Эдуард Веркин - Мертвец
Когда мать слышит, что кто-то где-то получает сорок тысяч, она просто на стену лезет. Начинает посудой греметь и глаза выпучивать. Она просто беситься начинает и на всех орёт. Весной мать передвинула наш забор где-то на полметра, а соседка ничего не сказала, даже не пожаловалась никуда. Это мать ещё больше разозлило, и она рассказала Сарапульцевой, что сын соседки проиграл в карты машину, и весь город это узнал.
Однажды я хотел сделать подарок. Матери, на Международный женский день. Денег у меня не было, и я решил что-то придумать. Думал-думал и решил сделать хлебницу. Склеил её из фанеры, обмотал красивой проволокой в разноцветной оплётке, покрыл лаком и подарил, вложив внутрь открытку.
Мать очень обрадовалась, и всё время, пока у нас гости сидели, она всем показывала мою поделку. И все тоже восхищались.
А потом я слышал, что мать сказала отцу. Сказала, что у меня клей везде вылезает и руки у меня не из того места растут. Что Сенька вот другое дело — так гроб сколотит, что от настоящего не отличишь.
И они засмеялись тогда. Сенька не подарил вообще ничего, а этого никто даже не заметил, всем плевать на это было.
А когда я во второй класс пошёл, отец мне костюм на два размера больше привёз, и мать стала его подгонять, она же мечтала стать модельером. Только у неё не получилось ничего. Верней, получилось, но не так. На три размера больше получилось, особенно штаны. Они болтались на мне, как парашюты. Мне самому было, конечно, на всё это плевать, я бы и так вполне мог ходить и ни разу бы не напрягся. Но мать взбесилась, она сорвала с меня эти штаны и отлупила ремнём.
Не знаю отчего, но я стал чесаться. Это уже потом, через год после штанов. Я стал чесаться и расчёсывался в кровь. В поликлинике не могли сказать, с чего это я вдруг стал таким чесоточным, ничего заразного вроде не обнаруживалось. А я чесался. И мать это тоже очень злило. Сенька вот не чесался, а я чесался! И простыни всё время в крови, и рубашки, к тому же мне приходилось мазаться мазью Вишневского, а она только воняла и не помогала, а те лекарства, которые помогали, были слишком дорогими. Я продолжал чесаться.
Тогда она стала меня дразнить Чесуном. Вообще меня по имени перестала называть, только так и дразнила: Чесун, иди сюда; Чесун, как оценки…
Она меня потом год ещё так называла, потом я ей устроил большой скандал, и только после этого она прекратила.
А Эльдар? Чего стоит один Эльдар? Она переписывалась со своей подружкой, у которой в другом городе был сын Эльдар. И сама она была в другом городе, жила там замужем за подполковником, и зарплата у неё была сорок тысяч, и каждый год она ездила в Турцию и делала ремонт. И у неё был сын Эльдар. Этот Эльдар учился очень хорошо, ходил в футбольную секцию, а все футболисты тоже зарабатывали намного больше сорока тысяч. Кроме того, он умел рисовать.
А меня Чесуном почти два года называла.
Но самое главное и самое страшное.
Она хотела стать модельером, а родился я.
Глава 26. Сны
Я просыпался три раза.
Когда я проснулся в первый раз, почувствовал через сон чьё-то радостное присутствие. Открыл глаза. На подоконнике сидел Сенька. Сенька грыз тыквенные семечки и сплёвывал очистки в окно. Если бы он грыз семечки в большом доме, он бы не плевал в окно, он бы вёл себя по-человечески. А здесь, у меня, можно легко плевать, даже не в окно, даже на пол.
Мне не хотелось видеть Сеньку, это не тот человек, которого приятно видеть, вернувшись к жизни.
Нет, я немного просыпался ещё вчера, но это не считается. Проснулся, никого нет, я лежу дома, живой, голова чуть гудит, над ушами повязка. Сел в койке, проверил, что сидеть могу, лёг обратно и уснул. Думать ни о чём не хотелось.
А сегодня я проснулся и увидел брата.
— Ну ты и подрыхнуть! — восхитился Сенька. — Ну ты вааще…
— Ты ещё на свободе? — спросил я.
— А почему мне не на свободе быть?
Я заметил кроссовки. На Сеньке были дорогие кроссовки, не та чушь, что продаётся у нас на базаре, а настоящие, в нашем городе такие не продаются. Сенька заметил.
— Нормальные кроссы, — сказал он. — Нравятся?
— Нравятся.
— Ещё бы. Мэр умеет быть благодарным. Тебе, кстати, тоже кое-что причитается…
— Собака-то как? — перебил я.
— Какая собака?
— Ну та. Собака Секацкого. Которую ты спёр.
— Тише ты! — прошипел Сенька. — Чего орёшь?
