Джентльмены и снеговики (сборник) - Светлана Васильевна Волкова
– Валька-Мурена должна была передать тебе пакеты, – пробасил чей-то голос.
Тут он вспомнил: Валька сунула ему за пазуху белую трубочку. Где она? Где, где? Он осторожно потрогал пальто на груди и у живота: ничего не прощупывается. На секунду мелькнула шальная мысль все отрицать, сказать, что, мол, не давала Валька ничего, кроме кулька с носками, но язык не повернулся под пристальным взглядом «волосатых». Да и врать-то Славик особо приучен не был.
«Что делать? Тика́ть?» Он лучше всех в классе по бегу. Но это совсем позор. Славик понимал, что догонят и, может, даже убьют. Непременно убьют!
– Сейчас! – Он со слабенькой надеждой рывком снял пальто, с «мясом» отрывая непослушные пуговицы, снова ощупал всего себя, но безрезультатно: трубочки не было.
«Рупь писят за штуку», – стучало в мозгу.
Парни молча и напряженно наблюдали за Славиком.
– Я потерял…
Итальянец состроил губами гримаску.
– Что же ты, пионэр? Серьезных людей подвел. Нехорошо…
Славик покрылся холодным по́том. В скулу влетел Борькин кулак.
– Урод! Я ж поручился за тебя!
– Не будем распускать руки! Фу! – Итальянец вытащил окурок сигареты и затушил его об услужливо подставленный кем-то бумажный стаканчик из-под мороженого.
– Я сейчас… – пробормотал Славик. – Я сгоняю! Она выпала, наверное, лежит на тротуаре. Я быстро!
Итальянец ухватил его за воротник рубашки:
– Стой, наивное дитя. Подобрали уже сто раз.
От цепкой лапы, держащей его за ворот, становилось жутко, несмотря на ласковый тембр голоса Итальянца. Славик таращился на его очки, в которых отражались деревья садика, летящие воро́ны и желтые точки уличных фонарей, и корил себя за тупость и жадность. Сидел бы сейчас с сестренкой, играл бы с ней в настольный хоккей или механического цыпленка ей починил бы – давно обещал ведь! А теперь вот попал в самый настоящий плен, и враги будут (непременно будут!) пытать его, как партизана. А Анька там одна сидит, не натворила бы чего!
– Да что ты так перепугался, мальчишечка? – Итальянец отпустил его. – Накинь пальтецо, простудишься. Подумаешь, пакетики потерял! Там ведь штук семь должно быть всего, остатки с выставки.
– Восемь, – убитым голосом сказал Славик.
– Честный мальчишечка. Хорошо. Да не переживай ты так – отработаешь. Ведь отработаешь, мы правильно разумеем?
Мозг Славика задвигался, как счетная машинка, чем он не мог похвастаться во время уроков математики. «Рупь писят» на восемь – двенадцать.
Двенадцать рублей!! Почти полтора месяца Анькиного садика! Целая четверть школьных завтраков! Четыре кило «Белочки» или три «Кара-Кума»!
Вернулся встревоженный Юра-Монтана, озираясь, как вор.
– Девчонок взяли! С товаром. Маруся плачет. Одна она и улизнула. Трубку не снимала, я минут пять вызванивал. Они в четвертом сейчас, бедняжки!
Полминуты стояла непривычная для уха тишина, потом кто-то громко выругался. Все зашевелились, заговорили еще более непонятным для Славика языком. Он нахлобучил слетевшую ушанку, надел пальто, украдкой следя за «волосатыми», а главное, за Итальянцем. Тот, будто уловив его взгляд, неожиданно повернулся к нему на каблуках блестящих ботинок и вкрадчиво произнес:
– Ну, вот видишь, мальчишечка, повезло тебе. Сегодня отработаешь, судьба к тебе благодушна: не приведется под ярмом долга жить. А сделаешь все ладно, жвачку получишь. Хочешь «Дональда Дака»?
Славик впервые не хотел жвачки. Ни «Дональда», ни «Дака», ни какую другую. В голове были шумы, как в ненастроенном радиоприемнике, когда они с пацанами во дворе пытались поймать несуществующую радиостанцию.
– Понимаешь, мальчишечка, ты думаешь, мы просто шмотками фарцуем, а мы делаем женщин красивыми. – Итальянец снял очки и посмотрел на Славика.
Глаза у него были маленькие, карие, но Славику показалось, что фонари бликуют в них так же, как и в зеркальных стеклах очков.
– Вот купит твоя мама гэдээрошную комбинацию или халатик румынский – и королевой себя почувствует, от плиты отвлечется, – продолжал он, щупая длинными пальцами белый атлас с кусочком кружева, торчащий из упаковки.
«Моя точно не купит», – подумал Славик, но ничего не ответил.
Задачу ему объясняли два раза: первый на своем «волосатом» языке, потом повторили на обычном, доступном для Славика. «Счастьем» отработать сиюминутно, а «не ходить под ярмом долга» он был обязан тому, что «чувих накрыла лапа», а «утюги» бельишко бабское «набомбили у фиников» – «скидывать» надо срочно, а из женского пола сегодня не найти никого: Маруся «на нервяке», дома отсиживается, а Валька-Мурена на разборе товара.
Славик долго не мог понять, чем он-то может помочь, но потом до него дошло: надобно прикинуться девочкой и сопровождать покупательниц в женский туалет на примерку. Да и следить там, чтоб с товаром ничего не случилось.
Хочет он или нет, никто не спрашивал. Славика отвели на соседнюю с садиком улицу, к знакомой Юры-Монтаны, огромной бабище, которую все звали Банана-Мама. Там, на квартире, его переодели в жуткие коричневые колготки, в каких ходили девчонки из класса, вместо ушанки выдали серую мохеровую шапочку с помпоном, а вместо зимних ботинок – красные, чуть поношенные сапожки на сантиметровом каблучке, с широченными раструбами голенищ, в которых нога болталась, как карандаш в стакане. Сапог на выбор у дамы оказался целый короб – прямо настоящая комиссионка. Пальто оставили его личное – в похожих ходили все без разбора, и девочки, и мальчики, а что пуговицы на «пацанскую» сторону пришиты – кому какое дело! Подумаешь: девчонка в уродливом мальчиковом клетчатом пальто, мало, что ли, таких? Да и суета примерочного ажиотажа не подразумевала интереса покупательниц к сопровождающей вожделенную шмотку личности Славика.
Они шли вдвоем с Саксом по Малодетскосельскому к Фрунзенскому универмагу, и Славик, надвинув шапку на глаза, боялся оторвать взгляд от асфальта: а вдруг попадутся знакомые. Около комиссионного магазина на углу с Московским Сакс молча пожал руку бородатому детине в дубленке с огромной хоккейной сумкой наперевес, и уже дальше они продолжили путь втроем: взрослые впереди, шепчась о своем, Славик чуть сзади.
«Вот возьму сейчас и сбегу», – мелькнула сладкая мысль. Но противное чувство долга – совсем не такого, о котором говорили в школе, и уж точно не такого, о котором не говорили в семье, но какое было в его крови с малолетства по отношению к матери и сестренке, – это «другое» чувство долга ело его изнутри, как червь яблоко.
Прохожие не обращали на двух модных парней и плохо одетую девочку никакого внимания, но Славику казалось
