Герман Матвеев - Новый директор
Константин Семенович замолчал, налил в рюмки вина и пододвинул гостю.
— Ну может, и не совсем так… Но говори, Костя, говори. Мне это всё ужасно интересно.
— О школе я, действительно, много думаю. Особенно в последнее время.
— Ну, а почему ты ушел? Ты же мне говорил, что работал после войны в школе имени Ушинского.
— Я не ушел, Боря. Меня ушли… В пятьдесят первом году. Правда, по собственному желанию, но был вынужден подать заявление.
— Но почему всё-таки?
— Не сработался с начальством. Не сошлись характерами, как говорится.
Прежде чем выпить налитую рюмку, Борис Михайлович погрозил ему пальцем:
— Характерами! Знаю я тебя, голубчик. Ну, а за что выпьем?
— За новую школу.
— Согласен. За твою.
— То есть как это за мою?
— За новую школу под твоим руководством.
— В мечтах.
— Нет, нет, ты, пожалуйста, не увиливай. Как раз мы решили снять одну…
— Ну что ты, Боря! Какой же я директор школы! Я педагог…
— Именно поэтому ты мне и нужен. Сейчас другое время, Костенька.
— А что изменилось?
— Не валяй дурака… что изменилось? Газеты читаешь?
— Мало ли что в газетах пишут!
Они стояли друг против друга с рюмками в руках, не решаясь выпить, словно от этого зависело согласие одного и успех предложения другого.
— Да пейте вы, господи! — не выдержала Арина Тимофеевна. — Пятнадцать лет не видались и сразу сцепились, как петухи… О чем спорить-то!
— А мы не спорим… — сказал Борис Михайлович, выпивая свою рюмку. — Мы обсуждаем проблемы государственной важности. Да, Костя, совершенно ясно, что сейчас, в пятьдесят пятом году, школа стоит опять перед ломкой. Детей слили, и это первый шаг…
— А что еще?
— С процентоманией немного поутихли. Программы сократили. Политехнизацию будем вводить, приучать к труду.
— За отметки! — в тон ему подсказал Константин Семенович.
— Выскажись, Костя, — серьезно предложил Борис Михайлович. — Я вижу, у тебя что-то на уме.
— Как-нибудь в другой раз… Я вижу, что мы с тобой не расходимся в оценках. И я рад. А говорить?.. Слова, слова… — Константин Семенович вздохнул и продолжал: — В газетах, в журналах… много этих слов о воспитании. И всем известно, что́ надо делать. Все, например, знают, что надо воспитывать у детей любовь к труду. Ну, а как это делать? Как? Думаю, что только не так, как начинает это делать Педагогическая академия. В принудительном порядке, на уроках, за отметки, любовь к труду не воспитаешь. Чувство долга, ответственности, наконец — убеждения… Да! Всё это надо воспитывать. А как? Вот основная, главная трудность. Как! Нигде, ни в одной статье, ни в одной книге об этом не сказано.
— Не сказано потому, что не знают, — согласился Борис Михайлович и встал. — А ты знаешь. Всё! Договорились? Ты директор школы, и никаких разговоров! К черту колебания!
4. Начальник управления
Ландыши! В конце июля в Ленинграде продавали свежие, прохладные, крупные ландыши. Весна была поздней, и привезли их откуда-то из-под Волхова.
Константин Семенович купил букетик, продел цветы в петлицу лацкана и отправился дальше. Он любил прогулку утром от дома до места работы. Большая часть дороги шла по набережной Невы. Пешеходов здесь всегда мало, думалось и дышалось легко. А думать приходилось много. Особенно последнее время. Борис Михайлович, с которым он теперь часто встречался, не оставлял его в покое — настойчиво уговаривал взять школу.
Школа! Как много заложено в этом слове. Детство, отрочество и юность каждого проходят в школе. Самое важное, самое дорогое и светлое связано со школой. В школе пробуждаются первые чувства — дружба, любовь, чувство долга, чести, гордости… В школе формируется личность — характер, воля, мировоззрение… И, наконец, наклонности, способности, будущая профессия — тоже определяются в школе.
«И как это всё может быть искалечено, опошлено, засушено, — думал Горюнов, — если школа находится в руках чиновника!..»
Не успел Константин Семенович разложить на своем столе дела, как по местному телефону его вызвали к начальнику управления.
Крупный, в меру полный, седоватый, с генеральскими погонами на военном мундире, с семью рядами орденских планок, с Золотой Звездой Героя, в синих штанах с красными лампасами, комиссар имел очень представительный вид. Многие из работавших с ним долго не могли привыкнуть к некоторым странностям его поведения с подчиненными. К хорошим, добросовестным работникам он, казалось, придирался, чересчур требовал от них, горячился. С плохими был всегда сдержанно спокоен и подчеркнуто вежлив.
