Ирина Андрианова - Мой сумасшедший папа
Я добежала до кустов у беседки и остановилась, тяжело сглатывая воздух. Я решила затаиться, отдохнуть и понаблюдать. В крайнем случае, подумала я, успею пересечь сад, влететь в подъезд и оказаться на соседней улице. Вряд ли Черт и его команда знали этот потайной путь.
Стоя в кустах, я увидела, как Черт сел спокойно на ступеньку школьного крыльца, закурил и с достоинством, которому позавидовали бы короли, встретил команду. Не успели разгорячённые преследователи и рта открыть, как он сказал:
— А здорово я ее припугнул...
— Кого? — не поняли они.
— Ну, дуру эту, чмошницу. Затащила меня зачем-то на чужую дачу… Еле отвязался.
— Чёрт, мы тебя не просим откровенничать, дорогой, — почти ласково проговорила Эльза.
— Ладно, ребята, вы молотки, умеете друзей охранять и ценить, — бодро, покровительственно сказал Чёрт.
Никто ему не ответил, все вытащили сигареты и закурили.
А потом…
Мне больно писать о том, что случилось спустя минуту. До сих пор, уже через несколько лет, я ощущаю физическую дрожь при воспоминании об этом «потом».
Из-за угла школы вышел мой папа. Сгорбленный, лысый, в странной одежде — темной пижаме и обычном сером пиджаке от чьего-то костюма. В руке мой папа держал увядший пион. Тот болтался на мягкой ножке туда-сюда. Видно, папа ходил с ним давно.
Папа подошел к курящей команде:
— Дорогие дети! Поздравляю вас с окончанием средней школы. Желаю вам всего самого доброго!..
— Ты чего раскудахтался, хмырь? — оборвала его Эльза. — Видишь, люди отдыхают, гуляй дальше.
Я не предполагала, как мой папа может среагировать на такое прямое хамство, но он или не расслышал, или не понял, или не принял близко к сердцу Эльзины слова.
Компания начала его заинтересованно разглядывать, подхихикивая. Пиджак в сочетании с больничной пижамой кого хочешь развеселит.
— Да, дети, я смешон в этой одежде. Но я не виноват. Вот отпросился сегодня из больницы на несколько часов, чтобы поздравить дочку с окончанием школы. Вы не видели мою дочку? Красивая такая, с ясными глазками? Я целый вечер здесь простоял, ждал. Я плохо вижу. Все уже ушли. Вы не видели мою дочку?
Из черных спасительных кустов я увидела, как дернул плечом Черт, будто что-то хотел спросить. Неужели он догадался, что перед ним стоит мой папа, мой бедный смешной папа?!
Команда хихикала. Вдруг Эльзе пришла в голову мысль, которую она немедленно захотела воплотить в жизнь:
— Слушай, дядя, спляши нам. Тогда скажем, где твоя дочка с ясными глазками.
— Как это? — не понял папа.
— Ножками, ножками. Спляши. Окружай его, мальчики! — приказала Эльза.
В предвкушении бесплатного цирка мальчики окружили моего отца и взялись за руки, как на новогоднем утреннике.
— Дети, я не умею плясать. Я старый, больной человек. Мне холодно, — стал объяснять папа срывающимся голосом.
— Пляши, козел! — Эльза тоже встала в круг и подтолкнула моего папу ногой в бок. Тут же, как по команде, мальчики тоже начали его толкать. А он, поняв, что не вырваться ему из этого ужасного, жестокого круга, закричал:
— Дети! Дети! Что вы делаете?! Помогите! Люди! Один Черт стоял в стороне и курил сигарету аж до фильтра.
Они толкали моего папу сильнее, больнее, ожесточеннее. Они завертелись в диком хороводе, завизжали, и я уже с трудом различала папу за прыгающими, извивающимися фигурами. Только слышала его надрывный жалкий голос:
— Дети! Дети! За что? Что вы делаете?
Я стояла в кустах и не двигалась. Никакая сила не могла меня сдвинуть с места.
Папа упал.
И тут Черт лениво подошел к визжащему, несущемуся кругу и приказал тихо, уверенно:
— Бросьте вы эту падаль. Мильтоны нарисуются.
— Чего-о? — остановилась Эльза. — А нам нравится... Дядя сейчас отдохнет и спляшет. А, дядя?
И тут эта мерзкая Эльза поставила ногу моему папе на спину. Как победительница.
Я не хотела кричать, но так вышло, прорвало — я охнула. Чёрт оглянулся на кусты.
Шатаясь, я вышла из своего убежища. Медленно-медленно пересекла школьный двор. Остановилась рядом с Эльзой и сказала, ни к кому не обращаясь:
— Папа.
— Дочка, ты здесь? Ты здесь, моя дорогая? Майн либен дота?
Он стал подниматься с земли, неуклюже, смешно, страшно, и я видела, какой мой отец старый и больной.
— Это твой отец? — спросил Черт. — Члeн-корр? Ученый? Этот придурок твой отец?!
Команда ждала, что я отвечу, и я, сглотнув твердый, жесткий ком, раздирающий горло, сказала раздельно, тихо, четко, чтобы ни у кого не оставалось никаких сомнений:
— Да. Это. Мой. Сумасшедший. Папа.
Они нас не тронули, когда я и папа уходили прочь со школьного двора.. У них, вероятно, был затяжной шок перед взрывом хохота.
Папа взял меня под руку и засеменил, повернув ко мне залитое слезами лицо:
— Дочка, я так рад, так рад, что нашел тебя... Я не стал заходить домой, чтобы не пугать маму... Мне было так плохо без тебя в больнице…
— Ты плачешь… — чужим голосом сказала я.
— Ты не беспокойся. Ты меня не стесняйся. Это второй раз в жизни. В первый раз я плакал, когда схоронили мою маму, твою бабушку. У меня тогда вся грудь была мокрой от слез, вся рубашка…
— Пойдём домой, папа, — тихо попросила я.
— Конечно, конечно, дочка... Домой, домой... Я так замёрз… Я так хотел поздравить тебя, дорогая моя... Ты спасла меня от этих жестоких детей. Спасибо. Спасибо, майн либен дота!
Он остановился, обнял меня за плечи и стал целовать пылко, как в детстве, — в лоб, щеки, голову.
Мы пошли домой. За нами остался школьный двор, школа, заросший школьный сад.
— Дота,— просительно сказал папа, — ты уж скажи маме, чтобы она на меня не ругалась. Я ведь только поздравить хотел и вернуться туда снова. Еще два дня осталось.
Москва 1988 г.
*Моя дорогая (нем.).
*Дочь (англ.).
*Обуть (жарг.) — избить.
