Виктор Голявкин - Полосы на окнах
Но Толик таращил глаза и не понимал. Не мог он понять, бедный Толик, что не имеем мы морального права награждать его таким званием за стрельбу по каскам.
— Сговорились и выдумали каких-то фрицев, — обиделся он.
— И ты выдумай, — обрадовался я, решив, что теперь-то он понял, в чём дело.
— Выдумывайте сами, — сказал он обиженно.
— Пальнём-ка ещё, — предложил я.
— Я не хочу, — сказал Толик.
— Вот за это мы тебя не любим, — сказал Вовка, — вечно увиливаешь, какой ты Герой.
— А если буду — наградите?
— Торгуется, как на базаре, — сказал Вовка, — да ну его. Герои не ради наград совершают свои подвиги, пора бы знать.
— Я вам патрон дал, а вы…
— Где это слыхано, чтобы за патрон званием Героя награждали?
Он вдруг надулся, стал красный.
— И не надо! Всё у вас ненастоящее, и звёздочка у вас ненастоящая, а у меня патрон настоящий!
— Ты звёздочку не тронь, — сказал я. — Не наша это звёздочка. Ничья. Не Вовкина и не моя.
— Чья же это звёздочка? — таращил глаза Толик.
— Не твоего ума дело, — сказал я и спрятал звёздочку в коробку.
— Вот народ, ну и народ! — замахал Толик руками. — С таким народом лучше не связываться.
— Мы народ отчаянный, — сказал я, — с нами лучше не связываться.
— Ну и оставайтесь, — обиделся Толик, собираясь уходить.
— А патрон-то остался? — крикнул я, и Толик тоже остался.
Я вынул патрон из карабина, но Вовка у меня его выхватил.
— Тяжёленький… — сказал он, подбрасывая патрон на ладони.
— А вдруг он холостой, — сказал я, — мало ли что тяжёленький. Может, он учебный или ещё какой.
Попробовали вытащить пулю, но нам не удавалось.
— Минуточку, — сказал я, — давайте-ка его сюда. Мы его сейчас проверим.
— Ты куда? — крикнул Вовка. Но я уже был в кухне. Положил патрон на железную подставку. Зажёг газ. Ничего с ним не случалось. Лежал себе и грелся, и я перевернул его, чтоб он погрелся с другой стороны, а остриё пули направил на чайник. Пусть в чайник, не в меня.
Сел на стул возле плиты.
— Чего ты там делаешь? — закричал Вовка.
Я смотрел на патрон. Ничего я не делаю, сами-то они чего там делают. Подсунул нам Толик холостой патрон, без всякого сомнения. Не может боевой патрон так спокойно на подставке жариться.
Звал меня Вовка. Они там чему-то смеялись, а я смотрел на патрон.
Как вдруг дверь стала медленно открываться, от ветра что ли, и я бросился её закрыть.
Вошёл Павел. В это время раздался грохот, а потом звон в ушах, и будто зазвенели вдалеке колокольчики. Настоящий взрыв!
Влетели Вовка с Толиком, Павла даже не заметили.
— Бабахнуло… — сказал я.
Они бросились осматривать стены. На железной подставке порядочная вмятина. Стены в дырках — гильза в куски разорвана. Кругом осколки гильзы.
— А где пуля? Куда пуля делась? — орал Вовка, ползая по полу.
— Не знаю, — сказал я. Колокольчики всё ещё звенели у меня в ушах.
— Не в тебе ли она сидит? — сказал Павел, и ребята стали щупать меня, осматривать.
Я так перепугался, что слова сказать не мог.
— Но где же она, где?
— Посмотрите в чайнике, — наконец сказал я, — нет ли её в чайнике?
— В чайнике нет.
— И дырки нету в чайнике?
Толик с Вовкой повертели его, осмотрели, пощупали — дырки нет, пули тоже нет.
— Может быть, она во мне? — сказал Павел.
Мы с ужасом смотрели на него. Вдруг он ранен… Сейчас упадёт…
Мы кинулись к нему, но Павел отстранил нас:
— Патроны ещё есть? Чувствовал — неладное затеяли, да так оно и вышло… — и стал осматривать квартиру.
Патронов у нас больше не было, и мы ему об этом сказали.
Павел вытащил затвор из карабина, положил в карман. Надел нам на головы каски. Каска съехала мне на глаза, но я не шелохнулся, и ребята застыли, стояла мёртвая тишина. Он постучал по каскам на наших головах — головы глухо зазвенели — и своей хромающей походкой пошёл от нас прочь с нашим затвором, не хотел он больше с нами говорить.
Я поплёлся за ним, а он даже не повернулся.
— Всё равно, если сунутся немцы, встретим их шквальным огнём! — заорал я в отчаянии, поняв, что нам уже не вернуть затвор, и не совсем понимая, каким образом откроем мы шквальный огонь. — В крайнем случае, подложим под дом мину и взорвёмся вместе с врагами!