В обширном кабинете, кроме комиссара, сидел пожилой полковник с голубыми петлицами.
— Проходите, товарищ Горюнов! — громко пригласил Константина Семеновича начальник управления, поднимаясь и выходя из-за стола. — Знакомьтесь… Полковник Ухабов. Неплохо справлялся с фашистами в воздухе, а сейчас приземлился и сам попал в пиковое положение. Пришел помощи просить. Садись, Константин Семенович. — Комиссар вернулся на место, откинулся на спинку кресла. — Ну, докладывай, полковник. Горюнов — педагог, неплохо в мальчишках разбирается.
— Дело у меня несложное, — начал полковник: — в нашем доме живет много подростков. Лето, и они всё время на улице болтаются. Я имею «Победу», а гаража пока нет. Приходится ставить машину во дворе. И вот вам нетрудно представить, что они вытворяют! То фары разобьют, то шину спустят, то открутят что-нибудь. Просто из сил выбился! Чего я только не делал: грозил, родителям жаловался, караулил… Ничего не помогает.
Константин Семенович посмотрел в хитро прищуренные глаза своего начальника и чуть развел руками.
— Пост мы ему, конечно, не выставим, — сразу отозвался начальник, — и дела заводить не будем, а помочь человеку надо. Что ж, раз машина на приколе.
— Да! Хоть продавай! — со вздохом подтвердил полковник. — На полчаса оставить нельзя.
— Тут трудно что-нибудь советовать. Надо заинтересовать ребят…
— Чем их заинтересуешь?
— Товарищ полковник, а вы были когда-нибудь в их возрасте? — неожиданно спросил Константин Семенович.
— Ну, предположим, был, — с улыбкой ответил тот.
— Был, да забыл, — заметил комиссар.
— Попробуйте поставить себя на их место, — продолжал Константин Семенович. — На дворе стоит машина — мечта всех ребятишек, а злой дядька-хозяин не дает к ней даже подойти…
— Посмотреть, пощупать, погудеть, — прибавил комиссар.
— Вспомните, товарищ полковник, — продолжал Горюнов, — разве не было у вас похожего случая в детстве? Правда, интересы наши тогда были несколько скромней: велосипед, лодка, лошадь, но ведь и в наше время машины тянули мальчишку как магнит. Я бы на вашем месте прокатил ребят разок-другой, дал бы им подержаться за руль, разрешил бы помогать ухаживать за машиной — чистить, мыть, стекла протереть, подержать что-нибудь…
— Он дело говорит, — улыбаясь сказал комиссар. — Единственный выход — это взять ребят в помощники, пустить их к машине и в машину.
— Мы много говорим о заботе, о любви к детям, — продолжал Константин Семенович, — но уж очень у нас забота эта какая-то опекунская, гувернерская. Того нельзя, этого нельзя! Туда не ходи, этого не делай! А что же им делать в конце концов, куда ходить и что можно? Это же люди! Живут, думают, имеют свои интересы.
Комиссар поднялся, показывая, что вопрос исчерпан, полковник понял это и, попрощавшись, ушел. Константин Семенович задержался.
— У меня есть небольшое дело, — сказал он вопросительно смотревшему на него начальнику. — Если у вас найдется две-три минуты…
— Давай, я слушаю.
— Получил предложение работать в школе директором. Хочу просить…
— Ну это ты зря! — перебил комиссар. — Ты здесь освоился, прекрасно работаешь, и вдруг — бежать… Напрасно, Константин Семенович.
— Следовательская работа мне нравится, но вы подумайте, товарищ комиссар… Пока мы не наладим дело с воспитанием, детская преступность будет существовать.
— Кто это «мы»? Кого ты имеешь в виду?
— Мы, коммунисты. Сейчас школа на переломе. Предполагаются какие-то реформы, и мой долг быть там.
— И душа там?
— Да.
Начальник управления на решения был скорый. Пристально взглянув Константину Семеновичу в глаза, он понял, что всякое насилие с его стороны было бы неумным упрямством.
— Ну, если душа там, я держать не буду! — со вздохом сказал он.
— Большое спасибо.
— Так это что… вопрос уже решенный?
— Нет. Я еще не дал согласия, но дело идет к тому.
— Так, может быть, передумаешь?
— Всё может быть… — глядя в окно, медленно проговорил Константин Семенович. — Вот если бы школа была в другом ведомстве, — я бы не колебался ни одной минуты. Ведь Макаренко потому и мог работать, что руки у него были развязаны…
