Наталия Венкстерн - Побег
Время близилось к полночи, но в это время года, в начале лета, сумрак наступал ненадолго; через час должно было начать светать. В доме улеглись. Погас свет наверху в комнатах Надежды Афанасьевны. Кулибин, рассердившийся на то, что не дозвались проданной им девки, тоже удалился к себе. Только Федотовна и Ермил, начавшие уже тревожиться, холили по усадьбе, ища в росистой траве следов Федосьюшкиных ног.
— Не утопилась ли? — говорила Федотовна. — На моей памяти случай такой-то был. Столярова жена, как сына в рекрута забрили, в Волгу и бросилась.
— Да разве знала Федосья-то?
— А как знать, может, и догадалась.
— Ох беда, — сказал Ермил, — отвечать-то тебе придется!
— А то кому же? Дрожу я вся, Ермилушка, девке-то, по правде говоря, грош цена, а все-таки барское добро.
— У Ефима-то спрашивала?
— Ахти, про Ефимку-то и забыла — может, она где-нибудь с ним.
— Ты вот что: дойди до людской избы, там всех опроси, а я на конюшню сбегаю, он не иначе как там. Как же это нам в голову не пришло.
Федотовна и Ермил торопливо пошли обратно. Неприятное предчувствие начинало охватывать обоих.
* * *В конюшне было темно. Лошади неподвижные стояли, опустив морды на грудь. В одном стойле красавица Ласка, недавно купленная Кулибиным молодая горячая кобыла, изредка переступала с ноги на ногу и волновалась. Малейший шум ее тревожил и иногда она издавала слабое ржание, как будто зовя кого-то. На ржанье ее большой пес Кусай тотчас отвечал сердитым рычаньем. Он сидел на цепи у самых дверей конюшни и мог своим огромным ростом навести страх на самого дерзкого конокрада.
Вдруг две фигуры — мужская и женская— мелькнули у самых дверей конюшни. Они держали друг друга за руки. Кусай поднялся и зарычал.
— Кусай, Кусай, Кусаюшка! Это я — не тронь, — зашептал знакомый собаке голос Ефимки, и рука его торопливо погладила мохнатую голову пса, — Да тише, Кусаюшка, не выдавай!
Злоба Кусая сменилась радостью, он визжал и подпрыгивал, стараясь лизнуть Ефимку в лицо.
Федосьюшка просунула голову внутрь конюшни, откуда повеяло теплым лошадиным запахом.
— Ермил! — шепнула она довольно громко, чтобы удостовериться в его отсутствии. — Нет его! Входи, Ефим!
Не прошло и пяти минут, как Ефимка вывел дрожащую Ласку из стойла. Федосьюшка помогла ему; уздечка висела тут же у самых дверей. Брат и сестра быстро, неслышно двигались, переговариваясь вполголоса.
— Без седла?
— Где же возьмешь — провозимся долго. Я тебя кушаком привяжу.
Ефимка взнуздал кобылу, уговаривая ее ласково.
— Стой, матушка, стой, голубушка!
Взнузданная Ласка поводила по сторонам большими испуганными глазами.
— Ну, садись! — сказала Федосьюшка.
Внезапно луч света ворвался в полуоткрытую дверь конюшни, чья-то рука раскрыла ее, и на пороге изумленный, с вытаращенными глазами, появился Ермил. Он еще не понимал того, что происходит перед ним, но уже открыл рот, чтобы позвать кого-нибудь.
Ефимка смертельно побледнел, но не потерялся. Он подскочил к Ермилу, втащил его за собой в конюшню и запер за ним дверь.
— Давай кушак! — приказал он Федосьюшке шопотом.
— Да ты что эго, разбойник, делаешь? — наконец, нашел в себе силы сказать кучер.
— Молчи, а то убью!
— Убьешь?
Ермил начал приходить в себя и, сжав кулаки, пошел на Ефимку; он был выше него ростом и казался сильней.
— Лошадей выводить будешь ты, а я отвечай! Эй! Народ!
Крик замер в горле у кучера… Две руки маленькие, но сильные, зажали ему рот. Федосьюшка, схватившая его сзади за лицо, оттягивала его голову назад.
— Пусти, пусти, — хрипел он.
Ефимка воспользовался моментом и подножкой сшиб кучера с ног. Пока Ефимка закручивал ему руки и ноги кушаком, Федосьюшка, сорвав с головы платок, засунула его в рот Ермиле. Вся борьба длилась несколько мгновений.
Обезоруженного кучера брат и сестра отнесли в пустое стойло Ласки и положили его там на солому.
Оба были в поту, руки у них дрожали. Тем не менее Ефимка скомандовал твердым голосом: «Едем!»
Они приоткрыли дверь конюшни: двор был пуст, и только в окнах людской избы, перебегая, двигался свет. Там не спали. Испуганная Ласка птицей вылетела из дверей конюшни с двумя седоками на спине. Впереди сидел Ефимка, Федосьюшка сзади обнимала его обеими руками. Ворота усадьбы были заперты, но ограда была низкая и Ласка, управляемая опытной рукой, легко оттолкнулась от земли, поднялась на воздух и через мгновение уже мчалась по начинающей белеть в раннем летнем рассвете дороге.
