Гавриил Кунгуров - Артамошка Лузин
Помолчав, он деловито сказал.
— Клеста Данилке на прокорм отдам.
На воеводском дворе
Отмахиваясь от назойливых мух, воевода сидел и дремал. Артамошка пристроился на кончике лавки у дверей и тоже дремал. Оса ударилась в слюду оконца, отскочила и шлепнулась о воеводский лоб.
Воевода смахнул осу рукой, приподнялся и вновь сел на лавку, протирая глаза:
— Артамошка!
Мальчонка вскочил.
— Беги за лекарем! Тяжко мне…
Артамошка бросился к дверям.
Прибежал лекарь воеводского двора. Воевода поднял красные, заплаканные глаза:
— Плачу я.
— Отчего так, батюшка воевода?
— Скушно мне.
— Отчего же скушно, батюшка воевода?
— Не мучь, брехун, лечи!
— Лечу… — И лекарь виновато заюлил, развязывая торопливо свою лекарскую сумку.
Воевода вздохнул:
— Старею я…
— Все мы стареем, батюшка воевода. Мышь — и та стареет.
— Не я ли мышь? — взревел воевода. — Не я ли?
Посинел от страха лекарь:
— К примеру я молвил, батюшка воевода, к примеру.
— Артамошка!
— Я тут.
— Кликай писца, живо!
Явился писец Алексашка и, почесывая за пазухой, остановился у двери. Воевода вкрадчиво спросил:
— Алексашка, не похож ли я на мышь?
— Что ты, батюшка воевода! Отчего же на мышь! Ты царский воевода.
— Слышал? — посмотрел воевода на лекаря.
— Слышал.
— Артамошка, кликай казачьего сотника живо!
Пришел казачий сотник Панфил Крутов.
— Панфилка, — обратился к нему воевода, — не похож ли я на мышь?
— Гы-гы! Едакие-то мыши? Да ты что, батюшка воевода, в уме? У нас в избе во какие мыши — махонькие, и то все пожрали, а ежели такие…
Воевода махнул рукой, встал и отправился наводить порядки — учить неразумный народишко уму-разуму.
— Посох! — приказал он.
Артамошка подал воеводе посох.
— В какую руку суешь посох?
— В правую.
— «В правую»! — передразнил воевода. — Какая это рука?
Артамошка молчал.
— Это та рука, которая поучает, воеводская рука. Понял?
— Понял. Воеводская рука.
— То-то, заяц лупоглазый! То-то!
…Целый день вертелся Данилка то у приказной избы, то у воеводского дома. Еще вчера Артамошка обещал ему показать аманатов — заложников. Они уже давно сидят в караульной избе, потому что злодей-воевода наложил на бурят непомерный ясак[4] соболями и лисицами; это сделал он против государева наказа, в свою пользу. Аманатам придется сидеть под караулом, пока принесут буряты сполна ясак воеводе.
Слышал Артамошка, как разговаривали старые казаки: «Не доведут до добра воеводские злодейства — война будет…»
С утра и до самого обеда ждал Данилка, но Артамошка не показывался. Лишь после обеда, когда в воеводском доме и в избах казаков послышался сонный храп, прибежал запыхавшийся Артамошка. Он рад был другу. Данилка нетерпеливо спросил:
— Аманатов покажешь?
— Покажу.
— Чудные?
— Чудные.
Артамошка вдруг вспомнил о клесте.
— Птица какова? Голосиста?
— Не поет.
— Как не поет? Мой клест и не поет?
— Не поет.
Артамошка запечалился. Данилка оправдывался:
— Крошки подберет, зерно тоже, а не поет!
— Молчит?
— Даже клюва не открывает.
Артамошка перебрал все: может, клест зажирел, может, больной, а может, голос потерял… А какой был певун!
Артамошка дал Данилке множество советов, просил завтра же сказать, запел ли клест.
— Не могу отсюда сбежать, а то бы он запел, — уверенно сказал Артамошка.
Данилка виновато молчал.
Караульная изба, где сидели три аманата, находилась в самой глухой части двора. Небольшая, крытая драньем избушка с маленькими оконцами лепилась у самой стены. Тяжелая дверь была обита толстыми полосами железа, на ржавых петлях болтался огромный замок.
За избушкой чернела полянка, на середине которой стояла кобылина с железными скобками и кожаными веревками.
— Пытошная, — прошептал Артамошка. — Вора, али беглого, али разбойника — все едино привязывает к этой кобылице казнитель Иван Бородатый. Вон могилки-то! — Артамошка махнул рукой.
Данилка похолодел. Артамошка сердито свел брови:
— Как окончит эту работу Иван Бородатый, то таскаю я ему квас. Хошь два ушата принеси — до дна выпьет и орет: «Мало!».
Данилка молчал. Друзья завернули за угол и, боязливо оглядываясь, подкрались к караульной избе. Артамошка подполз к маленькому оконцу.
