Юрий Третьяков - Рыцари Березовой улицы
— Рыцари лучше! — сказал Сережка, и остальные ребята с ним согласились. Чтобы утешить Кота, Зямка объяснил:
— Рыцари — это те же разбойники, только добрые, они заступаются за угнетенных! Вот и мы будем так делать!
— А кто тут угнетенный?
— Ну, кто слабый, кого обижают…
Эта мысль всем понравилась, только Кот сперва было заупрямился:
— Угнетенные пускай сами за себя заступаются! А мы будем совершать нападения, как Стенька Разин. Раз у меня и папаха подходящая имеется…
— Стенька Разин тоже заступался за угнетенных, — доказывал ему Зямка. — Всех освобождал.
— Точно! — спохватился Кот. — Я помню, в кино: там монахи прыгают прямо в воду! Раз так, то я с вами! Будем всех освобождать! Только… кого?
— Мы будем бродить по всем дорогам и, кого ни увидим, всех освободим! — воскликнул Пушкин, который, лишившись своих девчачьих волос, невиданно осмелел и чувствовал себя среди мальчишек как равный.
— У рыцарей должна быть дама, они к ней и посылают потом всех освобожденных… — продолжал показывать свое знание рыцарских обычаев Зямка. — Плохо одно: по правилам, нам надо шесть дам. Столько мы на нашей улице, пожалуй, не наберем… Если даже считать совсем маленьких! Я думаю, одной на всех хватит! Только кого?
Сережке, да и остальным березовцам, сразу стало ясно, кто из девочек более всего годится для этой роли, и Сережка сказал как можно равнодушнее:
— Да чего далеко ходить: пускай вот… ну, хоть эта новая девчонка… как ее звать…
— Светлана! — подхватили дружно березовцы. — Верно! Пусть она и будет!
И только простодушный Кот ничего не понял.
— Да зачем она вообще нужна, пацаны? Только канитель разводить, У Стеньки Разина не было же дамы, и мы тоже…
— А персидская княжна, которую он потом за борт бросил? — напомнил Зямка.
— Это да… Это верно… — пришлось опять согласиться Коту. — А которая эта Светлана? Такая маленькая? Ну, я ее знаю. Это—ничего… Это — подходящая… Главное—я могу ее легко поднять! Только, как же быть: тут поблизости нет ни реки, ни лодки…
— А зачем?
— Как зачем? — удивился Кот. — А где же я буду ее за борт бросать? Не в этом же ручье? Вообще-то можно, вот как мы все это дело закончим, поехать вместе на один пруд, ей мы ничего не скажем, попросим у кого-нибудь лодку, выберем местечко помельче, и там я ее сброшу за борт, в волну! А кто-нибудь из вас ее вытащит, чтоб она не испугалась…
— Я могу это сделать! — вызвался первым Сережка.
— Или хоть я!
— Или я! — поспешно воскликнули Зямка и Алик. Борис, не умевший плавать, уныло сказал:
— Там видно будет… Пусть пока Пушкин ей скажет на счет того, что мы ее избрали. Но про лодку не говорит!..
— Это для меня пустяк! — кивнул Пушкин. — Я думаю, она согласится!
— А ты, Костя, пока ее ничем не обижай, — предупредил Сережка Кота, немного обеспокоенный его жестокими планами.
— Не буду, — честно пообещал Кот. — Я притворюсь, пока потерплю, как Стенька Разин терпел, пока не настало время бросать ее в воду. А потом пускай идет, куда хочет. Я ее больше и знать не знаю! Станем мы связываться со всякими… У нас дела и получше имеются!
Глава VII
На следующее утро рыцарское войско стояло на перекрестке улиц, и перед ним открывалось четыре дороги: на север, на юг, на запад, на восток.
Пока ни в одной из этих сторон никаких угнетенных, нуждающихся в немедленном заступничестве, не было видно.
Наконец в одном из дворов раздался чей-то хриплый отчаянный вопль, и атаман Кот, в своей папахе, оглядывавший из-под ладони окрестности, радостно встрепенулся:
— Ага! Есть! Пошли туда! Алик безнадежно махнул рукой:
— Так это Виктор Николаич орет, наверное, его отец или мать угнетают…
Но мать Виктора Николаича сама выглянула на улицу и, увидев ребят, замахала им рукой:
— Ребята, зайдите, пожалуйста, на минутку! Оказалось, что угнетателем здесь является сам Виктор Николаич.
Он ревел усердно, без отдыха, топая ногами, а домашние суетились вокруг. И мать попросила рыцарей:
— Вот прямо не знаем, что с ним делать? Может, он вас послушает?
— Не послушаю-ю-ю!.. — выл Виктор Николаич, не обращая ни на кого внимания, а мать торопливо объясняла:
— Мы дверь покрасили, а на ней, оказывается, у него заяц какой-то был нарисован…
— Зачем закрасили моего зайца-а-а-а?..
