Оскар Хавкин - Всегда вместе
А потом Геннадий Васильевич заиграл плясовую.
Тиня Ойкин остановился возле Зои и, забавно подогнув ногу, вызвал ее на танец. Девушка встряхнула косичками, притопнула ногой, обутой в сапожок, и оба пустились в пляс.
И все завертелось, закружилось в маленьком зале.
Хромов опустился возле Варвары Ивановны на прежнем месте у окна. Шаль учительницы лежала на скамье, один конец свисал почти до пола.
— Ну вот, наконец-то вы забыли про свою шаль! — засмеялся Хромов.
Каменное лицо Варвары Ивановны тронула еле заметная улыбка.
— Вы знаете, — вдруг как-то очень доверительно сказала она Хромову, — школа — родник вечной молодости. Здесь трудно состариться душой…
И она нехотя накинула шаль на плечи.
Вечер закончился.
На улице было светло и холодно. Небо казалось низким, звезды — близкими и крупными.
Сквозь щели ставен пробивались гостеприимные домашние огни. С дороги на бегунную фабрику доносились переборы гармошки. Где-то на крутогорье пели:
Ружья в гору заблистали,Три дня сряду дождик лил,Против белых мы восстали,Журавлев там с нами был.
— Что это за песня? — Хромов остановился.
— Это песня партизанская, о знаменитом командире Журавлеве, — объяснил Кеша.
Они возвращались вместе. Рядом с Кешей молча шел Захар.
— Это у нас поют, — добавил Кеша. — Значит, старушка Боровикова в гостях. Она вместе с дедом партизанила. Марфа Ионовна всегда эту песню заводит. Или о Погодаеве.
Захар всю дорогу молчал. «Какой у него голос?» невольно подумал Хромов. За весь вечер этот юноша с тонким лицом не произнес ни одного слова и не пел.
— Понравился тебе вечер? — обратился к нему учитель.
Захар пожал плечами. Кеша ответил за него:
— Хороший вечер!
«Что же он, Захар, немой?» невольно подумал Хромов.
А Захар Астафьев, не доходя до евсюковского дома, попрощался и, скользнув мимо заплота, растаял в светлой синеве.
5. В доме Бурдинских
Дом Бурдинских посещали и учителя и школьники.
Однажды, еще до праздников, Шура Овечкина пришла в школу в новом жакете с буфами. В другой раз в таком же наряде учителя увидели маленькую Полю Бирюлину. Ее подруги с интересом трогали пышно взбитые в плечах рукава. Между ними совсем затерялась крошечная Полина головка.
На второй день праздника Хромов вечером собрался к Бурдинским. Хозяйка встретила его в передней шумными приветствиями. Она сама поднесла свою белую крупную руку к губам Хромова. Заметно было, что приход учителя обрадовал ее.
— К вам очень идет серый костюм, Андрей Аркадьевич! — ласково басила Альбертина Михайловна. — Всегда носите серое. А вот галстуки вы не умеете подбирать… Да, да, не умеете. Я вам сама подыщу под цвет костюма… Можете положиться на мой вкус!
Она ввела Хромова в комнату, служившую, видимо, и столовой и гостиной.
На стенах висели всевозможных цветов аппликации. Слева от огромного, в человеческий рост, зеркала — на прямоугольнике серого полотна цвели вышитые васильки, ромашки, незабудки. Над пианино, на красном шелке, резвые танцовщицы в шелковых синих юбочках отплясывали что-то развеселое. Справа от танцовщиц висел «карманчик» из черного бархата, а на нем — экзотические попугаи на ветках.
Чем-то пестрым, вышитым, кружевным были покрыты и обеденный стол, и пианино, и круглые тумбочки. Даже из-за прикрытой дверцы буфета высовывался кружевной треугольничек, словно говоря: «Вот видите, нас так много, что и места нехватает: вон куда меня запрятали!» Стоило куда-нибудь положить руку, и пальцы мгновенно нащупывали или гипсового слоненка, или зеркальце в виде арфы, или какой-нибудь флакончик из граненого темносинего стекла…
При внимательном осмотре оказывалось, что все это было в образцовом порядке развешано, разложено, расставлено на своих местах в сравнительно не очень просторной комнате.
— Все сама, сама, Андрей Аркадьевич. Люблю красивые вещи и умею делать их, — слышал Хромов над своим ухом рокочущий низкий голос Бурдинской. — Вот, посмотрите…
Она подвела учителя к дивану и с гордостью показала на висящий над ним макет: из небольшой корзиночки выглядывает виноградная лоза с фиолетовыми виноградинами в обрамлении светлозеленых листьев. Казалось, лозу только-только сорвали, а под тонкой кожицей виноградин словно бы играл сок.
