Астрид Линдгрен - Собрание сочинений: В 6 т. Т. 6. Расмус-бродяга [Авт. сборник]
Расмус не смел покинуть свое убежище, но изо всех сил навострил уши, чтобы разобрать, о чем там говорят внизу. Фру Хедберг больше не плакала, она не издала больше ни звука. Но вот послышался испуганный голос Анны Стины:
— Силы небесные! Никак старуха в обмороке! Слушайте, вы, ей худо. Что мне делать, Хильдинг?
— Это уж твоя забота.
Это ответил тот, с блестящими ботинками. Никогда в жизни Расмус не слышал такого холодного, безжалостного голоса.
Хороша Анна Стина! Прав был Оскар, сказав, что она дрянь девка! Она, стало быть, заодно с грабителями.
— Слышишь, Хильдинг, я позвоню доктору! — воскликнула испуганная Анна Стина.
— Вот этого ты не сделаешь, — ответил безжалостный голос. — Между прочим, я перерезал телефонный провод.
— Так ведь она может умереть!
— Успокойся! До вечера ты не позовешь ни доктора, ни ленсмана.
— А как тогда я объясню…
— Скажешь, что старухе было так плохо, что ты не посмела оставить ее одну.
— Я боюсь… Не хочу ввязываться в это дело…
«Ах ты, скотина! — подумал Расмус. — Самое время сейчас говорить это! Какие злые люди есть на свете!»
У Расмуса было маленькое доброе сердце, и сейчас оно болело за фру Хедберг.
О, будь он сильным, самым сильным на свете, он схватил бы этих ворюг за шкирку, а не лежал бы здесь, как какая-нибудь вошь!
Видно, ворюги заторопились. Они что-то пробормотали, потом попрощались. Расмус услышал, как хлопнула входная дверь. Анна Стина осталась одна, и он услышал ее противный голос:
— Милая госпожа, очнитесь! Очнитесь, милая госпожа!
Спустя несколько минут бледный и взволнованный Расмус спустился тем же путем вниз к Оскару.
— Наконец-то! — вздохнул Оскар. — Наконец-то…
Расмус прервал его:
— Ты видел их? Видел грабителей?
Оскар покачал головой.
— После того как ты исчез, я не видал ни одной хари. Ну и попотел же я!
— Так ты и их не видел! — разочарованно сказал Расмус.
Надо было Оскару спрятаться за углом и выглядывать оттуда. Тогда он, быть может, увидал бы этих грабителей без маски.
— Надо тебе было караулить их, — упрекнул Оскара Расмус. — А что ты делал здесь все это время?
— Говорю же тебе, потел! — воскликнул Оскар.
Глава восьмая
— И что нам теперь делать? — спросил Расмус, рассказав Оскару про все свои приключения.
Оскар тряхнул головой и задумался.
— «Хорошо началась неделя!» — сказал тот, кого должны были повесить в понедельник. Я просто ума не приложу, как нам быть.
До чего же много зла было в мире. Они удалились от него, предпочитая одиночество. Расположились на пригорке в укромном сосняке неподалеку от городка, чтобы спокойно продумать, что делать дальше.
Расмус лег на спину в нагретую солнцем песчаную ямку и уставился на белые облака и медленно раскачивающиеся над его головой верхушки сосен. Он подумал о несчастной фру Хедберг, и по спине у него побежали мурашки. Может, она сейчас умирает, а с ней нет никого, кроме негодной служанки. А эти «двое в масках» смылись неизвестно куда, утащив ее ожерелье.
— Давай пойдем к ленсману, — предложил он.
Оскар скорчил гримасу.
— Тогда он уж точно засадит меня в кутузку. Он решит, что я замешан в краже и на заводе в Сандё, и в доме тетушки Хедберг.
— Ну а если ты скажешь, что ни в чем не виноват?
— Ах-ах-ах! Ты думаешь, стоит мне сказать, что я невиновен, как он раскланяется со мной и позволит уйти? Как бы не так! Ты не знаешь, каково быть бродягой. Нет, к ленсману я не смею идти.
Он почесал в затылке.
— Но можно написать ему. Ты хорошо умеешь писать?
— По крайней мере, не так уж плохо, — ответил Расмус.
— Тогда накалякай несколько строчек. Я писать не мастер.
Оскар выудил из кармана жилета огрызок карандаша, вырвал из записной книжки, в которой у него были записаны песни, листок бумаги. Бумажка была неважнецкая — можно было подумать, что она побывала под дождем. Но писать на ней все-таки было можно. И Расмус под диктовку Оскара написал:
«С фру Хедберг из зеленого дому случилась беда. Пускай доктор и ленсман скарее туда спишат.
Пишет вам друк вдов и сирот.
Чертава служанка тоже замешина».
