Юрий Иванов - Роман-газета для юношества, 1989, №3-4
Витя, я живу с одним дядей. Дядя Вася шлет тебе привет, он очень любит детей. Я работаю там же, в столовой.
Ну вот, Витенька, сыночек, будь здоров, не балуйся, слушай воспитателей. Целую тебя бессчетно раз. Витя, ты меня извини, но если можно, пришли фото, а то твои фото сгорели, пока я лежала в больнице. Сгорели у той хозяйки, у которой я жила.
Привет твоей воспитательнице. Извини, что так некрасиво написала, у меня большая слабость. До свидания. Мама.
Уважаемые товарищи!
Сообщите мне, где мои сыновья Саша и Павлик. Я от них писем не получаю с апреля месяца. Я не сплю, переживаю. Может, что случилось? Или же они забыли меня и свою сестренку? Не хотят нас знать? Я перед ними ни в чем не виновата. Виновата только моя болезнь. Я часто лежу в больнице, и вот пришлось их отдать вам. Я не могу трех воспитать и выучить.
Очень прошу, сообщите о них, пусть они мне напишут.
И дети пишут матерям. Пишут домой и в адресные столы, разыскивают в больницах и в местах лишения свободы. И если находят, бросаются к ним, не разбирая дороги.
Леночке К. исполнилось 11, когда ее мать попала в психиатрическую больницу. Мать пила и заболела, а девочку определили в интернат. Лена выросла, вышла замуж, дочь поднимает, а мать не бросила. Три года ходила за ней, все муки вынесла и похоронила достойно: «Мать она мне все-таки…»
Николай Никитович ушел домой и вдруг неожиданно вернулся и привел Мишу из 2-го класса.
— Полюбуйтесь, торговал с матерью черемшой у магазина. Продадут, уедут на тот берег и будут пить.
Уши у Михаила грязные, на лбу ссадина, под ногтями черно.
— Неужели тебе хорошо у матери?
— Хорошо. Очень хорошо, — тихо произносит мальчик.
В самом начале зимних каникул прибегает Максим из 5-го «Б».
— Брат за мной приехал. За мной брат приехал! — неестественно громко говорит он и поглядывает на брата снизу вверх. Тот стоит рядом, вид помятый, одет небрежно. Но мальчишка счастлив и горд — и за ним приехали! Ему страшно — вдруг не отпустят?
Максим переминается с ноги на ногу, теребит в руках шапку, как-то ошалело улыбается.
— Где твои варежки? Зима на дворе.
— Да вы не волнуйтесь. Мне не холодно.
И нет его уже…
Как-то перед самоподготовкой пришла Лара.
— Я хотела о маме нашей поговорить. Она давно в больнице. Левая часть парализована, говорит плохо. Старшая сестра понимает, а я ничего не разбираю.
— Вы часто к ней ездите?
— Редко.
— Ты считаешь, она виновата в том, что с ней произошло?
— Виновата. Пила много. Она потом даже на лак перешла.
— С какого возраста вы в сестрой в детдоме?
— Я с пяти лет, а сестра с шести.
— Понимаешь, вас никто не осудит, если вы не будете к ней ездить. Но раз ты пришла, раз завела этот разговор, значит, тебя что-то мучает! Значит, тебе ее жалко? Или я тебя не так поняла?
— Конечно, жалко. У нее ведь никого нет. И у нас никого нет.
— Сколько ей лет?
— Тридцать семь.
В личном деле Раи лежала справка:
«…К вам направляется девочка, найденная в Центральном универмаге. Как пояснила девочка, ее оставила в универмаге мать…»
Девочке не было четырех лет. Ее поместили в детский дом, затем в интернат. Она росла, училась. Через 15 лет, когда Рая заканчивала школу, мать вернулась за ней. Она увидела высокую, красивую, быструю и легкую в движениях девушку. Это была ее дочь. И она увезла ее.
— Как же ты поехала за ней после всего? — спросила я Раю, когда, уютно устроившись на диване в моей квартире, она рассказывала про свою жизнь.
— Как поехала? Да она же мать моя!
Зимнее утро. Иду на работу высоким берегом реки. Справа внизу замерзшая река, а здесь, под соснами, кто-то уже протоптал аккуратную неглубокую тропинку. Тропинка узкая, двум встречным не разойтись, а ступишь в сторону — и по колено провалишься в мягкий, пушистый снег. Но навстречу никого. Мороз за двадцать, безветренно и тихо. Из маленьких изб на правом берегу тянутся в небо вертикальные дымы.
Я сворачиваю в парк, прохожу через школьный стадион, иду мимо теплицы. В это время года теплица похожа на большой белый сугроб.
Около столовой дети разгружают сани с хлебом. Лошадь переминается с ноги на ногу, фыркает, и кудрявый пар из ее ноздрей истаивает в морозном воздухе. Пахнет хлебом, лошадиным теплом и снегом.
