Александр Папченко - Принцип Портоса, или Последний свидетель
вот что пробубнил папа низким потускневшим голосом. Подозреваю, только лишь для того, чтоб Сашка отцепилась от него. Но Сашка не отцепилась.
— Теперь я спою, — сказала она многообещающе.
А папа подошел к почтовому ящику, вытащил наше письмо и сказал:
— Смотри-ка, еще письмо… Ну-ну, что тут? «Все бесполезно. Мы знаем, что деньги в подоконнике. Ваш Друг». Каковы мерзавцы?! — И папа загремел ведрами.
А Сашка уже пела. Она с таким выражением выводила, что я понял, что ей плевать на общественное мнение.
— Оркестр Поля Мориа, — объявила Сашка и пояснила: — Как будто в диком салуне дикого Запада…
Мне сразу расхотелось будить Витьку, а то еще проснется и все опошлит. Он такой. Он может.
— Пусть грабят. Черт с ними! — сказал папа. — Пусть все уносят — мебель, машину, дом. Пусть.
— Эй ты, заткнись! — закричала вдруг Сашка.
Я не выдержал и выглянул в окно. На площадке в густой тени перед крыльцом летней кухни разорялась Сашка, а несколько поодаль на опрокинутых ведрах сидел немного опешивший папа и рвал Витькино нахальное письмо на малюсенькие кусочки. И тут я понял, что Сашка играет, а папа догадывается, но, как и все взрослые, боится, что вдруг Сашка сошла с ума и кричит на него, солидного человека.
— Я тебе сейчас по чайнику как въеду коленом! — закричала Сашка, мимоходом объясняя папе: — Это они тут, озверевшие зрители, хватают меня за пятки… Я в кино видела…
И наконец запела:
Я, словно бабочка к огню,Стремилась так неодолимо.В любовь, волшебную страну,Где назовут меня любимой,Где бесподобен день любой,Где б не страшилась я ненастья…
Сашка пела довольно писклявым от волнения голосом, но потом успокоилась и закружилась запрокинув голову, похожая на тонкий синий луч, случайно не улетевший в небо…
— Зачем я плачу пред тобойИ улыбаюсь так некстати?Неверная страна любовь…Там каждый человек — предатель!
Запуганный двусмысленными выпадами в свой адрес папа потихоньку отодвигался вместе с ведрами к грядкам… А Сашка кружилась: полоски костюмчика слились в одну голубую линию, которая, словно гибкая ниточка, вовлеченная в стремительный водоворот маленьким смерчем, струилась, не касаясь земли.
Сашка перестала петь и отбежала к крыльцу.
— Здесь выстрелы в потолок, — объяснила она папе. — Приходится уходить за кулисы, пока у зрителей не кончатся патроны. Запад же… Ковбои!
— Они думают, я какой-нибудь остолоп, — гнул свое папа, уязвленный Витькиным письмом. Он встал, взял стамеску и пошел в дом, по всей видимости, отрывать подоконник.
— Что вы понимаете в искусстве? — бросила вдогонку Сашка и взяла себя за уши.
— А как вам уши? Ушки! — кривляясь, Сашка потянула собственное ухо к носу, чтоб разглядеть, и при этом страшно косила. — В конце концов за большими ушами удобно прятать морщины, которые вспрыгнут лет через десять. Ах! — схватилась за сердце в ужасе Сашка. — Конечно, все лицо придется убирать… Стаскивать и пришивать за ушами к затылку! А рот? — Сашка так жутко скривила рот, что нижняя губа чуть не закрыла левый глаз. — А-а-ах! — она опять схватилась за сердце. — Так вот почему они поют под фонограмму?! Потому что кожа не пускает! Натянутая! Ах! И шея не поворачивается!
Этот кривляческий порыв был остановлен самым грубым образом. Со стороны кухни по дорожке к «певице» приближалась перекрашенная рептилия. Немой вопрос сквозил в ее взоре: «Вы тут меня не покусаете?»
Но Сашка прочла обратное: «Ага, дорвалась наконец-то до настоящей пищи… Что может быть вкуснее маленькой девочки, мечтающей стать актрисой?»
— Кыш… — вяло отмахнулась Сашка и бросилась в дом.
И тут меня подкосило страшное подозрение. Даже уверенность. У меня просто сердце остановилось. Или не сердце, а что-то рядом, но все равно… Колени потеряли упругость, как будто из них выскочили шарниры. Я, как подкошенный, рухнул на четвереньки: так и есть! Ящик, старый посылочный ящик, в котором обитали перекрашенные ужи, валялся вверх дном, а неподалеку лежала фанерная крышка…
Иногда у отдельных филинов случаются такие большие и задумчивые глаза. Это обычно бывает, когда какой-нибудь лоботряс покажет птице кукиш вместо обещанной мышки. Вот именно такие глаза сейчас, наверно, были у меня. Я полз вверх по яблоне и оттуда орал чужим голосом:
— Витька! Змеи сбежали!
Оказывается, ничто в мире так хорошо не будит человека, как весть о сбежавших змеях.