— Да ты другого нарисуешь!..
Виктор Николаич перестал на секунду реветь, чтобы внести в дело ясность: — Такой хороший уже не получится… Мне этот нуже-е-ен!
— А, пускай этот заяц и останется там, под краской, — сказал Сережка Виктору Николаичу. — Он же там есть? Просто он исчез!
Виктор Николаич, собравшийся реветь снова, постоял с открытым ртом и спросил все еще жалобным дребезжащим голосом:
— А куда он делся?
— Он — спрятался.
Виктор Николаич чуть-чуть подумал. Новое состояние зайца ему понравилось.
— Вот тут, — серьезно сказал он, ткнув пальцем в какое-то место на двери. — Он спрятался от лисы, правда?
— Правильно. И она его теперь не поймает!
— Не поймает! — с удовольствием сказал Виктор Николаич и обвел палочкой на двери кружочек, чтобы не забыть место, где сидит невидимый теперь заяц. Слезы его фазу высохли. Во двор вошла почтальонша, и он радостно объявил ей, показывая на кружок:
— Там — заяц! Он спрятался!
— Неужели? — притворно удивилась почтальонша.
— Да! — с гордостью объяснил Виктор Николаич. — Он спрятался от лисы, и она его не съест.
— Вы па-а-думайте! — пропела почтальонша, а мать Виктора Николаича поблагодарила рыцарей:
— Ну, спасибо вам, ребята. А то мы не знали, что и делать!
Из-за такого пустяка посылать ее к Даме, конечно, не стоило, и рыцари, посовещавшись, отправились на Козий бугор.
Там они застали самый разгар народных торжеств по поводу свержения ига Гориллы.
Сам свергнутый диктатор затаился где-то в глубине своего дома, в то время как всякие маленькие мальчишки девчонки толпились у него под окнами, выражая свою радость и презрение различными выкриками, унизительными для чести Гориллы и намекающими на его трусливое поведение и недавнюю порку.
Хитрый Горилла не подавал никаких признаков жизни, добрый Алик, посмотрев, как ликуют освобожденные жители Козьего бугра, сказал:
— А знаете, ребята, похоже, что Горилла теперь сам угнетенный?.. Может, ему поможем?..
Но это предложение рыцари единодушно отвергли.
Решено было пойти в крошечный детский парк, находившийся совсем рядом. Он состоял всего из трех аллей: одной центральной, подметенной, посыпанной песком, со скамейками и фонарями, и двух боковых, заросших одуванчиками — таких пустынных, что там можно было встретить одиноко гуляющую курицу.
На центральной аллее кипела жизнь: все достижения техники были представлены здесь в виде больших и малых самосвалов, грузовых и легковых автомашин, подъемных кранов, тракторов и даже поездов. Их владельцы неустанно трудились, развозя песок из большой кучи по разным направлениям и сооружая из него хитроумнейшие постройки. А кто постарше, с увлечением предавались спорту — одних самокатов и трехколесных велосипедов здесь было не менее трех десятков. И строители, и спортсмены находились под наблюдением своих бабушек и дедушек, сидевших на скамейках под деревьями, так что рыцарям здесь делать было нечего.
Услышав на глухой боковой аллее чей-то плач и крики «ой-ой-ой-ой-ой-ой», очень жалобные, но почему-то не громкие и заглушаемые другим шумом, рыцари моментально появились там, готовые освобождать и карать, но увидели маленькую процессию совсем крошечных мальчиков и девочек, провожавших в последний путь умершего воробья.
Похороны происходили в полном порядке; покойник в венках из желтых одуванчиков ехал в деревянном грузовике к ямке, выкопанной под кустом акации, сзади следовал оркестр из двух жестяных дудок и барабана, а добровольные плакальщики и плакальщицы честно выполняли свой долг. Рыцари совсем уж собрались впасть в уныние, когда прибежал из разведки Алик и взволнованно сообщил:
— За мной! Нашел! Настоящие эксплуататоры!
В конце большой аллеи стояла старая карусель — лошадей, верблюдов и лодки с нее сняли, остались одни перекладины. Вся она заржавела, но руками ее вертеть было можно, хоть и трудно.
Сейчас на перекладинах сидели пятеро, другие пятеро, упираясь изо всех сил пятками в землю и тяжело дыша, возили их по кругу. Эксплуататоры, как им и полагается, восседали на перекладинах с видом ленивым и надменным, некоторые даже обмахивались веточками и покрикивали на изнемогающих тружеников:
— Но-о! Давай-давай! Не ленись!
— Ладно… — сказал Кот, сдвигая папаху на затылок. — сейчас все будет нормально! Значит так, я…
В это время угнетенные вдруг хором воскликнули: «Пятьдесят», — и карусель остановилась. Эксплуататоры слезли и заняли место внизу, а угнетенные забрались на перекладины и закричали:
