Всеволод Нестайко - Чудеса в Гарбузянах

Ребята как раз сидели у Цыгана в саду и ели яблоки. Минуту назад они оживленно обговаривали маршрут первого путешествия на собственном «Запорожце». Сашка Цыган настаивал на южном варианте: Херсон — Одесса — Крым. Марусик склонялся к западному: Львов — Ужгород — Закарпатье. А Журавль отстаивал восточный: Урал — БАМ — Владивосток.

Теперь они примолкли и, затаив дыхание, слушали родителей.

Слушали, опустив глаза, не решаясь посмотреть друг на друга.

Марусик вздохнул и положил надкушенное яблоко на траву. Журавль помедлил и тоже положил, хотя это уже был огрызок, а не яблоко. Сашка Цыган густо покраснел и закусил губу. В удрученном молчании выслушали они весь разговор до конца.

— Ну, я пойду, — не поднимая глаз, тихо сказал Марусик.

— И я… — вздохнул Журавль.

Сашка Цыган молча отвернулся.

У Семена Семеновича были белые глаза и темные пятна на лице.

— Чтобы… чтобы… чтобы ты больше не смел водиться с этим Цыганёнком! Слышишь! — запинаясь выкрикнул он, увидев сына.

У Марусика мелко задрожал подбородок, он хотел что-то сказать, но не смог, захлебнулся и громко заплакал.

— Вот-вот! Только и умеешь нюни распускать! — как чайник, кипел Семен Семенович. — Каждый может тебя обдурить. Никогда, никогда из тебя ничего не выйдет! Ничего ты в жизни не достигнешь. Никогда ничего иметь не будешь. Проживешь, как горох у дороги. Кто идёт, тот и сорвёт.

Долго еще извергался, как вулкан, Семен Семенович, пока мать Мария Емельяновна не остановила его.

— Хватит уже! Хватит! Доведешь его до того, что он заикаться начнет.

Совсем другая картина наблюдалась в хате Непорожних. Там наступательный бой вёл сын.

— Мне… мне… мне стыдно! — закричал он, вбегая в хату.

— Оп-па! — спокойно поднял голову отец и прищурил один глаз. — Что такое? Чего это вдруг застыдился? Ишь, какой стыдливый стал!

— Зачем… зачем вы так говорили с Семеном Семеновичем? Разве можно?..

— А как мне было надо говорить, если он…

— Надо было отдать ему этот билет! Отдать! Правда, у Марусика было больше денег… И однако это наша общая машина… Общая! Всех трёх.

— Ты смотри! — повернулся отец к жене. Наш козленок встаёт на дыбки. Наверно, хочет, чтобы я ему всыпал хорошенько, — и мгновенно переменился в лице, прикрикнул на сына: — А ну цыц! Оно мне… оно меня еще учить будет!.. А ну!

Дальше разговор с сыном передавать не будем, чтобы не травмировать впечатлительных читателей.

Скажем только, что после этого разговора, лежа на чердаке и тихо всхлипывая, мальчик думал: «Нет! Нету правды на земле! Нету!.. И зачем я желал, зачем я выигрывал эту машину? Чтобы только считалось, будто бы она наша, а по-настоящему отец не позволит и пальцем притронуться, как к мотоциклу. «Подождите, пока вырастите, пока права получите. Тогда будете кататься сколько влезет». Спасибо вам в шапочке! Нет! Не хочу!»

Эх, какая же это страшная мука, когда ты видишь, когда ты чувствуешь, что родители твои что-то не так делают, что они не правы!..

И какая же это безысходность!

Родителей же не поменяешь. Родители же даются человеку раз и на всю жизнь.

С самого рождения они для тебя… Они для тебя — самые умные, самые добрые, самые справедливые люди на Земле.

И вдруг…

Если эти родители знали! Если бы они только знали! Так нет! Считают, что они непогрешимы. Не докажешь им, не убедишь.

Ты не можешь быть прав, потому что ты ребенок.

Эх, какие же они взрослые, эти родители! Какие они безнадёжно взрослые!

Вот в муках и переживаниях и заснул Сашка Цыган…

И не слышал он, конечно, лежа на чердаке, как в своей комнате кряхтели и бормотали его родители.

— Ну… ну, скажи, а? Разве я не прав?! Ну…

— Ага…

— Я тебе честно говорю, я же хотел… Хотел… Вот, думаю, покурю и пойду к нему. Честное слово!.. Пойду и скажу: «Сосед, — скажу, — а сядем, сосед, на мотоцикл да поедем в район. Сдадим билет на вашу фамилию. Вот же, сосед, бухгалтер, образованный человек, дело имеете с финансами, пусть будет на вас записана, пока ребята не подрастут…». Честное слово, вот так думал… А он!.. Эх!.. Пришёл и — будто я себе!.. Ну!

— Не волнуйся, Павлуша, хватит. Снова до утра не уснешь.

— Я не волнуюсь, но… Вот тут… — Павел Максимович стукнул себя тяжелым кулаком в грудь, даже в матрасе звякнула пружина. — Вот тут… будто кто мне нож воткнул и поворачивает, поворачивает… Заподозрить меня, что я… себе!.. Ну!