В страхе попятились от двери старушки Добрушкины, как будто вот-вот должен произойти взрыв. Им-то что здесь надо?
Дверь так и осталась открытой, скрипела на ветру, — никто из нас не закрыл её.
— Что он мелет?! — закричали старушки. — Он хочет нас взорвать! Держите его и не отпускайте ни в коем случае!
— Пока всё обошлось, — успокоил их Павел.
— Но когда нас взорвут, будет поздно! — сказали старушки.
— Здорово ты был бледный, когда мы вбежали, — сказал Вовка, когда старушки ушли.
— Внезапно бахнул, — сказал я, — от внезапности.
— Но где же пуля?
— Нет, нет, во мне её нет… — пятился я.
— Интересно, — сказал Вовка.
Мы пересмотрели в кухне все углы, исследовали и передвинули в кухне всё, что было возможно, порылись в мусорном ведре, но пули нигде не было.
— Давайте-ка все отсюда, — сказал я ребятам. Они чуть в касках не ушли, до того разволновались. И я каску не снял. Мы вместе вдруг о касках вспомнили и сняли их почти одновременно.
— Сам звал, а сам гонишь, — обиделись ребята.
— Звал, звал… ну и звал… скоро мама придёт…
— Испортил всю квартиру, мама тебе покажет! — сказал Толик.
Я толкал их к двери, а они упирались.
Грозили нам костлявыми длинными пальцами старушки Добрушкины, заслонив проход на лестнице и не давая пройти Мирзоян. Выскочили братья Измайловы из своей квартиры.
— Уйдём-ка отсюда поскорей, — сказал Толик, — человека, раненного на войне, чуть не убили, это же страшно подумать!
— Твоим настоящим патроном! — подначил его Вовка.
— Да если бы я знал, — сказал Толик, — никогда бы… в жизни никогда бы таким дуракам патрон не принёс.
Он с силой захлопнул дверь. Оставшись один, я ощупал себя всего и долго вертелся перед зеркалом, вспоминая слова Павла «пуля дура».
Я вспомнил про газеты…
… В газетах сообщалось, что немцев остановили под Моздоком, а это значит: не придётся мне теперь ложиться у порога с карабином, не появятся фашисты в нашем городе, не удастся мне с врагом сразиться…
6. Огонь
— Уроки приготовлены? — спросил нас Павел. — Если у вас уроки приготовлены, прошу за мной!
Не собирается ли он нам вернуть затвор?
…Сначала мы ехали на трамвае и не знали, куда едем.
Потом шли немного пешком и до самого последнего момента не знали, куда идём.
Ему трудно было шагать, и мы его взяли под руки и без конца расспрашивали, а он молчал. С одной ногой вышагивать по кочкам — нешуточное дело, мы готовы были его на руках нести, если бы он только согласился. Раз он нас ведёт, значит, нужно идти за ним без всяких рассуждений. Таким загадочным мы его ещё никогда не видели.
— Ну вот и пришли, — сказал он, хотя мы и сейчас не понимали, где находимся. Кругом поле. Какая-то вышка. Сарайчик. Выходит из сарайчика одноглазый дядька, и они с Павлом обнимаются, как старые друзья.
— Ребята ещё не знают, куда попали, — говорит ему Павел.
— А попали вы, ребята, на самое настоящее стрельбище, — говорит дядька. — Хотите пострелять?
От удивления мы с Вовкой даже на месте закружились, но ничего особенного не заметили.
— А где винтовки? — спросил Вовка с недоверием.
— Займись сам с ними, Павел, — сказал одноглазый.
Павел вынес из сарайчика малокалиберки, и мы сразу потянулись к винтовкам, но он нас отстранил.
— Начнём с материальной части, — сказал Павел.
— А что это такое? — спросил Вовка.
— Начиная с материальной части, — сказал Павел, — мы узнаём, как устроена винтовка, как из неё целиться и стрелять.
Мы давно хотели стрелять, но материальная часть ещё только начиналась.
— Это ствол, — объяснил Павел, — а вовсе не дуло, как некоторые думают…
И я думал — дуло.
— …а это ложе.
Я думал — приклад.
— Войдём теперь в сарайчик, — сказал Павел.
Неужели стрелять в сарайчике?
— Протрём теперь затворы, — сказал Павел, — чтобы не было осечки.
Далеко до стрельбы, думал я.
— А теперь на линию огня, — сказал Павел.
Мы поплелись на линию огня.
— Лёжа с упором, для начала, — сказал Павел. — Ложись, ребята, нечего стесняться. — И он показал, что значит лёжа с упором.
— Заряжай, — сказал Павел и показал, как заряжать.
Мы зарядили.
— Не дышать, — сказал Павел и засмеялся.
Мы и так не дышали.
— Не моргай, — сказал мне Павел, — какой ты глаз закрыл?
— А какой надо закрыть?
