Михаил Максимов - Дедушкины сказки
Первым проснулся Алексей. Не найдя на столе еду, он рассердился, накричал на мать, хлопнул дверью и ушел к приятелям.
Галина, проснувшись, тоже походила по комнате, обозвала мать бездельницей и ушла к своим подругам.
А мать лежала и плакала на стареньком диване. Она словно впервые увидела своих детей – черствых, грубых, бессердечных. И чем больше она плакала, тем сильнее и сильнее закипала в ее сердце материнская обида. И от этой обиды матери становилось все хуже и хуже. Губы ее пересохли, и захотелось попить воды. Жили они в деревянном доме, за водой надо было ходить на колодец. Ни брат, ни сестра этого не сделали. Слабеющая от болезни и обиды мать подошла с трудом к пустому ведру, постояла возле него, что-то прошептала. Собрала остаток сил, кинулась к двери, распахнула ее, взмахнула руками, которые тут же превратились в крылья, расправила их… И вот вместо матери неизвестная птица поднялась в воздух, сделала три круга над домом и улетела.
Когда брат с сестрой вернулись домой, они увидели старые одежды матери, несколько незнакомых перышек, кольцо обручальное, которое она никогда не снимала с руки.
Неладное почудилось им от всего этого. Кинулись искать мать. Походили, походили вокруг дома, да так и вернулись ни с чем. Горько заплакала Галина, не удержался и Алексей. Поняли свою черствость и бессердечность, но делать было нечего.
– Пойду искать мать, – произнес брат и пошел одеваться.
– И я с тобой, – решительно ответила сестра.
Вышли из дома, заколотили окна и двери и отправились, куда глаза глядят. Шли они, шли, притомились, сели отдохнуть и перекусить немного.
– Ветер, ветер, не видал ли ты мать нашу? – обратился к ветру брат. – Не откажи, покажи дорогу к ней.
Долго не отвечал ветер и все шумел в листве деревьев, но сжалился.
– Видел, птицей мать из дома улетела, а вот сейчас где, не могу сказать, много их в небе, не уследить за всеми. Идите в сторону высоких гор, может, и повезет вам.
– Спасибо, ветер, век будем помнить твою доброту.
И снова они шли. Шли день, ночь, еще день, еще ночь, целых тридцать дней и ночей. Но как бы ни была длинна дорога, и она имеет свой конец. Подошли брат с сестрой к высоким горам, а что делать дальше, не знают. Закончился день, по небу месяц молодой проплывал.
– Месяц, месяц, остановись на минутку, – обратилась к нему сестра, – не скажешь ли нам, как пройти к нашей матери, высоко ты плывешь, может видел ее со своей высоты?
Долго не отвечал месяц, но потом сжалился над бедными странниками.
– Не видал я вашей матери, но пролетают над горами птицы незнакомые и исчезают в ущельях темных, может и ваша мать среди них.
Поблагодарили они его за ответ, а сами в горы полезли. Тяжелый был их путь. То в пропасть чуть не сорвались, то лавина их чуть не похоронила, но поднялись они на вершину самой высокой горы. Смотрели, смотрели вокруг, нет матери.
Спрашивали у солнца, не сказало светило. Видело, а куда делась, само не знало. Не помогла им и ночь темная и звезда далекая. Оборвался след на горе высокой.
Спустились с гор, пошли через степи бескрайние. Солнце нещадно палило, хотелось пить, одежда висела жалкими клочьями на их раскрашенных синяками и шишками телах.
Степи кончились, а след матери совсем затерялся.
Зашли они в лес дремучий, упали, обессиленные, на мягкую и прохладную траву. Лежат и вверх смотрят. Видит Алексей, на высоком дубе ворон старый сидит.
– Ворон, ты птица мудрая, долго живешь на белом свете, не скажешь ли нам, где мать наша? Говорили, птицей вылетела из дома, а куда дальше делась, никто не видел.
– Карр! Карр! Поздно о матери думать стали, не найти дороги к ней, в царство вечных теней улетела мать ваша, а оттуда нет дороги.
И заплакал Алексей горько-горько. Слезы текли и текли, а потом превратился он в родник.
Увидела сестра, что с братом сделалось, наклонилась над родником, да и стала березкой.
С тех пор так и течет этот родник. Правда, воду из него не хотят люди пить, соленая она вода-то, словно, слезы сыновьи.
И стоит над родником березка кудрявая. Как зашелестит ветер листвой, так слышится песнь протяжная, а как услышит кто, так слезу сдержать не может. Поэтому, обходить стали люди это место.
Только птица незнакомая время от времени прилетает к роднику. Песен она не поет, а вот каждый листочек не березке пригладит, каждую соринку из родника вынет. В эти минуты и вода перестает быть соленой, и листочки на березе шелестят ласково и нежно.
Я сам это однажды видел, а может, показалось все, просто настроение было в эту минуту хорошее.
