Василий Авенариус - Опальные
Наши мальчики, не желая быть замеченными, из садовой калитки не направились, конечно, к главному крыльцу, а шмыгнули в одно из боковых крылечек, откуда рядом переходов пробрались затем и в молельню.
Молельня, иначе "крестовая палата", была настолько обширна, что в ней в особых случаях совершались общие молебствия и для всех домочадцев. Обыкновенно же она служила только для утренних и вечерних молитв самому боярину.
В глубине молельни виднелся иконостас, задернутый по железному пруту зеленой шелковой пеленой с вышитым на ней золотым крестом. Когда при общих молебствиях пелена эта отдергивалась, то в верхнем поясе иконостаса являлись, по бокам Животворящего Креста, вделанные в стену два больших, старинного письма образа Богоматери и Апостола Иоанна Богослова, в нижнем же поясе — изображения двенадцати Страстей Христовых.
С средины сводчатого потолка, расписанного в виде исходящих из центра золотых лучей, спускалась длинная рука, держащая золоченую деревянную люстру. На люстре было двенадцать подсвечников, и под каждым подсвечником было подвешено по деревянной птичке с распростертыми крылышками, так что при всяком движении воздуха эти птички порхали точно живые.
Когда-то, даже во время торжественного богослужения, порхающие птички не в меру развлекали маленьких боярчонков.
Теперь оба они без оглядки подошли к "книгохранилищу" — "вальящетому" (резному), орехового дерева поставцу. Боярину и в голову не могло прийти, что кто-либо осмелится без его разрешения заглянуть в поставец, а потому ключ не был вынут из замка. При всем своем легкомыслии, Юрий не без тайного трепета повернул ключ в замке.
В поставце оказалось три полки. На двух верхних были размешены в строгом порядке книги печатные и писанные в переплетах из свиной кожи, на нижней лежали аккуратными же пачками рукописи in folio и пергаментные свитки.
— Начнем подряд, — сказал Юрий, принимаясь за книги на верхней полке. — Да это никак все книги духовные…
Действительно, для человека, интересующегося вопросами религии, выбор был здесь довольно разнообразный: рядом с "Евангелием напрестольным", "Псалтирью", "Акафистами Богородичными" можно было найти и книги не богослужебные: "Житие Чудотворца Николая", "О Антихристе и о иных изрядных вещах", даже "Алкоран Махметов" в переводе с польского.
— Постой, Юрий, не тут ли? — сказал Илюша, обращаясь ко второй полке, и начал читать заглавные листы: — "Книга о ратном строе…", "Право, или Уставы воинские Галанской земли…", "Конский лечебник…", "Сокольничий Урядник". Вот он, значит, и есть!
— Покажи-ка сюда! — сказал Юрий и, выхватив у него книгу из рук, принялся ее перелистывать.
— Да дай же и мне взглянуть немножечко! — попросил наконец Илюша, глядевший ему через плечо.
— Нет, уж лучше я тебе что-нибудь прочитаю. Ну вот, слушай:
"И зело потеха сия полевая утешает сердца печальные и забавляет весельем радостным и веселить сия птичья добыча. Безмерно славна и хвальна кречатья добыча. Удивительна же и утешительна и челига[3] кречатья добыча. Красносмотрителен же и радостен высокова сокола лет. Премудра же челига соколья добыча и лет. Добровидна же и копцова добыча и лет. По сих доброутешна и приветлива правленых ястребов и челигов ястребьих ловля, к водам рыщение, ко птицам же доступание… Будете охочи, забавляйтеся, утешайтеся сею доброю потехою, зело потешно и угодно и весело, да не одолеют вас кручины и печали всякие".
— Ведь вот как тут расписана птичья потеха! — прервал свое чтение Юрий. — Точно воочию видишь перед собой всех этих кречетов и соколов, ястребов и копчиков…
— Только не самих сокольников, — досказал Илюша. — Хоть бы одного-то сокольника раз увидеть во всем его уборе!
Юрию вспомнилось давешнее предложение Кирюшки, и он усмехнулся.
— А хочешь, я сейчас покажу тебе такого сокольника?
— Откуда ж ты возьмешь его?
— А вот в оружейной палате.
Дверь туда из молельни была всегда замкнута, ключ же от нее висел рядом на стене. Теперь ключ торчал уже в замке, а сама дверь была полуотворена.
— Э! Да Кирюшка никак уже там. Кирюшка! Ты там, что ли?
— Здеся! — откликнулся из-за двери Кирюшка. — Милости прошу к моему шалашу.
И без такого приглашения два брата-шалуна не утерпели бы уже заглянуть в заповедную для них палату.