— Я не ору, просто…
— Вот и не ори. — Сенька спрыгнул с подоконника и приблизился ко мне: — И запомни, что я никогда никакую собаку не крал!
— Хорошо. Как скажешь. Просто если кто-то вдруг узнает…
Я вздохнул.
— Украсть собаку у самого Озерова…
Сенька показал мне сразу два кулака.
— Ты не бойся, Сень, я не скажу, — смиренно успокоил я. — Зачем мне тебя подставлять…
— Ладно, ладно. — Сенька перешёл на шёпот. — Не изображай из себя идиота. Что хочешь?
— Да ничего я от тебя не хочу. Пока… Подумаю. Что с собакой-то стало?
— Закопал потихоньку…
— Потихоньку?
— Потихоньку, — с досадой сказал Сенька, — в узком кругу, тет-а-тет, сам понимаешь. Но это всё ерунда — собака. Тут гораздо интереснее…
Сенька огляделся, достал из кармана недешёвый мобильный телефон. Телефон был тоже на меня рассчитан, но я восхищаться не стал — обойдётся.
Брат включил музыку, работал телефон довольно громко.
— Тут интересные детали выясняются, сейчас тебе расскажу…
Сенька приблизился ко мне почти вплотную.
— Сначала я заинтересовался собакой, — принялся рассказывать он. — Я эту собаку оттащил в лес, ну и это, короче, посмотрел, что там у неё внутри. Думал, а вдруг чего ценное… Ну глупо, конечно, ничего интересного там не оказалось, какие-то водоросли… Ну я шкуру закопал, а водоросли в реку выкинул. И тут ошейник увидел…
Сенька осторожно подкрался к окну, выглянул, вернулся.
— Ошейник оказался с секретом.
Я улыбнулся внутренней улыбкой. Ещё бы без секрета.
— Там был такой тайничок, я его открыл. Конечно, ничего в этом тайничке не было. Я опять расстроился, а потом подумал, что Секацкий ведь не дурак совсем, чтобы что-то в такой явный тайник спрятать. Он наверняка что-нибудь оригинальное бы придумал. И стал я на этот ошейник смотреть…
Тут мне стало страшно. И очень неприятно. Даже ноги задрожали, хотя я и лежал. И предчувствия такие… тошнотворные.
Сенька рассказывал дальше:
— Я смотрел-смотрел и решил потом этот ошейник разобрать…
У меня затряслись руки.
— Взял ножичек и эту плетёную кожу стал расплетать. Она хорошо была сплетена, люди старались, я, наверное, целый час мучился, стараясь всё это расплести. И расплёл. И кое-что обнаружил…
Сенька резко оглянулся на окно, затем не вытерпел, закрыл занавесками.
Я снял эту плетёную дребедень, а под ней обнаружил вот эту кожу. Ну, я её тоже открепил. И вот знаешь, что я нашёл?
Мне страшно было спрашивать.
— Смотри! — Сенька продемонстрировал мне кожаный лоскут.
Лоскут был размером примерно с два носовых платка. Хорошая кожа, немного протёртая на сгибах, а так как новенькая. Правильно Геннадий Иванович сказал, умели раньше делать, из такой кожи хоть сейчас можно было перчатки шить. Но кожа была чистая, ничего не нарисовано.
Сенька перевернул лоскут.
Карта. Это была несомненная карта, такие я часто видел в кино. Правда, непонятно, что именно на этой карте было изображено, стрелочки, точечки, крестики, всё как полагается. Направление на юг, направление на север, река. И большой восклицательный знак. Недалеко от реки.
— Ну как? — Сенька лучился самодовольством.
Он мог лучиться. А я вот полный идиот. Не мог догадаться посмотреть кожу! Что стоило? Чего я такой деревянный? Что у меня с мозгом-то? Почему он догадался, а я не догадался? Может, он на самом деле умней? Может, я на самом деле тупой? Почему клад, или метеорит, или… ну я не знаю, что там спрятано, нашёл именно он? Почему у меня ничего не получается?
Я неуспешный человек. Наверное, так оно и есть.
— Ну, чего молчишь? — Сенька ткнул меня пальцем. — Обалдел совсем?
Обалдел. Сам отдал в его руки. Хотел, называется, разыграть. Разыграл. Почему везёт всегда ему?
— Ты кому-нибудь это показывал? — спросил я.
Мне было плохо. Невероятно плохо.
— Что я, баран, что ли! Не дурак, сам знаю, что нашёл. Я уже с картой даже нашей сравнивал — подходит! Место определил почти с точностью. Там болота! И место такое, никто там не искал! Никому и в голову не могло прийти…
— Погоди, — остановил я брата. — Не спеши, надо всё продумать…
Что же это выходит… Раньше старый дом принадлежал учителю истории, Геннадий Иванович о нём тогда рассказывал. А если это действительно не Секацкий? И не метеорит? А если это… клад? Откуда? В наших местах ведь никогда ничего не происходило…
