Елена Усачева - Счастье понарошку
– Что же ты, – спросил нервно, – чужие сообщения читаешь?
– Я не читала. – Голос падал, и вслед за ним летела в бездну Маша.
Олег быстро взял телефон, привычными движениями оживил его, заставил светиться, радостно пищать, отдавая послание.
– Это сложно объяснить… – медленно заговорил Олег.
– Не надо объяснять! – выкрикнула Маша.
Ей хотелось убежать, спрятаться, закопаться лицом в подушку. И она вскочила, забыв, что на ногах коньки. От удара стол отъехал в сторону, зазвенела подставка с солью и перцем.
– Ну куда же ты? – поймал ее Олег.
– Не трогай меня!
Он впервые был совсем-совсем близко от нее. Одной рукой держал за локоть, другой крепко прижимал к себе, чтобы Маша не падала. Или чтобы не убегала?
– Пойдем, переобуемся! – тихо предложил он.
– Я ничего не хочу.
Маша широко шагнула, словно была в ботинках. Тонкое лезвие – лодыжку подвело, и она снова оказалась у него в руках.
– Я сейчас все объясню, – зашептал он в ухо. – Только не шуми.
Плечом, боком, бедром она чувствовала, какой он сильный, какое крепкое у него тело, она слышала уже ставший таким знакомым, таким родным запах. Хотелось замереть вот так, и никогда-никогда не расставаться. Но это делать было нельзя. Память предавала ее, все вокруг ее предавали.
– Не хочу! Не хочу! – отбивалась Маша.
– Эй, молодежь! – крикнули от барной стойки. – Идите возиться на улицу.
– Ее зовут Алиса, я ее знаю сто лет!
– И поэтому она Котенок? – Слезы превращали длинный коридор раздевалки в мутное царство водяного царя. Неприятная ватная слабость делала тело гуттаперчевым, оно гнулось, нарушая все законы физиологии.
– Алиса Котова! Ее все звали Кот. Я – Котенком. Я с ней учился в школе.
На секунду все стало прозрачно и понятно. Одноклассница. Почему бы однокласснице ему не написать?
Но через мгновение все снова погрузилось во мрак.
– Мы пожениться хотели.
– Что?
– Да, да! – воскликнул Олег, и его слова эхом метнулись в коридоре. – У нас был роман в школе. Ну, знаешь, детский сад, ходили вместе в одну секцию. Когда я с ней попытался расстаться, она вскрыла себе вены. Сказала – из-за меня. После школы наелась таблеток, потому что не смогла поступить в тот же вуз, что и я. Ее нельзя волновать. Она суицидница.
– Отойди! – Уперлась ему в грудь руками.
– Коньки хотя бы сними!
– Ты меня обманул!
– В чем?
Маша набрала в грудь воздуха и не нашла, что сказать. Во всем! В том, что тогда, в Баранголе, подошел. В том, что сейчас стоит рядом. В том, что заставил поверить в хорошесть этого мира.
– Машенька, солнышко. Пойми, я не мог тебе рассказать об Алисе. Ты бы не поняла.
– И сейчас не понимаю.
Уши неприятно заложило. Как же больно! Больно! Сам воздух наполнен болью.
– Ты мне очень нравишься! Почему я не могу проводить с тобой время?
– Я думала, мы будем все время вместе!
– Что такое «все время»? Я с тобой!
– Ты – с ней! Не со мной!
И словно подтверждая ее слова, снова ожил телефон. Он звенел и вибрировал, он извивался, требуя, чтобы его немедленно взяли.
– Я не могу ее бросить! Она покончит с собой. Ей и идти некуда. У нее мать пьет, Алиса у нас живет. Я все надеюсь, что она кого-нибудь встретит.
Сколько страданий в его глазах и словах. Но еще большая мука была у Маши в груди. Держась за стенку, она побрела к раздевалке. Ничего не видя вокруг себя, получила свои ботинки.
Туп, туп, туп – это шла не она, это делало огромные шаги ее сердце. Оно требовало движения, потому что остановка – это смерть.
– Маша!
– Не надо больше ничего говорить! Я думала, ты меня любишь!
– Я тебя люблю! Но понимаешь, Алиса… Если она умрет… Как мне после этого жить?
– Не понимаю! Не понимаю! Теперь я умру!
– Машенька, солнышко! Ты такая светлая, такая беззаботная, ну почему ты так жестока?
Слова ударили. Мир закачался.
– Я жестока? – прошептала она, и слова ее разлетелись, как в безвоздушном пространстве. – Я люблю тебя… Любила… Больше не люблю.
Она упала на лавку. Шнурки путались, цеплялись за крючки, Маша рвала их. Слезы мешали смотреть. Он стоял рядом. Не помогал. Зазвонил телефон.
– Да, Алиса, – тихо ответил Олег. Из трубки слышался голос, но слов было не разобрать. – Я приеду через полтора часа, выходи с Флором к пятичасовой электричке.
Все-таки она оказалась права – где-то там была целая жизнь, и в ней не было места для Маши.