Глава третья
САМОЗВАННЫЙ СОКОЛЬНИК
Талычевская оружейная палата по своим размерам была немногим меньше молельни, по разнообразию же скопленных в ней воинских доспехов сделала бы честь иному арсеналу. Одна стена была увешана в виде затейливого узора огнестрельным и холодным оружием того времени: фузеями, мушкетами и пистолями, саблями, палашами и кинжалами; другую стену украшали сверкающие сталью, серебром и золотом древнерусские копья, луки, колчаны, обухи, топорки, рогатины, бердыши, мечи, брони, шапки ерихонские…
С такой-то шапкой-ерихонкой на голове, с броней-бехтерцем на груди, с мечом в правой руке, с бердышем на левом плече Кирюшка вышел теперь навстречу входящим боярчонкам и отвесил им поясной поклон.
— Здравия желаем, господа честные! Добро пожаловать!
— Ах ты, шут гороховый! — рассмеялся Юрий. — А где же тут сокольничьи снаряды?
— Да вот, в пролете.
В глубине указанного пролета, действительно, виднелись развешанные по стене принадлежности соколиной охоты и насаженные на подставках чучела разных ловчих птиц.
— Чучела эти набил сам дедко, — объяснил не без гордости Кирюшка. — А вот и убор сокольничий.
— Подай-ка его сюда.
Натянув на плечи поданный ему Кирюшкой сокольничий кафтан, а на ноги сафьяновые сапоги, Юрий подвязался струйчатым поясом, насадил набекрень горностаевую шапку, перекинул через плечо бархатную сумочку с вышитой на ней золотом вещей райской птицей "гамаюн", а на руки надел рукавицы с "притчами в лицах", т. е. с изображением тех наказаний, которым подвергается сокольник за нерадивое исполнение своего долга.
— Теперь достань-ка еще трубу.
— Не дудку ли? — подтрунил над ним Кирюшка, снимая с гвоздя серебряный охотничий рог.
— Ну, рог, что ли! А это еще что?
— Это тулумбаз и вощага, — с важностью знатока объяснил внук старика-сокольника, подавая ему небольшой бубен и плетку. — Тулумбаз подвешивают к седлу, а вощагой бьют по тулумбазу, чтобы вспугнуть дичь для сокола.
— А где же конь мой? — усмехнулся Юрий. — На тебя самого верхом сесть?
— Нет, я — воин, и конем быть мне не пристало. Вот кабы ты потрубил в рог да поиграл на тулумбазе, так я показал бы тебе разные воинские "артикулы".
— Да сам-то ты откуда их знаешь?
— А видел их летось в городе, когда ездил туда с дедкой.
— Ну, так вот что: я буду трубить, Илюша поиграет на тулумбазе, а ты выделывай какие знаешь штуки.
И вот палата огласилась нестройными звуками охотничьего рога и бубна, звучавшего, впрочем, под ударами плетки скорее вроде барабана; Кирюшка же важно зашагал взад и вперед, выделывая мечом и бердышом свои воинские штуки.
Так ни один из них не заметил, как на пороге молельни выросла грозная фигура боярина Ильи Юрьевича. Только когда грянул его громовой голос: "Что за содом такой!", все трое разом оглянулись. Сумрачное лицо боярина горело огнем, а тучное тело так и колыхалось от едва сдерживаемого гнева. Совершенный контраст представляла выглядывавшая сзади рожица боярского приятеля Пыхача с расплывшейся лукавой улыбкой: присяжного потешника, видимо, забавляло замешательство трех проказников, застигнутых врасплох.
Юрий и Илюша так и застыли на месте. Кирюшка же, уронив с перепугу на пол бердыш и меч, заметался по палате, как угорелый, и вдруг исчез в углублении стены, где хранились принадлежности охоты.
— Куда? Куда? — закричал боярин, стуча тростью по полу. — Назад!
Но притаившийся за пролетом парень счел за лучшее не подавать пока и голоса.
— Знает кошка, чье мясо съела! — заметил Пыхач, протискиваясь вперед.
— Пропусти-ка меня к нему, батя.
— Да мне бы только броню снять… — откликнулся тут плаксиво Кирюшка.
— Заговаривай, брат, зубы!
И, отыскав его за пролетом, Пыхач вытащил его оттуда за шиворот.
— Ползи, червяк, и бей челом!
Пополз "червяк" на коленях к боярину и стукнулся лбом об пол.
— Прости меня, о сударь боярин! Стоит ли тебе о всякого червяка марать твою боярскую трость?
Илье Юрьевичу, в самом деле, как будто не хотелось осквернять трость, и он с гадливостью пнул только сапогом в голову кающегося грешника.
— Пошел вон!
Тот не дал повторить себе приказа и юркнул в дверь.
— А ты, Спиридоныч, — продолжал Илья Юрьевич, — ступай-ка, скажи Кондратычу, чтобы хорошенько проучил внука батожьем.
— Не премину, батя, не премину. Сам же ты тут своеручно сейчас учить своих юнцов будешь? Дело хорошее, хорошее дело. Ну-ка, малые, изготовьтесь!