Падение
Голова у Петряя с похмелья болела сильно. Весь дом обшарил, но спиртного не нашел. Побродил бесцельно по комнатам, вышел в огород. Ничего не радовало в эту минуту, ни теплая погода, ни буйство разнообразной зелени, ни пение птиц, даже ласковое солнце раздражало. Как-то незаметно очутился на берегу оврага, который начинался сразу за огородом. Легкий дымок поднимался с его дна. Еще ничего не сообразив, он, словно пес ищейка, уже натянул поводок и помчался по верному следу. Продравшись сквозь кусты, увидел маленький аппаратик, из которого капали прозрачные капли. Сивушный запах тут же вскружил голову. Протянул трясущие руки, но неведомая сила отбросила назад и надежно припечатала к земле.
– Помогите! – захрипел Петряй от страха.
Ужасный хохот раздался над самым ухом. Закрыл глаза и приготовился к худшему.
– Чего дрожишь?
Голос был хриплым и противным.
– Кто ты такой?
– Я – демон.
– Демон?
– Ну ладно, зачем пришел?
– А что ты делаешь?
– Сам видишь, гоню самогонку.
– Демон, а демон, дай хоть глоточек.
– Хорошо, дам, но спали баню.
– Зачем баню жечь, она еще хорошая?
– А моя самогоночка не хуже. Выпьешь – целую неделю хмельной будешь, только водичку попивай.
– Брешешь ты все.
– Ах, алкоголик, еще и сомневаешься? Иди, пали баню, а то передумаю.
Петряй поднялся, увидел, как капает жидкость, учуял носом запах, совсем рассудок потерял. Быстро полез наверх, пробежал огород, трясущимися руками достал спички и запалил баню.
Демон не обманул. Целый стакан поднес вонючей самогоночки. Люди баню тушат, а Петряй знай себе, к водичке прикладывается.
Что ни больше пьет, то больше хмелеет.
Прошла неделя. Голова болит с похмелья пуще прежнего. Побрел к оврагу. Подходит, а нос уже вонючий запах уловил.
– Пришел? – встретил его демон.
– Пришел, – проворчал Петряй.
– Самогоночки хочешь?
– Чего спрашиваешь?
– Мне не жалко, выгонишь жену из дома, месяц не будешь горя знать.
– Ты с ума сошел, – закричал Петряй. – Я свою жену. .
– Брось брехать, иди и гони, а то передумаю.
– Она же к другому уйдет.
– Сам отведи, недельку накину.
Делать нечего, пошел домой. Жена только что вернулась с работы, ужин готовила. Накричал на нее, а потом говорит:
– Кончай возиться с горшками, пошли со мной.
– Это куда еще?
– Куда, куда, будто не знаю, на кого глаза косишь? Собирай вещи быстренько.
Отвел жену, а сам к оврагу заспешил. Два стакана самогонки демон поднес. Выпил и песню запел. Целый месяц и неделю хмельной ходил.
Просыпается утром, голова раскалывается, перед глазами круги оранжевые плавают. Пьет воду, но еще хуже становится. Взвыл от боли, и к оврагу.
– Демон, а демон, ты тут?
– Тут я, тут.
– Силушки нету, дай хоть глоточек.
– Дам, если мать заживо похоронишь.
– Ты что несешь, совсем совесть потерял?
– Год будешь хмельным ходить, глянь-ко.
Три стакана с самогонкой перед ним очутились. Протянул руки, но куда там, не даются стаканы в руки.
– Мать твоя старая, долго ли протянет? Зато год такой жизни.
– Дай два, нет, пять.
К трем стаканам подплыл четвертый.
– Хорошо, пусть будет пять.
– Нет, десять.
– Хватит торговаться, передумаю.
Помчался Петряй домой, а перед глазами стаканы с самогонкой плавают.
Хворая мать лежала на печке. Увидела сына, попить попросила.
– Некогда мне с водой возиться, хоронить тебя буду.
– Это как же хоронить, я живая еще?
– Не спрашивай ни о чем, не вводи во грех.
Заплакала мать, запричитала.
У Петряя на душе муторно стало, но проплыли стаканы перед глазами, злоба аж горло перехватила.
– Хватит ныть, сама о смерти говорила.
Замолчала мать, собралась с силами, встала.
– Дай хоть оденусь перед смертью.
Вышел во двор, папироску в рот пихает, руки трясутся, не попасть никак.
– Гроб, сынок, нужен, – услышал тихий голос матери.
– Какая тебе разница, все едино в земле лежать.
– Православная я, без гроба не пойду.
– Выругался Петряй, но гроб пошел мастерить. Сляпал кое-как, взвалил на спину.
– Пошли, чего расселась?
Встала мать с трудом, сделала несколько шагов.
– Пошевеливайся, а то до кладбища за целый день не дойдем.
– Подожди, лопату возьму, а то чем могилу рыть будешь?