Они встали с теплого песка и отправились назад, в городишко. Расмус снова прокрался за кустами бирючины к открытому окну конторы ленсмана и бросил камешек, завернутый в записку. Камешек стукнул о пол, а Расмус побежал назад, к Оскару, ожидавшему его за углом.
Они сделали все, что могли, для фру Хедберг, теперь нужно было подумать о себе самих.
— А через какое время человек умирает от голода? — спросил он.
Ему казалось, что дело идет к тому. Близился вечер, а они за весь этот несчастный день съели лишь утром по бутерброду и по карамельке.
— Придется затянуть «Невесту льва», если хотим раздобыть еду, — сказал Оскар. — Не то чтобы я чувствовал себя певчей птичкой, но ничего не поделаешь, приходится петь.
И «Невеста льва», в самом деле, была незаменима, когда наступало время раздобыть денег на еду. Несколько часов они ходили по дворам, пели и играли. Расмус даже позабыл про злых людей и про свой голод, глядя с восторгом на пяти- и двухэровые монетки, сыпавшиеся дождем в его шапку. Людям очень нравились песни Оскара. Они охотно платили монетку-другую за удовольствие послушать о том, как лев разрывал женщин на части, про коварного изменника Альфреда, про несчастных, застреленных из револьвера и плавающих в крови.
— Случаются печальные истории, — пел Оскар. Но чем печальнее были истории, тем довольнее, по-видимому, были люди.
Они ходили от двора к двору, и при первых звуках гармошки работницы прекращали мыть в кухне посуду. Они высовывались в окна, подмигивали Оскару и с охотой давали ему по пять эре, может, еще и потому, что светило солнце, потому что вечером каждая из них собиралась встретиться со своим верным Альфредом. Даже богатые хозяйки глядели на него из-за занавесок гостиной, смеялись, подпевали ему и посылали своих детей во двор с мелочью, завернутой в обрывки газеты.
Расмус собирал деньги, сам не свой от радости. Как здорово быть бродячим музыкантом.
— Я тоже буду играть по дворам, когда вырасту, — сказал после Оскару Расмус.
— Вот как! Так тебе нравится петь?
— Нет, но мне очень нравятся деньги, — откровенно сказал Расмус. — Ведь в приюте я был беден, как церковная крыса.
— Но не собирать же тебе из-за этого всю жизнь пятиэровые монетки! Есть ведь и другая работа, за которую платят больше.
Расмус запихал очередной урожай монет в карман Оскару.
— А мне больше всего нравятся пятиэровые, ясно тебе?
По его лицу пробежала тень. Собственно говоря, ему вовсе не хотелось думать о том, что он станет делать, когда вырастет. Ведь тогда ему придется думать и о том, что будет до этого. Что будет, когда он не сможет больше бродяжничать с Оскаром. Что станет с ним, если не найдется никого, кто захотел бы взять его к себе в дом?
Он решил не задумываться над этим, будь что будет. Надо радоваться, если сегодняшний день подарил тебе что-то хорошее.
— Ну, раз тебе нравятся пятиэровики, возьми себе две штуки, — сказал Оскар и сунул мальчику в руку две монетки.
Расмус покраснел от удовольствия. Он взял Оскара за руку и поклонился так, как его учили благодарить, если тебе что-нибудь дадут. Долгое время он молчал как рыба, но под конец неуклюже похлопал Оскара по рукаву и сказал:
— Знаешь, Оскар, ты самый добрый бродяга на свете.
Ему так редко что-нибудь дарили. Каждый подарок был для него целым событием. Ведь если тебе что-то дарят, значит, кто-то тебя любит. Расмус считал, что два пятиэровика — доказательство того, что Оскар любит его. Расмус шел, то и дело сжимая монетки, лежащие у него в кармане, и чувствовал себя богатым.
— Да я такой же, как почти все бродяги, — ответил Оскар. — Когда добрый, а когда злой. Пойдем-ка лучше в лавку к Хультману да купим чего-нибудь поесть!
При мысли о еде в глазах у Расмуса потемнело. А когда они вошли в колбасную и бакалейную лавку Хультмана, у него буквально подогнулись коленки. Запах здесь стоял божественный. На прилавке лежали горы красных и коричневых колбас, великолепный жирный студень красовался рядом с ветчиной, копченной на можжевеловых ветках, печеночным паштетом и сырами разных сортов. А еще там была полка, уставленная коробками с конфетами, банками карамелек и плитками шоколада. А хозяином всех этих богатств был приветливый торговец. Как только зазвонил дверной колокольчик, он бросился к Ним со всех ног, готовый предложить им все, что они пожелают. У него были маленькие толстые руки с черным кантом под ногтями. Но как проворно он умел нарезать ломтики этой великолепной розовой ветчины и круги колбасы, как быстро он шмякнул на прилавок кусок масла и сыра, а также табак для Оскара, не переставая любезно разговаривать с ними. Приятно покупать в лавке такого продавца, решил Расмус.
