Вадим Фролов - Что посеешь
Стоп, Петр Батурин. Кажется, ты чересчур замечтался. Пока ведь это не ты, а скульптор Варенцов вылепил ту девчонку и творит памятник какому-то парню. Надо будет все-таки узнать, откуда скульптор Варенцов знает Наталью Орликову.
…Петр сунулся на кухню.
— А, явился, — строго сказала Мария Ивановна. — Опять режим не соблюдаешь. Вместо того чтобы учить уроки, он опять где-то шляется. И нос… в глине! Умывайся. Будешь обедать.
— Жиры, белки и углеводы? — спросил Батурин.
— Ага, — сказала Мария Ивановна, — и еще витамины.
Умываясь под краном на кухне, Петр спросил:
— Мам, а где мои лепешки?
— Никаких лепешек, — строго сказала Мария Ивановна, — будешь лопать, что дают.
— Да я не про то, — сказал Петр. — Помнишь, я в детстве из пластилина лепил? Ты их вроде прятала куда-то.
— В детстве… — фыркнула Батурина-мама. — Ишь, взрослый какой выискался. А-а, — вдруг сообразила она, — ты, что ли, про фигурки свои разные? — она засмеялась. — Верно, ты их в детстве… тьфу… когда маленьким был, лепешками называл. А зачем они тебе?
— Так, — уклончиво сказал Батурин. — Посмотреть хочу.
Мария Ивановна вытерла руки; из пузырька, стоявшего за окном, налила в столовую ложку желтой и жирной жидкости и подошла к Петру.
— Пей, — сказала она и почему-то отвернулась, сморщив нос.
— Что это? — удивленно спросил Батурин.
— Пей, тебе говорят! — прикрикнула Батурина-мама. — Рыбий жир. Ви-та-ми-ни-зиро-ванный.
— Да что ты, мама? Я его и в детстве-то сроду не пил… — заверещал Петр Батурин.
— Открывай рот! Ну!
— Да я… — начал Батурин, но Мария Ивановна ловко всунула ему ложку в рот.
— А-а… кхе… кхи… кха… — сказал Батурин. — Тьфу!
— Закуси. Корочкой.
— Э-э-э… — сказал Батурин, но корочку все же съел. — С чего это ты, мам?
— Хочу из тебя человека сделать, — твердо сказала Мария Ивановна. — Вон Витя Пискарев, смотри, какой розовенький, кругленький и учится отлично. А все почему?
— Кто? Кто? — изумленно спросил Петр.
— Витя… Пискарев, — немножко неуверенно повторила Мария Ивановна.
Петр Батурин стиснул зубы так, что каменные желваки заходили на его железных скулах. Ах, вот откуда ветер дует… Он промолчал, но про себя подумал… Пожалуй, не будем уточнять, что подумал про себя мужественный Петр Батурин. Очень плохо подумал он о Витеньке Пискареве.
— Так где то, что я лепил? — сурово спросил Петр.
— Сейчас, сейчас, — заговорила Мария Ивановна, и любопытство так и засветилось в ее глазах.
Она убежала в комнату. Петр Батурин стоял у окна и насвистывал какой-то мужественный мотив. Очень быстро Мария Ивановна принесла ящик из-под посылки и осторожно поставила на стол. Сняла бумагу, покрывавшую ящик, и сказала немножко грустно:
— Вот твои… лепнинки. Ты их так тоже называл… когда был маленьким.
Краем глаза, словно нехотя, Петр заглянул в ящик. Там в образцовом порядке стоял веселый зоологический сад, и плыл огромный парусный флот, и высились сказочные замки. У Петра почему-то слегка защипало в носу. «Ишь ты, — подумал он, — все сохранила. Ай да мам!»
— Ладно, — сказал он вслух, — посмотрю после обеда.
После обеда он аккуратно выставил все из ящика на подоконник и начал рассматривать весьма внимательно. Мария Ивановна тоже подошла к окну и тоже смотрела.
— А неплохо у тебя получалось, — сказала она. — Вот этот, смотри, совсем как живой… кабанчик.
— Медведь это, — буркнул Петр.
— Верно, верно — медведь. А вот ослик…
— Собака это, — сквозь зубы сказал Петр.
— Петь, а давай купим пластилина, — сказала Мария Ивановна осторожно. — Может, опять займешься. Все лучше, чем металлолом разный.
— Посмотрим, — мрачно сказал Петр и, тяжело вздохнув, направился в комнату делать уроки. За этим печальным делом он просидел очень долго — до самого ужина, потому что в голове у него бродили всякие не относящиеся к урокам мысли.
Ночью Петру Батурину снились какие-то скелеты из досок и проволоки, они разгуливали по квартире и клацали челюстями, и скульптор Варенцов, похожий почему-то на Римму Васильевну, огромным молотом забивал в паркетный пол здоровенную сваю и кричал, что вот это-де настоящая работенка.