— Это очень просто, Андрей Аркадьевич! Шарики из ваты я покрывала слоем клея и канифоли, а Сема вырезал эти листья из бумаги. Немножко возни и мусора, зато потом какое наслаждение для глаз!
Альбертина Михайловна усадила Хромова на диван, и он тотчас оказался в мягком плену круглых и прямоугольных подушек и подушечек.
— Танюша! — не меняя голоса, произнесла Бурдинская.
Хромов быстро оглянул комнату: ему показалось вначале, что в комнате никого не было. Но из-за кожаного валика дивана, делая короткие, осторожные шажки, вышла хорошенькая девочка лет четырех, в розовом платьице, с большим розовым бантом в волосах.
Танюша, не дойдя шага до учителя, присела, улыбнулась и протянула Хромову тоненькие пальчики.
Альбертина Михайловна поправила бант и, отодвинув Танюшу, посмотрела на нее так, как с минуту назад смотрела на виноградную лозу.
— Дочь? — спросил Хромов.
Бурдинская глубоко вздохнула и ничего не ответила.
— Танюша, иди к себе! — приказала девочке Альбертина Михайловна.
Розовый бант послушно скрылся за диваном, где, прижатый к ветвистому фикусу, стоял круглый детский столик. За ним Танюша обряжала в цветные тряпочки пышноволосую куклу.
— Вы спросили, — понизив голос, сказала Бурдинская: — дочь? После смерти моей подруги Таня стала нашей дочерью.
Хромов почувствовал себя неловко.
— Мы с вами отужинаем по-московски! — между тем загудела Бурдинская. — У Семена Степановича тяжелобольной, он не скоро вернется.
Затейливые салфеточки и дорожки с заячьими мордочками, вишенками и тюльпанами исчезли с обеденного стола. Их сменила белая скатерть.
— Шура! Татьяна Яковлевна! Идите же сюда! У нас гость!
«И Александра Григорьевна здесь», подумал было Хромов, но появившаяся из-за портьер Овечкина уже приветливо пожимала ему руку и доброжелательно улыбалась Добровольская.
— Шура, — тем же ровным гудом, что и над Танюшей, командовала Бурдинская, — выполняйте ваши обязанности: режьте хлеб… Татьяна Яковлевна, приготовьте, пожалуйста, селедочку так, как я вам показывала. Сыр я нарежу сама.
Учительницы послушно и охотно выполняли приказания Бурдинской.
Скоро на столе в чинном порядке были расставлены большие и маленькие тарелки. Возле каждого прибора лежало по нескольку ножей и вилок и узорчатые салфетки, сжатые желтыми деревянными колечками.
Посредине стола красовался металлический судок с солонкой, перечницей, уксусником. Хлеб в плетеной корзинке; тонкие, словно из желтой пластмассы, листочки ноздреватого сыра; разложенные в строгой симметрии кружочки колбасы…
Альбертина Михайловна поставила на стол два графина: один — с красным вином, другой — с водкой; в чуть тронутой желтизной влаге на дне шевелились лимонные корочки.
— Сама, сама настаивала! — басила хозяйка, любуясь сервировкой стола и усаживая Танюшу рядом с собой.
Она внимательно следила за тарелками, пить приглашала, но не упрашивала, и, разливая чай, казалось, этими же руками крепко держала нить разговора, разматывая ее в нужном направлении.
— Я жалею, что вы не застали Сему… Когда мы приехали на рудник, он был едва ли старше вас. Мне так не хотелось покидать Иркутск, хотя с театром у меня уже было все покончено…
Бурдинская придвинула к Хромову вазочку со смородиновым вареньем. Учитель ожидал, что хозяйка прогудит: «сама».
Но она увлеклась воспоминаниями:
— Я ему говорила: «У тебя туберкулез кости, ты талантливый молодой хирург, куда ты нас тащишь?» А он уже упаковывает вещи и отвечает: «Туда, где я буду работать самостоятельно».
В разговор неожиданно вмешалась Танюша. Она, не забывая о варенье, внимательно рассматривала Хромова. И вдруг розовый бантик дрогнул:
— Дядя, а вы умеете шевелить ушами?
— Нет, Танюша, не умею, — пытаясь сохранить серьезность, ответил Хромов.
— А вот, — продолжала Танюша, — у дяди Брынова есть Сервис, и он всегда ушами туда и сюда, туда и сюда.
Все рассмеялись. Выпуклые глаза Бурдинской остановились на девочке.
— Извинись, — коротко сказала она, и басы ее голоса звучали гуще, чем обычно.
Девочка покорно подошла к учителю и, опустив длинные светлые ресницы, извинилась, искренне огорченная, но ничуть не сознавая, в чем она провинилась.
— Татьяна Яковлевна, уложите, пожалуйста, Танюшу.
Добровольская, видимо вполне освоившаяся с домом, увела розовый бантик в спальню.
