„Язык“ мой - враг мой - Евгений Захарович Воробьев
Делегаты ушли и больше мы их не видели.
После того Саша Иванов весь день ходил хмурый, ни на кого не глядел, а вечером, когда мы остались вдвоем, спросил:
«Ты того Иванова, снайпера, видел?»
«Нет, — говорю, — только в газете про него читал».
«Интересно бы познакомиться. Все-таки однофамилец. Сколько у него на счету?»
«А это сообщают».
Я достал номер нашей дивизионной газеты с портретом снайпера Иванова. Может, фотограф неправильно свою прицельную рамку наставил, не поймал Иванова в оптический прицел или как он там у них называется, а только фотография получилась темная. Стоит человек — как в дыму. Личность разобрать трудно, но внизу под портретом ясно написано: «Тридцать три немца отправлены Владимиром Ивановым в недра русской земли».
«Вот это — настоящий Иванов! — сказал Саша. — Не зря тогда барышня меня, то есть его, поздравляла».
И улегся спать.
Утром мы Александра на месте не нашли. Он пришел к обеду.
«Где был?»
«У оружейников», — ответил он нехотя.
На другой день он опять ушел из блиндажа до свету, а явился только к ночи.
«Где был?»
«На охоте». По глазам было видно, что настроение у него веселое.
Пристрастился он к этой охоте до последней степени. Командир роты дал ему в наблюдатели бойца Кампанцева, снабдил того наблюдателя биноклем. Вот они вдвоем на опушке рощи Квадратная и караулили немцев.
Перетягин подложил в печурку полено, прислушался к дыханию спящего и продолжал вполголоса:
— Уйдет Иванов на охоту, свои захотят найти — никак не смогут.
Зимой на снайперской должности состоять трудно. Час, два, три лежать в снегу, не шевелиться — это не всякий может. Тут нужен человек с прилежным характером.
Костер тоже под носом у немцев не разложишь, а на кухню ходить некогда. Снайперская жизнь известная: на ладони пообедаешь, из пригоршни напьешься. Иногда до того в снегу належишься — цигарки не свернешь: не гнутся пальцы. Или положишь палец на спусковой крючок, а железо к пальцу прилипает. Мороз! Хочется поскорее влезть рукой в рукавичку, а нельзя — можно фашиста проворонить.
С полмесяца назад подался и я на охоту вместе с Сашей Ивановым. Пришлось и мне акты на мертвых фрицев составлять. Там-то и там-то, мол, тогда-то и тогда-то снайпер Иванов с такой-то дистанции убил фашиста. В чем и расписываюсь, наблюдатель такой-то, то есть Перетягин.
Не с первым снайпером вожу я знакомство, сам хожу на охоту, но скажу откровенно: такого мастера нужно поискать. За два месяца — и так поднялся! Если по нашей ротной жизни судить — простодушный, веселый паренек, и профессия у него до войны такая открытая была, вся на виду — инструктор физкультуры. Откуда у него только эта хитрость взялась?
Первой пулей уложит фашиста, а потом еще раза четыре пальнет, уже без прицела. Это чтобы фашисты снайпера не заподозрили. Пусть думают — шальные пули свистят.
Или еще — спрячет свой выстрел за пулеметную очередь. Пойди разбери, что здесь снайпер, когда пулемет все глушит.
Лежал я в тот день с биноклем, наблюдал. Немец вышел из блиндажа — и бегом в глубь леса. Осенью ту тропинку за деревьями не видно было, вот фашисты и повадились по ней ходить. Позже лист облетел, все насквозь стало видно, а тропинка, по старой памяти, у них еще в ходу.
Бежит солдат с котелком пять метров… десять — нет выстрела.
Даже сердце зашлось. Что такое? Почему Иванов моргает? Хоть и трудно того бегущего солдата подстрелить, но вещь возможная.
А Иванов молчит.
Немец скрылся. У меня руки дрожат, бинокль пляшет. Экая досада!
Но вот солдат с котелком опять показался на тропинке. Шагает степенно, не торопится. Здесь он и отобедал. Сразу на всю жизнь. Пришлось мне четвертый акт за день на морозе писать.
«Ну и испугал ты меня, Саша, этим солдатом! — сказал я вечером. — Боялся — упустишь…»
«Тут бояться нечего, — сказал Иванов. — Время было обеденное, значит, ясно — за супом. Зачем же его пугать? Все равно он обратно пойдет, и пойдет тихо, чтобы суп из котелка не расплескать».
И тогда понял я, что Александр наш знатным снайпером может стать, на всю дивизию прослыть.
Так оно и вышло. Вчера он шестьдесят первого фашиста подкараулил — это около горелой березы, за дорогой.
Слух о нем уже по всей дивизии и даже больше, чем про Владимира Иванова, потому что Владимир месяц в госпитале пролежал, а до ранения на своем счету сорок семь фашистов содержал.
Недавно на слете снайперов встретились оба Иванова, познакомились.
Тот, Владимир, смеется и говорит нашему:
«Вот потеха! Пришел ко мне товарищ из газетной редакции и просит про солдата с котелком рассказать. А ведь это вовсе твой солдат. Я и говорю товарищу из редакции: «Ивановы — фамилия ходкая. Немец с котелком моего товарища работа, Александра Иванова». — «Как?! — удивляется товарищ из газетной редакции. — Значит, не вы — известный снайпер?» — «Почему же? — обижаюсь. — Я свою славу имею, но только Александр сейчас впереди шагает, значит, ему и почет громче».
Нужно сказать, что и Владимир воюет храбрейшим образом и в снегу лежать, караулить фашистов, не ленится. Хочет нашего догнать. Так что кто из них будет настоящий, известный снайпер Иванов, а кто только его однофамилец, сказать трудно. А скорее всего, придется обоих в знаменитости зачислить…
Перетягин плюнул на раскрасневшуюся печурку, как бы желая удостовериться, насколько она раскалилась, и начал укладываться на ночлег.
Я лег на хвойный матрац между ним и Ивановым. Иванов по-прежнему крепко спал, совсем по-детски подложив ладонь под щеку и чему-то улыбаясь во сне.
Я намеревался поговорить со снайпером рано утром, но, когда проснулся, Иванова уже и след простыл.
1942
ДОРОГА НА ДОРОГОБУЖ
Человек — не птица, он не умеет спать на деревьях. А вот Жарков спит на деревьях, не привязываясь.
Кроме того, Жарков может, в случае надобности, натыкать веток себе за пояс, за воротник, за голенища и притвориться кустом. Умеет читать следы, как путевые указатели. Умеет плыть так, чтобы из воды виднелась только каска и узкая полоска лица, а спички в кармане оставались сухими.
Жарков не любит воевать в разведке, как он выражается, «впроголодь». Обычно он берет с собой четыре гранаты и два