– Для меня было такое счастье встретить тебя. Жаль, что ты меня не поняла. Но я все равно буду любить тебя. Потому что ты – жизнь. А там, где сейчас я, – смерть.
Он ушел. Маша не заметила этого. Тяжело вздрогнула, когда поняла, что в раздевалке рядом с ней больше никого нет. Горе поселилось в каждом предмете, на который она смотрела. От этого стало тяжело дышать, появилась резь в глазах.
Перед ней остановился малыш. Долго смотрел в лицо.
– А что ты плачешь? Коленку ударила?
Маша быстро закивала, надеясь справиться со слезами, но они все текли и текли, и никак не получалось их остановить. Холодная вода жгла лицо. Осенний ветер щипал раскрасневшиеся щеки. Глаза разболелись и вообще перестали что-либо видеть. Маша шла, надеясь, что ее сейчас собьет машина, и все закончится. Но машины гудели, машины тормозили. Машины объезжали.
– Маша, ты пойми, все пройдет, – говорил отец. Он тихо вошел в комнату, долго сидел молча, прислушиваясь к шуму из открытого окна. – Это сейчас тяжело, и с этим ничего не поделаешь. Но представь, как будет через год. И даже не через год, а через месяц – ты вспоминать об этом не будешь. Будешь рассказывать друзьям как о приключении.
– Почему он так поступил? – стонала Маша. Слез не было. Ее не было. Она растворилась в мире. Боль разорвала ее на отдельные частички, и теперь она чувствовала ее каждой клеткой.
– Что ж теперь поделаешь? – гудел папа.
– Он плохой! – выла Маша.
– С хорошими людьми в мире туговато, – соглашался папа.
– Какой мерзавец! – шипела вечером на кухне мама. – Я так и знала! Так и знала! Хорошо, не успел никаких дел натворить. Надо поехать и поговорить с его родителями! Это же какая безнравственность!
– Не суетись! – бухтел в ответ папа. – Здесь и так у всех напряжены нервы.
– А ты его защищаешь! У него ребенок третий день пластом лежит, а он защищает подонка!
– Да ничего не произошло! Обыкновенное взросление. Перемелется, мука будет.
Маша закрывала глаза, и на нее сыпалась белесая мучная пыль. Где-то там, высоко в небе, стояла огромная мельница. Со скрипом, лениво крутились тяжелые лопасти, нехотя шевелились жернова, раскалывали зрелые зерна, выдавливалось белое нутро, перетиралось в порошок, ссыпалось в ложбинку. Мука плавно стекала вниз и падала на Машу, прикрывая ее ровным слоем. Если некоторое время полежать без движения, то Маша исчезнет. Ее не станет. Она сравняется с землей, и никто больше не вспомнит, что была такая Степанова. Что любила смеяться и танцевать, что слушала музыку, что переписывалась с друзьями в чате.
– Это все ты виноват, – ругались за дверью родители. – Он хороший! Не мешай им. Вот – не мешали! До чего дошло!
– Не суетись, – не сдавался отец. – Еще ничего не случилось! Страдать полезно.
– Я смотрю, ты много страдаешь! Даже за единственную дочь не переживаешь!
На четвертый день пришла Юлька. Села на кровать, уставилась в окно.
– Пойдем, что ли, прошвырнемся?
Голова болела. Ее так тяжело было оторвать от подушки.
– Шопингнем по мелочи, – менее уверенно предложила Мазурова.
Хотелось смотреть на подругу, но взгляд невольно ускользал в сторону, упирался в пол, в выщерблинку на ламинате.
– Да ладно, забей. Вон там Колесников по тебе страдает. Как увидел твоего Купидона перед каникулами, так и затосковал.
Воздух кончился. Маша заворочалась, тяжело засопела.
– Ну, чего он? Совсем не звонит?
– Звонит.
Олег звонил. По нескольку раз в день. Все пытался объяснить. Рассказывал про себя, про Алису. Говорил, что очень хочет увидеться. Маша клала мобильный рядом с собой. Голос Олега звучал тоненько, на одной ноте. Музыка голоса звучала, звучала, пока не прерывалась писком – разговор окончен.
Маша опять стала ходить в школу. Движение позволяло дышать. Но учебники устроили бунт и захлопнули перед ней страницы понимания. Она смотрела на формулы, читала правила, и ей все казалось, что это какой-то чужой язык, незнакомый. Что его все знают, кроме нее.
– Ну, подумаешь, парень обманул, – тянула Юлька в столовой. – Они, вон, все вруны. Сашка обещал со мной в кино сходить, а сам забыл, в игрушку заигрался. Максимов – козел.
– Сама такая! – Тут же повернулся от соседнего стола Сашка. Сказал он это лениво, засовывая в рот кусок булки.
– Видела? – словно обрадовалась такой реакции Юлька. – А тоже твердил, что любит. Лез целоваться. Я же говорю – они все такие!
– Какие? – Сашка жевал булку и нагло ухмылялся.
