Осеннее солнце - Эдуард Николаевич Веркин
На крышу ухнул метеорит покрупнее, так что звякнуло стекло, и я проснулся, и только проснулся, как метеориты у них там кончились.
Некоторое время я думал – посмотреть на бочку, потом решил, что все-таки сон.
Утром мы с Дрондиной отправились проверять донки. Заморозок немного подвялил яблоки, а вишня стала слаще, набрал в кружку, плевались, пока спускались к реке.
Первая донка, я дернул резинку. Ничего. Если язь сел, то сразу чувствуешь, он башкой трясет так, что в руку отдает. На леску налипло проточной тины, отчего казалось, что я тяну не донку, а невод. Дрондина свистела, замерзла и свистела, чтобы не замерзнуть еще сильнее.
Ни на одну не клюнуло, даже червей не обкусали. А сами черви сдохли, завяли, висели на крючке водянистыми макаронами и на приманку не годились. Смотал донку, бросил на песок. Взялся за вторую, но на второй тоже тина и сопли. Я показал сопли Дрондиной и объяснил, что это подлещики, мелкие, с ладошку, они любят о леску чесаться. В августе солнце остывает и вода остывает, подлещик сопливеет и шелудится, по всем бокам слизь, и если эта слизь попадет на леску, то другая рыба и близко к наживке не подойдет.
И на остальных донках никакого результата, тина и слизь. Достали лески, а потом костер жгли. Устроились на песке рядом с глиняным горбом и кустом ивняка, я собрал сухар со всего пляжа, сложил в кучу и зажег. Хорошо смотреть на огонь. И горят сухие коряги ровно, с горьким речным запахом.
А Дрондина дымовуху скрутила. Подобрала пластиковую бутылку, насадила на длинный ивовый прут и оплавила, обмотала подниз берестой, сунула в огонь и когда пластик и береста разгорелись до черного дыма и сплавились, сунула в песок. Огонь погас. От бересты и пластика потянулся белый дым, похожий на самолетный выхлоп. Если правильно сделать, час может дымить. Бессмысленные, но красивые штуки, если наставить по пляжу штук пять, получается интересно. Особенно в безветренный день, тогда дымы поднимаются отвесно в небо, если взять в руки по дымовухе, можно рисовать в воздухе круги и буквы.
Дрондина пробовала, но у не получались лишь «У» и «Г».
Коряги прогорели, песок прокалился, я зарыл в него пять картошин и снова развел над ними огонь.
Дрондина сидела на песке, дымила, швыряла в воду гальку, искала курячьего бога и приговаривала, что все это ерунда, толку от курячьего бога никакого нет, она сто раз находила, вешала на шею – и ничего, зуб в коробке и то лучше действует, если бы не всякое ворье.
Я объяснял, что настоящие курячьи боги раз в сто лет встречаются, обычно за них принимают слипшуюся глину, в которой проели ходы ручейники, а чтобы камень, который можно на шнурок повесить, так это редко, ручейники-камнееды в красную книгу занесены, но если постараться, перебрать пятнадцать кубических километров, то повезет.
Дрондина отвечала, что у ее прабабушки было целое ожерелье из таких камешков, но потом его украли Шныровы, а украденный курячий бог действует наоборот честно найденному.
– Поэтому у нее и прыщи, – так сказала Дрондина.
Я не припоминал у Шныровой прыщей, но спорить не стал, жег костер, надо, чтобы песок хорошенько пропитался жаром, тогда получится. Но картошка не удалась, оказалась запеченной с одной стороны и сырой с другой. Дрондина сказала, что это осень, земля начала изнутри остывать и поэтому картошка не прожарилась, дело к зиме, а сама она пошла есть макароны.
Так мы и отправились домой.
Весь день я слонялся вокруг дома и вокруг тополей, а потом на крыше валялся и смотрел в бинокль на пролетающие самолеты.
А вечером снова спустился к Сунже, закинул донки, а следующим утром разбудил Дрондину, и мы проверили закидушки. Тина и слизь.
После трех дней неудач я предложил закинуть на лягушку, вернее, на лягушонка, однако Дрондина воспротивилась и вспомнила про мышей. Они все равно дохлые, чего добру пропадать?
И притащила.
Дрондина потрясла пакетом с мышами.
– Ты сковородку пока ищи, а я за маслом схожу, – Дрондина побрела к дому.
Мышей она всучила мне. Мыши пахли затхло, прошлогодними носками.
За сараем у нас грибные колоды, крапива и остатки чермета. Старых сковородок там не нашлось, чугунки ценятся сами по себе выше лома, зато я вытащил из кучи прогоревший банный колосник.
Отложил мышей, установил колосник на кирпичи и развел под ним огонь. На жареного воробья в Завражье клюнул гигантский сом, на жареную мышь… Сомов в Сунже не водилось. Хотя кто знает.
Показалась Дрондина с кружкой масла, поставила на колоду.
– Подсолнечное кончилось, – сказала она с печалью. – Льняное есть. Интересно, если на льняном пожарить?
– Не знаю, – пожал я плечами. – Льняное… Может, на оливковом лучше?
– Оливкового у нас нет…
– Придется на этом. Хотя на льняном мыши горчат… Ладно, пойдет.
Я обломал ветку крыжовника, обмакнул в кружку и смазал колосник.
– Давай высыпай, – я указал на пакет.
– Я не умею… – пожала плечами Дрондина.
– Высыпай как наггетсы, – посоветовал я.
Дрондина пожала плечами, взяла кулек и опрокинула над жаровней. Мыши немедленно зашипели, а завоняли чуть позже, через минуту.
– Надо, чтоб они попригорели, – заметила Дрондина. – Я помню, дедушка всегда так делал.
Попригорели так попригорели. Я перемешивал мышей прутиком, Дрондина стояла рядом. Если бы нас Шнырова увидела…
– Маразм, – сказала вдруг Дрондина. – Маразм полный…
– Что?
– Шныровщина, – Дрондина указала на колосник с мышами.
Мыши, надо признать, воняли дико. Это из-за шерсти, паленая мышиная шерсть смердила тошнотворно.
– Эта коза нас психозом заразила, – Дрондина пнула колосник.
Мыши опрокинулись в крапиву, дымились.
Да нет, на мышей иногда ловят, – попытался возразить я. – Знаешь, есть воблеры такие, изображают мышь…
Изображая мышь.
– Хватит, – Дрондина плюнула в огонь. – Я пойду. Я устала. Кисель у меня.
И направилась к дому. Сама мышей принесла, сама масло, сама и психанула.
– Да ладно, – сказал я ей вслед. – Наживка что надо…
Сгреб мышей в банку, крышкой забрал, чтоб не воняли, прихватил донки и к реке.
Вода поднялась
