Эрвин Штриттматтер - Тинко
Бабушка рада каждому хорошему слову Шепелявой. А та продолжает:
— Ты не бойся, крыша не обвалится из-за того, что твой милый слег на неделю. Запрягу-ка я да пойду в поле под овес боронить.
Шепелявая запрягает Дразнилу и отправляется с ним в поле. От избытка сил гнедому все хочется перейти в галоп, но Шепелявая, покрикивая: «Ну, ну, баловник!», осаживает его.
Наступает четвертый день. Дедушка натягивает штаны и шагает во двор. Хлев стоит пустой.
— Где конь? Взаимопомощь забрала?
— Нет. Взаимопомощь не забирала.
— Где ж он?
— Шепелявая поехала боронить.
— Очумела, старая! Да как это можно Шепелявую на поле пускать? Выпороть бы вас всех! Мало вам, что рожь подкидышем вместо пшеницы на делянке растет, теперь еще на овсы порчу навести хотите! Старая уж ведь, как коза десятилетняя, а все ума не нажила! Выкурю я вас отсюда, всех выкурю!
И дедушка, в одной рубахе, с болтающимися подтяжками, бежит в поле, вырывает у Шепелявой вожжи и отпихивает ее:
— Сатану своего запрягай, а мою скотину не тронь! Пошла прочь отсюда! Ноги твоей чтоб на пашне не было!
Шепелявая даже не очень удивляется. Она ведь так и думала, что ее прогонят. Большими шагами она направляется к меже. Но «сатана» все еще звучит у нее в ушах. Она распрямляет спину, глаза ее сверкают.
— Если бы я хоть коготок нечистого когда видела, прокляла б тебя, чтоб ты сгинул! Да не знаюсь я с ним. Сколько раз тебе говорить!
Выпрямившись во весь рост, она шагает прочь. Дедушка выпрягает Дразнилу. Борону он так и оставляет в поле: пусть сперва дождь смоет ведьмовской наговор.
Солнышко с каждым днем светит все ярче и ярче, вставая по утрам из своей лесной колыбели. Лучи его пронизывают холодный воздух. Воздух делается теплым и ласкает почки сирени. Ее лиловенькие цветочки просыпаются. Воздух разбудил и нарциссы и пчелиные улья. Пчелам он говорит: пора на луга за медом лететь.
В школу пришел почтальон. Почтальон? Да-да, а почему бы ему и не прийти? Разве школа не может получать письма? Да это уже и не первое письмо, которое приходит в школу. Но на этот раз оно пришло издалека. Пионеры получили письмо из Польши.
В конверте приглашение. Приглашение? Да, дети приглашены в Польшу. С ума сойти! Все дети приглашены в Польшу? Да нет, только пионеров пригласили. Двадцать лучших пионеров вместе с вожатым. А почему не с лучшим вожатым? Да он всего-то один — значит, он и есть лучший.
Учитель Керн даже вспотел от волнения. Он ходит взад-вперед по классу и никак остановиться не может. Вот снял очки, протер их, снова надел и опять снял. В классе слышен каждый вздох.
— Да вы так очки насквозь протрете, господин учитель Керн! — говорит большой Шурихт.
Все с облегчением смеются. Теперь ребят уже не остановишь. Мальчики вскакивают на столы и трубят победный марш. Девчонки прыгают, взявшись за руки: «Баба шла-шла-шла, пирожок нашла…»
— Господин учитель Керн, девчонки опять бугги-вугги танцуют.
— Заткнись, Белый Клаушке!
— Кто танцует бугги-вугги, тому нельзя ехать в Польшу.
— Ты что, опять нас отчитывать собираешься, Белый Клаушке? — выкрикивает Инге Кальдауне, прыгая у него перед самым носом. — Если хочешь знать, это краковяк.
— Кривлякавяк, вот тебе!
Во многих домах сегодня стынет суп: ребятам не до обеда. Но родители не все одинаково смотрят на приглашение в Польшу.
— Неужто вы в Польшу собрались?
— Да, в Польшу, мама.
— Ишь ты! Туда ведь все больше те, кто в партии, ездят.
— А у нас пионеры поедут!
— Да ты разве не записан у них?
— Записан-то записан, но поедут только самые лучшие. Двадцать лучших пионеров.
— А ты разве не лучший?
— Да уж я стараюсь, мама.
Дома у маленького Кубашка дело оборачивается по-другому:
— Нельзя тебе ехать в Польшу, сыночек, упаси бог!
— А почему нельзя, мама? А вдруг я буду двадцатым самым лучшим?
— Нет, нет, избави бог!
— А ему-то какое дело?
— Игнатию еще попадешься. Тогда все пропало.
— Какому Игнатию, мама?
— Тому самому, который у нас работал, когда война к концу пошла.
— А почему мне нельзя ему попадаться? Он меня возьмет на руки и начнет тискать. Ты же сама рассказывала, как он брал меня из колыбельки и тискал.
— Рассказывала… А потом он злой стал. Хорошо еще — дом не спалил; от такого только и жди какой-нибудь пакости.
— А с чего это вдруг он стал злым, мама? Может, потому, что я громко кричал, когда он меня тискал?
— Да он… отец твой его как-то побил малость. Иначе никак нельзя было.