На следующий день в школе, в одну из перемен, Петр Батурин разыскал Римму Васильевну и спросил:
— А зачем вы все-таки нас к этому скульптору повели?
— Н-ну… — Римма Васильевна слегка смутилась. — Ну, я думала, что вам интересно будет. И вообще… Каждый современный культурный человек должен…
— Ну, ясно, — скучным голосом сказал П. Батурин. — Спасибо.
И, засунув руки в карманы, он не спеша пошагал по коридору. Встретив на лестничной площадке Витю Пискарева, он стал его внимательно разглядывать. Даже поворачивал из стороны в сторону.
— Чего это ты меня изучаешь? — спросил Витя.
— Ты рыбий жир пьешь? — спросил П. Батурин.
Витю Пискарева даже перекосило.
— Пью, — сказал он с отвращением.
— Витами-ни-зи-рованный?
— Ага.
— Эх, ты!
— А я-то тут при чем? Это мама.
То, что Витю перекосило от одного упоминания о рыбьем жире, Батурина несколько примирило с ним, но все же не настолько, чтобы простить Витеньке прочие белки и углеводы и драконовский домашний режим.
— Чудо-юдо мальчик, прямо, — сказал Батурин. — Тошнит даже.
И он пошел в класс. На душе почему-то было муторно.
Глава IV
В один прекрасный день Петр Батурин стоял на площадке у дверей своей квартиры и раздумывал — не подняться ли ему на этаж повыше и не заглянуть ли к профессору Орликову, благо тот приглашал? Наконец, обругав себя трусом и слабаком, он решительно пошел наверх. У самых дверей профессорской квартиры мужественный Петр Батурин вспотел и сердце у него заекало. За дверью раздавались довольно громкие и разнообразные голоса, но их покрывал могучий бас Вениамина Вениаминовича. Он рокотал сердито, и Петр Батурин обрадовался, что можно сегодня не заходить.
Он повернулся, и в это время распахнувшаяся дверь толкнула его в спину так, что он отлетел на другой конец площадки. Из квартиры вылетели взъерошенные Котька из 6-го «а» и второй Наташин брат Волька, четвероклассник. Дверь за ними тут же захлопнулась.
— Жуть! — сказал Котька, почесывая затылок. — Восемь баллов, не меньше.
— Девять, — возразил Волька.
— Что это вы? — спросил Петр.
— А, Батура. Здорово! — сказал Котька. — Ты чего тут торчишь?
— Да я… — замялся Батурин, — так, вообще…
— Он к Наташке, — пропищал Волька и хихикнул.
— Ну да, — недоверчиво сказал Котька. — Чего это вдруг?
— А он в нее влюбился, — на этот раз басом сказал Волька. — Я знаю.
Батурин от неожиданности икнул, бедняга. Котька во все глаза уставился на него, и рот у него расползся до ушей.
— Да ты не стесняйся, — сказал он и с уважением посмотрел на своего младшего братца. — Раз Волька сказал, значит, точно. Он все знает. Иди, она дома.
Батурин собрался с мыслями и принял гордый вид.
— И вовсе я не к ней, а к Вениамину Вениаминовичу.
— К бате?! — слегка удивился Котька. — А зачем он тебе?
— Мое дело, — сурово сказал Батурин.
— Ну, давай, — согласился Котька. — Раз дело, иди. — Он засмеялся. — У него как раз настроение подходящее.
Он быстро нажал кнопку звонка, а сам, притянув к себе Вольку, прижался в угол. Батурин ничего не успел предпринять, так как дверь открылась молниеносно, как будто кто-то специально стоял за ней и ждал звонка.
— Вам кого, молодой человек? — спросила маленькая сухонькая старушка, не то тетя Пуся, не то тетя Гуся.
— Я… мне… можно… — забормотал Петр.
— Ему Наташку, — пропищал из угла Волька. — Он в нее… м-мм… — он замычал, так как добрый Котька зажал ему рот.
— Пожалуйста, — вежливо сказала тетя Пуся или Гуся.
Она посмотрела куда-то внутрь квартиры и прислушалась. Там было тихо.
— Проводите, — она широко раскрыла перед Батуриным дверь, а сама вышла на площадку и сказала Вольке и Котьке громким шепотом: — Вы еще здесь? Учтите, я снимаю с себя всякую ответственность.
Котька и Волька молча, но стремительно посыпались вниз по лестнице.
— Так вы к Наташе, юноша? — спросила тетя Пуся.
— Да я, вообще-то… — замямлил Батурин, но в это самое время в переднюю вышла, «как мимолетное виденье, как гений чистой красоты», старшая дочь профессора Орликова, студентка Нина.
— Что это за славный мальчик? — спросило мимолетное виденье.
— Понятия не имею, — сказала тетя Пуся. — Он требует Наташу.
— Вовсе я не требую! — возмутился Батурин.
— Как вас зовут? — ласково спросила прекрасная студентка Нина.