* * *Гости князя довольно долго засиделись у него в эту ночь за вином и картами. Уже начинало светать, когда вышли из-за стола. Князь, привыкший за свою петербургскую жизнь к бессонным ночам, вышел на крыльцо проводить гостей. Вся окрестность была еще в тумане, расходившемся медленно.
— А хорош денек нынче будет, — сказал князь. — Хорошо в такое утро прокатиться по росе верхом. Право, я вам завидую.
— А что же? — сказал один из гостей, которому заспанный конюх подводил к крыльцу вороного жеребца. — Конюшни у вас полны, велите оседлать да и проводите нас.
— А в самом деле, — оживился князь, — проедусь, а там и засну покрепче. Эй. Филипп, оседлать мне буланого, да живо.
Князь с гостем ехали по дороге, с удовольствием вдыхая свежий утренний воздух. В тумане вырисовывались группы деревьев, окружавшие близкую Кулибинскую усадьбу. Глядя на нее, князь с удовольствием вспомнил о том, как ловко он обманул соседа, вырвав у него из рук драгоценный товар, каковым он считал живых людей, обреченных на рабство.
— А все-таки и глуп же Кулибин! — сказал он.
В это время топот отдаленно скачущего коня привлек внимание князя и его гостя.
— Скачет кто-то!
— Да как быстро!
— Это от Кулибиных — сказал князь. — В какую рань поднялись, уж не случилось ли у них там чего?
— Глядите, глядите! — воскликнул гость и в изумлении схватил князя за руку.
По дороге мчалась пущенная во весь опор лошадь. С молниеносной быстротой приближалась она к стоящим на дороге всадников. Мелькнули две головы над ее спиной, женское платье и распустившаяся коса, развеваемая ветром.
— Двое скачут! — сказал князь.
Но беглецы увидали всадников. На всем скаку сидящий впереди мужчина повернул, гикнул и, свернув с дороги, дал ходу прямо по ржаному полю, в объезд изумленной компании.
Хотя расстояние, отделявшее князя от беглецов, было довольно велико, ему все же показалось нечто знакомое в быстро промелькнувшем перед ним лице женщины.
— Это от Кулибиных, — проговорил князь, после нескольких минут оторопелого молчания. — Доехать что ли, узнать!
— И без седла ехали, — сказал гость.
— Во всяком случае странно, — сказал князь, и не в силах будучи справиться с любопытством, хлеснул лошадь и рысью поехал в сторону Копиловки.
Гость последовал за ним.
* * *У Кулибиных ворота были раскрыты настежь; среди двора Кулибин, поднятый с постели, в халате, с красным от гнева лицом стоял, окруженный дворней. Ермил валялся перед ним на коленях, принимая удары, которыми осыпал его барин. Из окна дома выглядывало испуганное лицо Надежды Афанасьевны. Федотовна с сбившимся на голове платком рыдала и причитала на весь двор.
— Лошадь лучшую увел. — кричал Кулибин. — Двор народу полон, удержать не сумели… изрублю вас… в ступе растолку.
В это время князь въехал во двор. Кулибин бросился к нему.
— Антон Петрович, дорогой, что случилось?
— Ах, князь, лучшую лошадь, лучшую увел; конюх мой, Ефимка, на глазах вот этого дурака, дал себя связать… растяпа, тряпка… баба ведь связала, баба…
— Ничего не понимаю. Кто увел?
— Да Ефимка, конюх мой, лошадь мою лучшую, кобылу Ласку, увел, с сестрой той самой Федосьей…
Тут в свою очередь князь побледнел от гнева.
— Так это, значит, — сказал он, отчеканивая злобно слова, — не вашу только лошадь, а и мою девку украли. — Ведь вы продали мне ее!
— Ах, князь!
— А за чужим имуществом смотреть надо, не кучер ваш растяпа, а вы сами — вдруг закричал князь, теряя самообладание. — Они из-под носа у вас ушли, я сейчас видел их.
— Да, чорт возьми! — вмешался выбежавший на ссору барон. — Чем ссориться, в погоню скорей, господа. Вы, князь, на коне; где вы их видели?
Но князю хотелось выговорить до конца свое раздражение перед Кулибиным.
— А еще помещик! Этой девке цены нет, слышите?
Он взмахнул хлыстом, дернул поводья и, уже вылетая за ворота, крикнул:
— Даю вам слово — найду ее, и уж тогда не гневайтесь— без всякого обмена возьму себе. Судом хоть ищите.
* * *Между тем, Ласка мчалась берегом Волги, неся своих двух измученных, ошалелых всадников. Солнце давно взошли. Жизнь началась, и эта скачка становилась с каждой минутой опасней и опасней. Попадались навстречу крестьяне, с изумлением оглядывавшие мчавшихся безумцев. Любой из них мог указать помещику, который, несомненно, пустится вдогонку, их след. К тому же лошадь начинала уставать, тяжело дышала и спотыкалась.