— Тут сидят, иди! — торопил он Данилку.
Тот нерешительно подошел.
На сером полу сидели три человека. Седой аманат с туго перетянутой косой, в красном шелковом халате что-то шептал, размахивая руками. Рядом с ним сидели, поджав под себя ноги, еще двое.
Как только у оконца мелькнула тень, аманаты притихли, опустили головы.
— Испужались, — шепнул Артамошка. — Эй вы, лесные люди!
— Не понимают! — огорчился Данилка.
— Язык у них страсть крученый: такие слова выговаривают, что ничего уразуметь даже сам воевода не в силах.
— Но-о? — удивился Данилка.
Старик аманат приподнялся с пола, положил палец на язык, жестами стал просить еды.
Данилка понял, спросил у Артамошки:
— А корм им дают?
— Мало дают…
Артамошка покачал головой. Только сейчас Артамошка увидел, что старый аманат стоит чуть не рядом, у самого оконца. Морщинистое лицо, серое и грязное, застыло, глаза слезились. И заметил Артамошка, как вздрагивают на висках синие жилки, как щиплет костлявой желтой рукой аманат свою седую косичку. Вздрогнул Артамошка, попятился от оконца.
Старый аманат заметил это, слегка улыбнулся, узкие глаза его вспыхнули и погасли. Вспомнил он родную юрту, своего маленького сына Сырта и подумал: «Где он? Помнит ли отца?» Аманат просунул худую руку в узкое оконце и ласково погладил Артамошку по плечу.
— Пошли, — дернул за рукав Артамошку Данилка.
Весь день Артамошка ходил как во сне. Приказания выполнял вяло, ошибался, за что получил подзатыльников и пинков столько, сколько раньше за целую неделю.
Вечером в горницу воеводы вбежал испуганный казачий старшина:
— Старший аманат помер!
— Не гуди, Пронька, не гуди, — перебил его воевода. — От твоих речей у меня по три дня в голове гуд стоит, как от барабана. Плавнее говори, горлан, плавнее!
Старшина молчал.
— Ну!..
— Старый аманат помер, — повторил старшина.
Рассвирепел воевода:
— Да как так? Почему не уберегли? Засеку! В железные колодки забью!
Вбежали два казака, потоптались у дверей.
— Батюшка воевода…
— Ну?!
— Воровские люди идут на городок… Сила большая: беглые буряты, с ними вольные казаки, бездомный босой народишко, пашенные крестьяне и иной немирный люд…
— Бог милостив — острог крепок, — ответил воевода.
Но когда казаки ушли, он крикнул старшине:
— Людишек Работных рядов впусти с разбором, ворота закрой, на башни стрелков надежных поставь! Да чтоб не спали. Казаков конных снаряди! Понял?
— Как не понять, батюшка воевода, понял.
Осада городка
Не прошло и трех дней, как казак, стоявший на верхнем шатре большой башни, увидел огромное желтое облако пыли.
Бурятские конники медленно двигались на Иркутск с восточной стороны. Сотни людей и лошадей растянулись по предгорью. Стоял белый, ясный день. На солнце играла и переливалась сталь пик; луки, перекинутые за спины, плыли, качаясь, как густые камыши. Один бурят держал синее знамя на длинном древке.
— Видимо-невидимо… — прошептал дозорный казак, снял шапку и торопливо перекрестился.
Тревожно ударил набат, казаки приготовились к обороне.
На пригорке бурятские конники и пешие люди остановились. Распахнулись ворота Заморской башни, и конный отряд казаков бросился в атаку. Бурятский князь Богдой взмахнул кривой саблей, она сверкнула синей молнией, и вмиг сотни таких молний блеснули над головами. Буряты ринулись на казаков дружной лавиной и опрокинули их. Казаки повернули лошадей и в беспорядке отступили. Над головами взвились тучи стрел.
С крепостных стен казаки стреляли редко — боялись нанести урон своим. Казаку Тимошке Вихрястому стрела попала в спину и прошла в грудь. Тимошка вылетел из седла и тут же был растоптан копытами озверевших лошадей своих же казаков. У атамана сотни Петрована Гвоздева вздыбилась лошадь — колючие стрелы впились в нее, и она, подмяв под себя атамана, грохнулась на землю.
Многие казаки упали, сраженные. А те, что остались, к бою стали непригодными: у кого нога перебита, у кого рука, кто истекал кровью. Казаки отступили к воротам крепости. Вратари открыли створы.
Буряты, заметив это, хлынули к воротам, но со стены ударили пушки, черные ядра взрыхлили землю, тяжело повис густой пороховой дым. Когда черное облако рассеялось, бурятские конники уже стояли за пригорком, возле перелеска. Пешие воины рассыпались неподалеку от крепостной стены и метали стрелы.