Словно электрический разряд большой мощности вышиб кровать из-под Витьки. Словно вихрь штормовой силы швырнул одеяло к потолку…
— Как?! — вопил Витька, скользя по морщинистому стволу яблони вниз — вверх путь был отрезан: там, среди недозревших яблок, мерцали мои розовые пятки.
— Сколько их было? — раскачиваясь на самой верхней и достаточно хрупкой ветке, спросил я у Витьки.
— Штук пять… кажется, — не отрывая глаз от земли, чтоб нечаянно не наступить босой ногой на рептилию, ответил Витька.
Ему кажется! Убью библиотекаря, чтоб не казалось! У меня с детства отвращение к рептилиям, как у некоторых, к примеру, к паукам! Ну и что из того, что ужи неядовитые!
Между тем на улице за забором стали останавливаться прохожие. Конечно, почему бы не полюбопытствовать, отчего это висит на дереве, рискуя сломать себе шею, человек в одних трусах?
Тем временем дядя Витя, прорычав боевой клич, который все по ошибке приняли почему-то за паровозный гудок, поднял лопату и сделал несколько фехтовальных выпадов. Он целил в рептилию кончиком «шпаги». И где-то с пятой попытки древко сельскохозяйственного инструмента припечатало хвост незадачливого ужа к грядке. Теперь дядя Витя с лопатой образовывал очень тупой угол, что лишало его устойчивости, но гарантировало некоторую безопасность.
— Ух, — сказал дядя Витя, потихоньку приходя в себя, и нервически хохотнул: — Хе-хе!
Из дома выбежали папа с оторванным подоконником, Сашка с сахарницей, в которой лежали деньги, и наткнулись на приплясывающего Витьку.
— Где, — спросил папа, — ползло?
— Штук шесть, — пролепетал невпопад Витька. — Кажется.
— Паша, — заметив соседа, воспрянул духом дядя Витя, — скорее, я його трымаю!
— Паша, — заметив соседа, воспрянул духом дядя Витя, — скорее, я його трымаю!
Тем временем желтокожий уж осознал, что ему наступили на хвост не из любопытства, и принялся метаться. Дядя Витя нехорошо побледнел. Еще бы! Когда шипящая пасть обиженной рептилии проносится в сантиметре от твоих ног…
— Витюша! — вскричал мой папа, наблюдая за дуэлью на соседском огороде с горячностью нервного спартаковского болельщика. — Поймали? Держите! Это же редкий, неизвестный науке экземпляр! Витька, энциклопедию на «зэ»! — приказал он и, вскинув подоконник на плечо, прямо по помидорным, уже достаточно затоптанным, грядкам бросился к штакетнику, намереваясь кратчайшим путем прийти на помощь дяде Вите. А штакетник-то со вчерашней ночи был оторванный, и никто его гвоздями не прибивал. Представляете, как все рухнуло, когда папа с подоконником полез через него? Папу придавило, а Сашка не испугалась и храбро, прямо по забору, прижимая сахарницу к животу, подошла к папе. За инструкциями. У Сашки, наверно, в критических случаях мозги отключаются! Чуть отца не задавила! А у самой лицо такое вежливое…
Но тут ветер подул, и ветка, на которой я сидел, затрещала… У меня от этого треска внутри похолодело. Я бы слез, конечно, если бы не противно было наступить босой ногой на рептилию. Лучше, думаю, умереть в падении. Как птица. У меня даже слезы выступили на глазах от такой жизненной несправедливости…
Гляжу, прижатый к земле лопатой уж догадался, что покусать дядю Витю не получится — длины не хватает, если по гипотенузе рваться, по земле то есть. А если по катету, по черенку лопаты?.. Катет тупого треугольника всегда короче гипотенузы, вспомнил уж и пополз по черенку, торжествующе шипя и неумолимо приближаясь к незащищенным пальцам боцмана. Такой поворот событий вызвал у дяди Вити взрыв нервного хохота. И когда до пальцев оставались считанные сантиметры, он, как мужественный человек, выпустил лопату из рук. Та упала ему на ноги. И тут же желтый уж шлепнулся на обнаженные ступни моряка…
Есть такой прыгун Бубка. Он с палкой сигает. О нем еще в газетах пишут… Так вот, о нашем дяде Вите газеты не пишут, но он так прыгнул! Он просвистел в воздухе, как снаряд, и врезался в ворота. Если бы зеваки стояли не у нас под забором, а у дяди Витиных ворот, было бы несколько оглушенных инвалидов. А так, никого не задев, ворота пролетели немножко и брякнулись на дорогу. Только пыль фыркнула!
Тут уж и папа наконец-то выкарабкался из-под штакетника, выхватил у Витьки энциклопедию и, заламывая страницы, открыл на «Змеях». Он несся рядом с удирающей желтой рептилией, кричал, что если не определит вид и класс, то сделает из гадюки чучело, и колотил энциклопедией несчастную по затылку. Бедный уж мчался, совершенно одуревший от постоянных ушибов, не разбирая дороги, пока, наконец, не спрятался в фундаменте сарая… Там, в сырости и тишине, долго, наверно, сидел он, ощупывая хвостом шишки, вздувшиеся на башке от соприкосновения с энциклопедией на букву «зэ».
