Вадим Фролов - Что посеешь
— Петр, — откашлявшись, сказал Батурин. — Я…
— Очень приятно, — Нина приоткрыла дверь в комнату справа, позвала: — Натали! Я пошла. К тебе пришел славный, милый, приятный и очень воспитанный мальчик по имени Петруччио.
И она исчезла, а Петр, как истукан, остался стоять в передней. «Вот влип, окаянная сила! — думал он со злостью. — Как бы смыться?» На цыпочках он направился к выходу, но был остановлен удивленным возгласом:
— Батурин?!
Ах, Петр Батурин, Петр Батурин, куда девались ваши мужество, гордость и прочие положительные качества? Как дрожащей цыпленок, как мокрая курица, как жалкий червяк, предстали вы пред ясными очами Натальи Орликовой. Уши горят, во рту пересохло, колени трясутся и язык прилип к гортани — слова не вымолвить. Фу, какое жалкое зрелище!
Он молчал.
— Ты ко мне? — спросила Наташа и засмеялась. — Вот сюрприз! Раз пришел, так заходи. — И она втянула его в комнату, сказав при этом кому-то, кто стоял у окна: — Подумайте, са-а-ам Батурин собственной персоной! Легок на помине.
«Будь что будет», — устало подумал Батурин и поднял голову. У окна стояла девушка с веснушками и пушистым хвостиком на затылке, Алена Братусь. Только этого и не хватало Петру Батурину. Пропал он, бедняга. Заклюют.
— А знаешь, — весело сказала Алена Братусь Наташе. — Это даже хорошо, что он пришел. Вот мы с ним и посоветуемся.
— С ним? — слегка презрительно переспросила Наташа. — Как же с ним советоваться, когда ему на всех наплевать.
— Почему наплевать? — проглотив слюну, спросил Батурин. — И почему на всех?
— А как же? — горячо сказала Наташа. — Всем хамишь и воображаешь о себе невесть что. Не так?
— Не так, — твердо сказал Батурин. — А если вы считаете, что так, то и разговаривать нам не о чем. И вообще, я не к вам пришел, а к Вениамину Вениаминовичу.
И Батурин решительно направился к двери.
— Ах, ты к папе… — сказала Наташа, и Батурину показалось, что она разочарована и даже обижена вроде.
«Ага, — подумал он, — ты и верно решила, что я к тебе. Дудки!»
— Да, — сказал он железно, — я к профессору.
— Ну и пожалуйста, — сказала Наташа и отошла к окну.
В прихожей послышалась слоновья поступь, в дверь постучали, и профессорский бас спросил:
— Можно?
— А-а! О-о! — сказал профессор, увидев Петра. — Здравствуйте, юный Кулибин, Фультон и Эдисон. Р-р-рад вас видеть. Как ваши дела? И как вас принял дед Веретей? Почему вы так долго не появлялись? И отчего у вас ошпаренный вид? А-а, понимаю. Эти девицы, наверно, вас за что-нибудь шпыняют. Меня тоже мои дамы не понимают и шпыняют.
— Тебя пошпыняешь, — засмеялась Наташа.
— Не говори, — сокрушенно сказал профессор Орликов, — тетка Пуся и тетка Гуся — эти две змеи, две гиены, две волчицы и две львицы — сказали, что будут запирать меня в ванной, если я буду тиранить своих бедных детей. Это я тир-р-ран? — зарычал профессор. — Я, котор-р-ый…
Дверь открылась, и в комнате появились тетя Пуся и тетя Гуся.
— Опять вы рычите, профессор? — строго спросила тетя Гуся.
— Чем провинились перед вами эти дети? — так же строго спросила тетя Пуся.
Боком протискиваясь к двери, профессор крикнул:
— За мной, Кулибин! Мы мужчины, и у нас свои дела. Сейчас мы запрем этих свирепых волчиц в ванную и будем держать их там на хлебе и воде.
Старушки выскочили в переднюю.
Батурин вопросительно посмотрел на Наташу.
— Иди, — сказала она довольно дружелюбно.
— Только… — сказала Алена, — когда кончишь свои дела, приходи к нам. Ладно?
— Лады, — сказал Батурин и вышел.
Тети Пуси и тети Гуси в передней уже не было, а профессор поджидал Петра. Они пошли в его кабинет, уселись в кресла друг против друга.
— Вы и правда их в ванную заперли? — спросил Петр.
Профессор Орликов с любопытством посмотрел на него и серьезно кивнул.
— А как же, — сказал он, — с ними иначе нельзя.
— Что вы?! — испугался Батурин. — Они же старенькие.
Он встал.
— Куда? — спросил профессор.
— Я их выпущу, — решительно сказал Петр.
— Сиди! — рявкнул профессор. — Сиди, Дон-Кихот Ламанчский, заступник оскорбленных и униженных, благородный д’Артаньян — сиди!
От неожиданности отважный Петр Батурин плюхнулся обратно в кресло.
