На краю земли - Николай Иванович Дубов
— Кто тут?
— Да ты-то кто? — обрадованно закричали мы.
— Ну, я, — ответил человек приподнимаясь.
— Васька? Ты чего тут?
— Я бы давно дошел, да озяб и с ним измаялся… — сказал Васька. У него под полой съежился Вася Маленький.
— Так что, все ребята здесь? — встревоженно спросил Геннадий.
— Не… Они, должно, дошли давно, до бурана. А мы после вышли. Он итти совсем не может, в снегу тонет, я его на закорках несу.
Хоть это и был Васька, мы обрадовались — нас было теперь больше и потому не так страшно.
Вася Маленький так озяб, что ничего не мог сказать, да и Катеринка была не лучше — она даже никак не отозвалась на то, что вдруг перед нами оказались Щербатый и Вася. Она только пробормотала, стуча зубами:
— Хоть бы на минуточку куда спрятаться!..
— Некуда. Итти надо, — сказал Васька.
— Да хоть бы знать, сколько итти, — сказал я, — а то бредем, как слепые…
— Мы как раз на половине.
— А ты откуда знаешь? — спросил Геннадий.
— Знаю. Я столбы считал. Сейчас анкерная опора будет — как раз на половине.
Васька подхватил Васю Маленького на закорки и, согнувшись, пошел вперед. Через несколько минут мы поравнялись с опорой. Катеринка совсем обессилела, и мы ее уже почти несли.
— Стойте, ребята! — вдруг закричал Генька. — Стойте! Тут же наша пещера!.. В ней и переждем, пока ветер спадет.
Там действительно можно было укрыться от ветра и снега, потому что пещера находилась на подветренной стороне. Васька не знал о ней и не поверил.
— Все выдумываешь! — сказал он. — Итти надо…
— Ну, иди, коли замерзнуть охота. И мальца заморозишь…
Вася Маленький совсем перестал шевелиться и не подавал голоса, и это, должно быть, заставило Ваську согласиться.
— А найдем мы ее сейчас? — с сомнением спросил я.
— Найдем! От этой опоры как раз влево, — уверенно ответил Генька.
Нам сразу стало легче, потому что ветер дул теперь не в лицо, а в правый бок, и, хоть отвернувшись, можно было дышать, да и снегу здесь было меньше, чем на просеке. За скалами стало еще тише: сюда залетали лишь самые сильные порывы ветра… Генька приостановился было, оглядываясь, потом полез наверх через сугроб и исчез.
— Давай сюда, ребята! — услышали мы его голос. — Нашел…
По сугробу мы съехали прямо в пещеру. В ней было совершенно темно, и только у входа бледно отсвечивал снежный сугроб.
Щербатый принялся тормошить Васю Маленького, и тот наконец вяло отозвался:
— Не трожь… Озяб я…
Озябли мы все, и чем дальше, тем становилось хуже. Пещера укрывала от снега и ветра, но ни согреть, ни укрыть от холода не могла. Катеринка сжалась в комок и еле слышно стонала.
— Ты чего?
— Ног не чую… — стуча зубами, ответила она, как заика. И только тут я подумал, что ее бахилы, наверно, доверху набиты снегом.
— Скидай пимы! — сказал я.
Она не пошевелилась.
Не дождавшись ответа, я нащупал ее пим и стянул с ноги. Так и есть! По всему пиму изнутри шел толстый слой спрессованного и подтаявшего снега, чулок был пропитан ледяной водой. Я стащил и чулок, но Катеринка, должно быть, не почувствовала. Набрав на варежку снега, я принялся тереть ее ногу так, что скоро мне самому стало жарко.
— Ой, не надо! Больно… — сказала наконец Катеринка.
Она начала меня отталкивать, но я растер ногу еще сухой варежкой, потом стащил с себя пим, шерстяной носок и обул ее. Катеринка уже не сопротивлялась, ничего не говорила, а только негромко всхлипывала. Пока я растирал и обувал ей вторую ногу, портянки у меня размотались, и ноги начали стынуть. Наскоро выколотив снег из Катеринкиных пимов, я надел их.
Генька сначала топтался, хлопал себя руками, чтобы согреться, потом подсел к нам.
— Чего ты там возишься? — спросил он.
— Переобуваюсь, — буркнул я.
— Не поможет. Костер бы!..
— Где ты его возьмешь! Все снегом замело; небось ни одной валежины не найти… — сказал Васька Щербатый.
— Да тут недалеко сухостой есть, спичек вот только нет.
— У меня есть. Пошли! А то малый совсем закляк…
Геннадий вместе с Васькой нырнули в мутные вихри бурана. Мне бы следовало пойти тоже, но Катеринка вдруг уцепилась за меня, словно испугалась, что мы все уйдем и потеряемся в завьюженной тайге, а она останется одна с полузамерзшим Васей Маленьким. Я растолкал Васю. Он сонно спросил, чего я дерусь, и опять затих. Я посадил его между нами, и мы, тесно прижавшись друг к другу, молча ожидали возвращения Геньки и Васьки.
— Знаешь, Колька, твои пимы — как печка, у меня ноги совсем отошли, только но-оют. — почему-то шепотом сказала Катеринка.
— Скоро перестанут, — сдерживая зубную дробь, ответил я.
У меня самого ноги стыли все больше. Выбить весь снег из пимов мне не удалось, от теплоты моих ног он подтаял, и портянки превратились в ледяной компресс. От ступней холод поднимался все выше, и мне казалось, что даже сердце у меня заходится от стужи. Я только изо всех сил старался сдержать дрожь, чтобы Катеринка не догадалась и не вздумала опять надеть свои обледенелые пимы.
Катеринка все время поворачивала голову к выходу, прислушиваясь к завыванию бурана; меня тоже начало охватывать щемящее беспокойство. Я уже решил, что ребята заблудились, не могут найти пещеру, и только хотел вылезать наружу, чтобы покричать им, как вход вдруг потемнел — с шумом и треском ввалились Геннадий и Васька.
— Эй, не замерзли вы тут? — окликнул Генька. — Мы мало не заблудились. Ох и намучились! Или за живое дерево схватишься, или не обломишь. Давай скорее, Васька!
— Сейчас, руки отогрею, а то пальцы не слушаются.
Пещеру заполнил звонкий треск сухой, перестоявшейся древесины, потом я услышал шелест разрываемой бумаги — это погибала Васькина или Генькина тетрадь, — и в темном кольце багровых пальцев, сложенных чашкой, вспыхнул слабый огонек.
Вряд ли потрясение, испытанное при виде электрического света, было сильнее охватившего нас теперь молчаливого восторга. Молчаливого потому, что мы и дыханием своим боялись погасить этот жалкий, колеблющийся язычок огня.
Загорелась бумага, тихонько потрескивая занялись мелкие веточки — и вот уже запылали сучья, огонь вытолкнул кверху дым, и пещера озарилась неровным, танцующим светом. Дым заклубился наверху, потянулся к выходу, порывом ветра его втолкнуло обратно, и мы закашляли и заплакали не то от его хвойной горечи, не то от радости.
Наслаждаясь хлынувшим от костра теплом, мы вытянули над ним руки, и это получилось так торжественно, словно мы в чем-то клялись сейчас над спасительным огнем.
— Какие мы все-таки еще глупые!.. — задумчиво и печально сказал вдруг Генька.
Он не сказал