— А зачем он его побил?
— Перестань! Нельзя тебе ехать в Польшу, я сказала… Никакого с ним сладу не было… все за девками бегал… покоя им не давал.
— А почему ему нельзя было за девками бегать? Маленький Препко всегда за ними бегает, а его никто не бьет.
— Поляк он был. Отвяжись! Ешь вот!
В замке освободилась вторая квартира. Из старой школы выходит фрау Бограцки и направляется в замок. Она идет к фрау Вурм.
А разве они не в ссоре? В ссоре-то они, конечно, в ссоре, но не может же ссора длиться семь лет. Надо ведь как-то жить друг с другом.
— Здравствуйте, фрау Вурм!
Фрау Вурм подозрительно косится на гостью:
— Здрассте.
— Фрау Вурм, я хотела…
— Квартира уже занята. Детский сад в нее въедет.
— Да я не из-за квартиры пришла. Я насчет дыры в стенке… Вы же понимаете, что вся ссора у нас вышла из-за этой дыры.
— Да что вы все «дыра» да «дыра»! Нет здесь никакой дыры! Что вам еще надо?
— Да я хотела… если бы у меня был сын… я хотела вас предупредить. Если бы у меня, как у вас, был сын, я бы его в Польшу ни за что не пустила. Ни за что! Вы же представить себе не можете, что они с нами сделали! Ваш сын… уж не хотите ли вы, чтоб он оттуда вернулся босиком, в одной рубашке? Такого ведь и врагу своему не пожелаешь.
— Что ж они такое с вами сделали? — спрашивает сам Вурм из другой комнаты.
— С двумя узелками и одним чемоданом они нас по миру пустили! Вот!
— А вы что, хотели и дом с пристройками, все хозяйство погрузить на тележку и увезти?
— Нет, конечно, нет. Но они ведь могли нас оставить там.
— Вы всё жалуетесь, что вам там плохо было, а теперь вдруг «оставить там»?
— Что ж, в конце концов там все-таки лучше, чем здесь. Всё, всё они у нас отобрали!.. А вы сами-то будто и не потеряли ничего? Совсем уж как партийный рассуждаете.
— Тише, тише! — Фрау Вурм старается утихомирить фрау Бограцки. — Не трогайте вы его, не наступайте на любимую мозоль.
— А разве он тоже в партии? — шепотом спрашивает фрау Бограцки.
— Нет еще, но вот-вот поступит, — шепчет ей в ответ фрау Вурм. — Я-то их тоже не очень жалую. Вернули бы нам сперва все, чего мы лишились… Тише!
— Ваш-то, наверно, все вперед выйти хочет? — уже чуть слышно говорит фрау Бограцки.
— Тсс! Сами знаете: стоит только мужикам выбраться из первой беды, они сразу в политику. Давно бы уже себе лбы порасшибали, не держи мы их в ежовых рукавицах.
— О моем я этого не могу сказать. Он все говорит: раньше ты, мол, хоть что-то значил…
На кухне появляется сам Вурм:
— Незачем шептаться, уважаемая фрау Бограцки. У нас говорят вслух.
— Да мы вам помешать боялись.
— Мешать там или не мешать — не в этом дело. Кстати, я вчера прочитал в газете, что нужны часовщики.
— Что вы говорите? Часовщики?
— Да-да, я сам читал.
— Знаете, это моему мужу подошло бы. Он стал бы работать по специальности, мог бы выдвинуться… — И фрау Бограцки как ветром сдуло.
А у нас дома о приглашении в Польшу не говорят. Дедушка все сохнет да сохнет, как печеная груша в духовке. Голова у него стала совсем белая, словно у него под шапкой залежался прошлогодний снег. С нами дедушка почти не разговаривает; за обедом вроде и не видит никого. Когда он один, он все что-то бормочет себе под нос, потом вдруг как трахнет кулаком по столу, встанет и пойдет во двор или на поле.
Бургомистр Кальдауне заходит к Лысому черту: надо же наконец выяснить, кто виноват, что на нашем участке вместо пшеницы взошла рожь.
— Тебя старик Краске послал, бургомистр? — ехидно спрашивает Кимпель и при этом ласково так улыбается.
— С Краске какой теперь может быть разговор? Да вот народ говорит.
— С каких это пор наш бургомистр бабьим сплетням верить стал?
— Если бы я им верил, то не зашел бы сюда. Ты лучше мне сам скажи, кто у Краске рожь вместо пшеницы посеял.
Лысый черт продолжает улыбаться и за рюмкой водки доказывает бургомистру как дважды два четыре, что во всем виновата только глупость работников. Бургомистр спрашивает, где же тот молодой батрак, который всему виной. Да разве Лысому черту это известно? В тот же день, когда все обнаружилось, батрака и след простыл. Теперь, мол, и сам бургомистр видит, каковы они, работники. Бургомистр хочет также знать, собирается ли Лысый черт помочь дедушке и сдать за него пшеницу. Почему бы и нет? Лысый черт не прочь. Чего только ради дружбы не сделаешь! Но ведь выше головы не прыгнешь. Лысый черт сперва хочет посмотреть, каков будет урожай и что у него останется, когда он сдаст все свои поставки.
