Кондрат, больше некому». И велела тебя звать.
Кондрат помолчал.
— И тебе не жалко, если б мне ни за что попало?
— А тебя же ни разу не драли — интересно.
— Хорош гусь! — сказал Кондрат.
Небо за окном быстро светлело, таяли и пропадали звёзды, и молочный туман густо покрыл травы.
— Пошли.
Они вышли, посмотрели на высокое, совсем нестрашное дерево прямо перед сторожкой.
— Сыро как, — зябко поёжился Сёма.
— Ничего. Мамка моя говорила — по росе полезно бегать, когда чахотка, особенно по утрам… Только сама вот…
Сёма оглянулся на Кондрата и взял его за руку своей горячей шершавой рукой.
Шли торопливо, то и дело принимались бежать. Вот уже и выселки. Привязанная за рога к плетню, чтоб не убежала, стояла корова. Корова увидела мальчиков, влажно потянула носом и, задрав голову, позвала: «Му-у»…