— А-а, — сказал он. — Вы, наверное, шутили. Да?
— Догадался, — буркнул профессор. — У тебя, что же, чувства юмора нет?
— Е-есть, — не очень уверенно сказал Батурин. — Только…
— Никаких «только», — сурово сказал профессор.
— А зачем вы меня звали, Вениамин Вениаминович? — спросил Петр.
— Видишь ли, — воодушевился профессор, — пришла мне в голову одна идея. Вернее, это ты подсказал мне одну идею…
— Я?! — удивился Петр.
— Ага, — сказал профессор. — Ты. Но сначала я хочу тебя кое о чем расспросить. Только откровенно.
— Пожалуйста, — сказал Батурин.
— Вопрос первый: знаешь ли ты, что делает твой отец?
— То есть как, что делает? Работает, что ли, кем?
— Это-то ты, наверно, знаешь. А вот как работает и что именно делает?
— Н-ну, работает хорошо. На городской Доске почета его фото есть. А что делает? Токарь он.
— Так. А что конкретно твой отец делает, ты не знаешь.
— Почему не знаю? Детали… разные делает.
— Какие?
— Н-ну, эти… как их…
— Не знаешь, — удовлетворенно сказал Вениамин Вениаминович. — Вопрос второй: сколько на нашем заводе профессий? И какие ты знаешь?
— Токарь, слесарь, фрезеровщик, — начал Петр, загибая пальцы, — сверлиль… сверловщик… сварщик… э-э-э… монтер, м-м-м… этот… как его, ага, фрезеровщик…
— Говорил уже.
— Н-ну, потом… э-э… сталь который выпускает… потом… м…
— Не знаешь.
Петр пожал плечами.
— Вопрос третий, — продолжал профессор, — кем работает твоя мама?
— Она, — бодро начал Батурин и запнулся, — она… это… она, ну в общем…
— Не знаешь! — жестко сказал профессор Орликов.
Петр опустил голову — его прямо в жар бросило.
— Остальные вопросы я тебе задавать не буду. Бессмысленно. Вот ты мне тогда в машине сказал, что хочешь быть рабочим. И мне это очень понравилось. Оказывается, ты это сказал из пижонства. И это мне не нравится. Молчи! Возиться с железом и инструментами в твоем возрасте дело хорошее. Но ты вот что мне скажи: что-нибудь путное ты уже сделал или только собираешься?
Петр поднял голову и начал лихорадочно перебирать в памяти, что же он все-таки уже сделал. И — о ужас! — оказалось ровным счетом ничего. Пшик. Только гениальные планы строил и собирал всякий хлам. И он опять опустил голову.
— Значит, — сказал профессор, — мать не зря твой металлолом выкинула, а я, значит, зря отвез его к золотому деду Веретею! Так, что ли?
Петр отчаянно замотал головой.
— Не понял, — сказал профессор, — зря или не зря?
— Не зря, — выдавил Петр.
— Ну, ладно, — сказал профессор и посмотрел на часы, — считай, что этот разговор у нас предварительный. А сейчас иди к девчонкам, да не очень-то позволяй себя шпынять. Ступай и на меня не обижайся. Я человек прямой. Впрочем, я слышал, что ты тоже ужас какой прямой человек.
Профессор встал, пожал ему руку. И Батурин вышел за дверь кабинета.
Наталья была одна.
— Досталось? — спросила она сочувственно.
— Вот еще, — сердито буркнул Батурин.
— Ничего, — примирительно сказала Наташа, — ты не обращай внимания. Он сегодня с утра бушует. А так — он добрый. Не бойся.
— А я и не боюсь, — гордо сказал Петр.
— И правильно, — улыбнувшись, сказала Наташа. — Знаешь что, пойдем на реку сходим. Погода мировая — последние денечки.
— П-п-пойдем, — сказал П. Батурин, удивленный чуть не до потери сознания.
На пути их оказался Кешка, по прозвищу Фикус. Они его не заметили, а жаль, так как это будет иметь последствия. Дело в том, что Фикус, прячась за углами домов, в подъездах и за деревьями, крался за ними, как ищейка. Что ему было надо, этому коварному Фикусу?
Батурин с Наташей не видели его и шли, каждый думая о своем. Наташа временами искоса посматривала на довольно-таки мрачного Петра и слегка чему-то улыбалась. И когда Батурин замечал эту ее странную улыбочку, он принимал совсем уж суровый вид, а сам не знал — радоваться ли ему или огорчаться. Мысли у него разбегались в разные стороны, и он находился в состоянии какой-то невесомости.
Но, в конце концов, погода была действительно прекрасной. Город раскрывался перед ними новыми белыми домами, в окнах которых сверкало солнце, скверами и парками с могучими соснами, кедрами и лиственницами, сооружениями из бетона, стекла и стали, новыми корпусами заводов, высоченными башенными кранами строек, широкими спусками к реке и всем, что есть в молодом городе, где все жители одновременно и старожилы и новоселы.
