Зиновий Давыдов - Из Гощи гость
За воротами вспыхнули малиновые стрелецкие кафтаны, перехваченные каждый широким белым тесмяком. Из-за угла вмиг вынеслась на широкую улицу станица всадников на чубарых конях и засверкала под утренним солнцем шлемами, латами, конскими копытами в серебре, гулко колотившими по брусовому настилу мостовой. А впереди в белой шелковой шубе на персидском иноходце — краснолицый старик. Сива островатая бородка, на толстой шее — золотая цепь… Это, видно, и есть отец царской невесты, сандомирский воевода пан Юрий Мнишек из Великих Кончиц в Польше, староста самборский и меденицкий? Так и есть.
Всадники подъехали к воротам, но в ворота не въехали. Все сошли с коней и пошли, как того требовал обычай, по царскому двору пешком. И впереди — опять пан Юрий, низенький, тучный и быстрый, кивнувший своим спутникам на аиста, расхлопавшегося крыльями в своем гнезде. Пан Юрий молвил что-то, чего не расслышал князь Иван, и рассмеялся хрипло. Потом стал медленно, задыхаясь и останавливаясь, подниматься на крыльцо.
«А шапки что же, видно, с волосьями у поляков срослись? — подумал князь Иван. — Невежи!.. Чать, в Кремль-город приехали; не на кабаке, чать…» Но пора было, по наказу, приветить гостя, и князь Иван начал спускаться по лестнице ему навстречу. Крайний шел, держа шапку в левой руке, и крестовидный шрам, едва затянутый розовой кожицей, распластался у него на лбу, как большой паук. Не дойдя до пана Юрия, ступеньки за четыре, князь Иван стал. Остановился и воевода.
Князь Иван поднес правую руку к груди, левую, в которой зажата была шапка, отвел в сторону и поклонился нареченному тестю государеву низко. Мешая с шипящею польскою речью звонкую латынь и распевные русские слова, спросил крайчий воеводу о его здоровье и о здоровье дочери его, государыни Марины Юрьевны, о том, скоро ли будет к Москве ее милость, к радости великого государя и непобедимого цесаря Димитрия Ивановича всея Руси.
Воевода Мнишек стоял, разведя свои короткие ноги, выкатив голубые глаза из-под толстых век, приложив к уху ладонь, задрав кверху ястребиный нос. При имени государя он снял наконец шапку с головы и поправил припухшими пальцами крутую щетину на висках. Он прохрипел князю Ивану что-то в ответ, кивнул ему едва, нагло нахлобучил на голову свою бобровую шапку с шелковым четырехугольным верхом и сдвинул ее чуть набекрень. Князь Иван повернулся и, не покрывая головы, повел воеводу за собой.
Мнишек не торопился… То и дело останавливался князь Иван, поджидая воеводу, который озирался кругом, словно прикидывал, во что стал Димитрию новый его дворец, выстроенный на фряжский лад. Уже без счету денег вытянул пан Юрий Мнишек у не в меру щедрого царя; и еще большего мог ждать он, когда Марина станет царицей московской. Богата была страна, куда вез пан Юрий свою дочь; необозримы будут теперь поместья Мнишков и всей родни их — Тарлов и Вишневецких; в двух государствах станут они все владеть городами и землями и работниками даровыми; польскими шляхтичами и московскими боярами будут они впредь себя титуловать… И чем-то похожим на улыбку перекосилось лицо у старого волка. Но тут князь Иван, дойдя до сеней, передал его Басманову, а сам сел на лавку отдохнуть от долгого стояния на крыльце.
А двор тем временем стал полниться шумом. Оставив коней далеко от дворца, вошла в ворота сотня гусар воеводиных в белых магерках[110], с гербами на рукавах, с орлиными крыльями, притороченными к спинам. На конях гусары эти выглядели подлинно орлами, а теперь только смешно петушились они, задевая сосед соседа болтавшимися за спиною надыбленными перьями. Но, не глядя на гусар, раскричалась на дворе толпа стольников, и, как всегда из-за ничего, пошли у них попреки происхождением и делами далеких предков. Они стали обзывать друг друга холопами, псарями, шутами турецкими, сынчишками боярскими, мужиками пашенными.
— Батька твой лаптем подавился! — орал на весь двор молодец в порыжевшей ферезее[111]. — Гляди, и тебе будет — таракана съешь.
— Хвост ты собачий! — гаркнул другой в ответ ферезее. — Я твою старину доподлинно знаю. Вся ваша братия по правежам перемыкана из-за шести алтын!
— То так, тараканушка тараканщик, — начала готовиться к бою ферезея. — Я тебе и без шести алтын шесть раз голову скушу. Это тебе не ребячьи потешки. — И ферезея стала поплевывать себе на руки и разминать кулаки.
Стольники, дворяне, прочие люди, сколько их было на дворе, разделились надвое и пошли стенка на стенку. Шум поднялся такой, что даже аист не выдержал, защелкал клювом, снялся с места и полетел через двор. Но из караульной избы уже бежал стрелецкий полусотник с полусотней своей, а на крыльцо из дворцовых покоев выскочил Масальский-Рубец.