В матрасе снова звякнул пружина.

И, словно эхом прокатившись через два сада и два огорода, звякнула её в ответ пружина в тахте соседской хаты. Там тоже не спали.

— Сколько лет жили душа в душу! Сколько лет! — драматично шептал Семен Семенович.

— Эх-хе-хе! — вздохнула Мария Емельяновна.

— И я всегда… Ты же помнишь, как я… на правлении, и… А он…

— Эх-хе-хе! — снова вздохнула Мария Емельяновна.

— И что же я — себе, что ли? Я же хотел как лучше всего… по-человечески хотел. Хотел зарегистрировать. Оформить официально, чтобы… он же в этом не смыслит ничего… чтобы нотариально записано было… в документах… что машина, дескать, принадлежит всем троим. И до совершеннолетия поставить на консервацию… А он… Вот!

— Да не кури, Сенечка! Ты же бросил. Сердце будет болеть снова. Я тебя прошу. Не кури.

— Да обидно же! Обидно! — ударил себя в грудь Семен Семенович. — Словно я себе!.. Ну!..

И звякнула пружина в тахте, покатилось эхо через два сада и два огорода. И тонко зазвенела в пружине кровати родителей Цыгана.

Ну и сложные же эти взрослые! Ну и сложные же они люди. Ничего иногда не поймешь.

Глава шестая, в которой наши герои задумывают и проводят блестящую операцию. «На! Теперь ты загадывай…»

Заснул Сашка Цыган и… сразу же проснулся. Словно и не спал вовсе.

Солнышко, как всегда, улыбалось с неба. Весело щебетали на деревьях птицы. Хрюкала в хлеву свинья. Жизнь была прекрасна.

Но мальчик мгновенно вспомнил вчерашние события, и свет померк для него, как в самую неистовую непогоду.

«Нет! Так дальше жить нельзя!» — подумал он, и неожиданная решимость охватила его.

Он быстро спустился с чердака и, даже не позавтракав, отправился к Марусику.

Марусик еще спал. Во сне его лицо было печальное и скорбное.

— Алё! — тронул его за плечо Сашка Цыган.

— А? — испуганно открыл глаза Марусик.

— Вставай! Хватит спать. Надо решить, как нам дальше жить.

— Что? — не понял спросонья Марусик.

— Ты как хочешь, а я думаю убежать из дома, — тяжело вздохнул Сашка Цыган.

— Как?!

— Обыкновенно. Убегу да и всё. Пусть себе ездят на этой машине сколько влезет. У меня вчера с отцом… разговор был.

— И у меня, — вздохнул Марусик.

— Неинтересно мне стало дома. Понимаешь? Неинтересно.

— А куда же убежишь?

— Не знаю еще…

— Слушай, — неожиданно взбодрился Марусик. — Надолго убежать, конечно, трудно. Всё равно милиция найдёт и вернет. А вот на несколько, чтобы проучить их, — это можно. Тогда и я с тобой. А?

— Давай! Хоть на несколько дней… — Сашка Цыган даже повеселел. Откровенно говоря, он и сам не представлял, как он убежит.

— Ну, а куда убежим, как ты думаешь? — спросил Марусик. Он привык, что идеи исходят от Сашка Цыгана.

— Ну… я думаю… — Сашка Цыган насупил брови, что должно означать раздумье, — я думаю… лучше всего… в лес.

— В лес? — скривился Марусик.

— А что? В македонском шалаше спрячемся.

— А есть что будем?

— Что-нибудь со мной возьмём. А потом Журавль принесет. Грибы будем собирать, ягоды…

— Грибы-ы… — снова скривился Марусик. — Уже собирали… Чтоб они пропали! Может, всё-таки не в лес? А? Как-то оно в лесу всё-таки…

— Ну, ты всё-таки!.. И убежать хочешь, и чтобы всё было, как дома на печи. Уже выяснили, что тот незнакомец абсолютно не страшный. Даже наоборот. Может, что-то нам ещё и посоветует. Хорошо… Если встретится…

— Ну, хорошо! — махнул рукою Марусик. — В лес, так в лес.

…Журавль возился со скособоченными дверями сарая, которые он так и не отремонтировал ни позавчера, ни вчера. Поэтому так рано и встал.

Увидев друзей, он вздрогнул, очень уж решительный вид у них был. А когда друзья изложили ему суть дела, Журавль печально вздохнул.

— А я? Меня, значит, бросаете?

— А тебе убегать незачем. У тебя нет причин. Да и еду носить нам будешь, — сказал Сашка Цыган. — И тебе же надо… вон сарай… и дрова, и воду…

Журавль еще раз вздохнул, но спорить не стал. Не умел он спорить.

Македонский шалаш ребята нашли в прошлом году совершенно случайно, когда ходили за грибами.

Он стоял на краю впадины среди густых кустов и был почти незаметен. Сплетенный из мощных веток, покрытый толстым слоем почерневшей слежавшейся листвы, он, казалось, стоял тут целую вечность.