У перехода смахиваю веничком снежную пыль с сапог, вхожу и иду живым детским коридором.
Через несколько минут начнется урок, и переход опустеет. После занятий сюда придет дежурный класс. Сегодня среда. По средам в интернате генеральная уборка и баня.
Своей бани у школы нет, а городская стоит недалеко, на берегу Енисея. Первыми моются самые маленькие. Старшеклассники бегают по одному. Сдал объект воспитателю, полотенце под мышку и на берег, в баню.
Уклад жизни в интернате вырабатывался годами и на первый взгляд мог показаться строгим, жестким и даже суровым. Особенно если помнить, что в интернате детям больше всего нужны ласка, сердечное тепло, сочувствие и сострадание.
Но здесь держатся простой истины — жалость унижает и воспитывает ленивого и никчемного человека. Чем раньше ребенок узнает вкус пота, тем крепче будет держаться на ногах, когда вырастет. Втрое крепче должен держаться ребенок, оказавшийся на краю. За ним ни родительской спины, ни стен родного дома.
Интернатские дети умели все: ремонтировали столы и стулья, вставляли стекла, столярничали, выращивали рассаду, в походе за минуту ставили палатки, разжигали костер одной спичкой. Руки у ребят были золотые, и им всегда находилось дело — в интернате вечно латали дыры. От услуг уборщиц здесь отказались, только туалеты убирали нянечки. Школа держалась на самоуправлении. Девочки и мальчики сами следили за одеждой и обувью, три раза в день мыли полы в теплом переходе, в столовой, в спальнях, в школе. Кроме того, убирали огромную интернатскую территорию, готовили, шили, делали крупный и мелкий ремонт, белили.
Перед работоспособностью детей я преклонялась. И в то же время жалела их. Жалела той извечной материнской жалостью, которой есть тысячи объяснений и нет никаких оправданий. Видимо, срабатывал материнский инстинкт — уберечь, оградить. Я их жалела, а моя жалость им была не нужна, и в сострадании они не нуждались.
Дети в интернате работали много. Только за один учебный год девочки сшили для детского сада 200 наволочек, 50 пододеяльников; для себя 100 платьев, 800 полотенец, 500 наволочек, 400 наперников, поварские курточки, платья выпускницам, нарукавники и занавески. Мальчишки заработали 1400 рублей на ремонтных работах, на 1500 рублей выполнили заказы на столярные работы. Девочки и мальчики вырастили рассаду помидоров и цветов, продали и выручили почти 1000 рублей.
Конечно, труд детей, хоть и соответствовал их физическому развитию, но был монотонным, утомительным. Дети уставали, срывались, вступали в конфликты с товарищами, со взрослыми. А утром снова мыли полы, стирали, убирали, дежурили.
ИЗ РАЗГОВОРОВ С РЕБЯТАМИ:
— Дежурю я с желанием, но не всегда.
— Дежурю я по-разному. Иногда нет настроения.
— Мне иногда хочется побегать, но я всегда мою полы на совесть.
— Устала я. Так все надоело… Надоело. На завод бы ушла. Как вы думаете, меня отпустят после восьмого класса?
Миша Тарасов в ответ на упреки взрослых:
— Да, я стал срываться. Но как не сорваться, если совсем нет свободного времени. Сегодня дежуришь в столовой, завтра работаешь в мастерской, послезавтра — генеральная и баня, в четверг — заседание комитета комсомола, потом работа на территории и мытье первого этажа. А там, глядишь, и воскресенье. А в понедельник опять подниматься в шесть утра и дежурить по столовой.
Через год Миша уйдет служить в ряды Советской Армии и в одном из писем в интернат напишет:
«… Очень часто вспоминаю всю родную школу. Порой сам себе завидую, что учился в такой хорошей школе и меня воспитывали такие прекрасные люди. Многому я за этот год научился, даже характер у меня изменился. Появилась нетерпимость ко всему плохому, строгость в выполнении в срок возложенных на тебя обязанностей. Прививается и укрепляется любовь к Родине, желание отдать все для ее защиты».
ИЗ ПИСЕМ В ИНТЕРНАТ:
…Мне очень пригодились в армии навыки, полученные в интернате, — заправить кровать, вымыть полы, проследить за своей одеждой мне нетрудно, справляюсь с этим быстро и хорошо, — писал с БАМа Федя. — Мне присвоили звание сержанта и поставили на должность старшины роты. И самое трудное сейчас — научить ребят мыть полы и заправлять кровать. Многие не умеют.
…Работаю я в больнице санитарочкой. Работа трудная, но знаете, порой мы, простые санитары, спасаем людей… Живу в общежитии. Хотела поступать на подготовительные курсы, но они платные. Наташа О.