— Псы скаредные! — крикнул он стольникам, барахтавшимся в руках стрельцов. — Изменники! Затеяли драку в каком месте, в какой час! Будет вам ужо от Оськи-палача!
— Не спустил бы я такой порухи чести моей и тебе, князь Василий Михайлович, — молвил окровавленный человек, которого стрельцы подтащили к дворцовому крыльцу. — Микола Коломаров батюшку моего бесчестил и всю нашу породу называл собачьей, а меня, государева стольника, нехорошо лаял и сказал — мужик-де и псарь, тараканом тебе подавиться.
— Пуще ты псаря, таракана гнусней, оттого что дурак! — топнул ногою Рубец.
— Хотя бы умереть, не спущу сынчишке боярскому!.. — завопил, забарахтался в руках стрельцов приведенный к крыльцу драчун.
— Вкиньте его в тюрьму, стрельцы, — процедил сквозь зубы Рубец. — А коль он вздумает шуметь, вбейте ему в глотку кляп. И других також: по тюрьмам раскидайте.
И он стал подниматься наверх, кусая себе губы от гнева и стыда.
— Видал? — молвил он князю Ивану, вышедшему из сеней на крыльцо. — Ну, гляди, гляди-наглядись… А еще называются стольники!..
Они вошли вместе в сени и остановились в дверях, обернулись на не прекратившийся еще шум, стали глядеть, как стрельцы гоняются по двору за стольниками, кинувшимися врассыпную.
— То правда, — молвил задумчиво князь Иван. — Не по породе, а по разуму и по делам надо жаловать на боярство, и на воеводство, и на стольничество…
— То так, Иван Андреевич, — согласился Рубец. — То так.
Двор опустел. Разбежались стольники. Остался только один, стоявший все время в стороне, под окнами дворца. Он огляделся, расправил плечи, тряхнул головой и пошел к воротам.
— Стой! — окликнул его с крыльца Рубец. — Кто таков?
— Стольник государев, — ответил тот и снова повел богатырскими плечами, точно тесен ему был кафтан на плечах.
— Знаю, что стольник, не боярин думный. Прозванье твое как?
Стольник оглядел Рубца с головы до ног, с ног до головы и молвил:
— Князь Димитрий княж Михайлов сын Пожарский.
И зашагал к воротам, держа одну руку за поясом, широко размахивая другой.
— Эй, стольник! — крикнул ему Рубец.
Но стольник был уже за воротами и шагал по улице.
XXVIII. Все обошлось
Пан Юрий Мнишек пробыл у царя с час. Старику ломило поясницу с дороги, и он отъехал на свое подворье, окруженный чванливыми приспешниками, сопровождаемый гусарами своими в белых, расшитых серебром магерках. А князю Ивану еще предстояло в тот день следовать за государем в Вознесенский монастырь, куда поехал Димитрий навестить вдовую царицу, великую инокиню Марфу Федоровну. Только под вечер вышел князь Иван за дворцовые ворота, где весь день прождал его с оседланными конями Кузьма. За долгий день и кони застоялись, и Кузёмка измаялся, и князь Иван притомился. Все они рады были пуститься по обезлюдевшим улицам мимо запертых лавок на Чертолье, домой.
Подъехав ко двору своему, князь Иван услышал говор за тыном, протяжную речь нараспев, восклицания и вздохи. И, поднявшись в стременах, князь Иван увидел в щель: в глубине двора, у поварни, сидит на бочечке Аксенья; а вокруг Аксеньи расселась вся княжеская челядь — дворники и работники, Антонидка-стряпея, бабы-курятницы и бабы-портомои. Аксенья раскачивается, поет, бабы ахают, мужики слушают и диву даются.
— Что такое?.. — молвил князь Иван в недоумении, но тут Кузёмка захлопал плеткой в ворота.
— Гей-гей, отворяй, не мешка-ай! — стал он кричать, принявшись выстукивать и рукоятью плетки в тесовые створы.
И князь Иван приметил, стоя в стременах, как вскочили его челядинцы с земли, как бросились они к своим избам сразу, Аксенья в поварню вошла, Антонидка вслед за нею и бочечку туда вкатила. Только конюх Ждан и затопал к воротам отворять их хозяину-князю.
На дворе было пусто. Издали пялились в голубые сумерки тусклыми своими бельмами окошки избушек, затянутые бычьим пузырем. Князь Иван спешился и пошел уже наторенною в пробившейся траве дорожкою к хоромам. Не зажигая огня, присел он в покое своем у раскрытого окошка и увидел, что снова сбредаются к поварне мужики, бабы идут, уточкой переваливается раздавшаяся Матренка, плетется за нею и Кузьма, дожевывая на ходу наскоро перехваченный кусок. И опять бочечку выкатила стряпея, и Аксенья на бочечку присела. Князь Иван поднялся с места и, не замеченный никем, вышел на крыльцо.
