Равиль Бикбаев - Кундуз-Гардез. Бригада уходит в горы
Убил тебя Лёха снайпер, пуля в левый глаз попала, а правый так открытым и остался, ты даже рот закрыть не успел. И оба мы не услышали выстрел.
— Лёха! — рвется к нему второй номер.
— Лежать! — кричу я и прячусь от снайпера за Лешкино тело.
— Ловить его суку будем, — кричу я бойцу, — ты из ПКМ бьешь. Очередь. Пауза. Очередь. И так пока лента не кончится. Он тебя высматривать и выстреливать будет. Вот тут я его и поймаю. Понял?
Очередь! По противоположенной горе бьет второй номер Лешкиного расчета, трясется его пулемет. Прочесывают пули все камушки все подозрительные места где мог засесть снайпер. Я лежа установив на сошках свой РПКС не моргая до рези в глазах смотрю на гору. Дрянь дело. Расстояние по прямой около семисот — восемьсот метров. Много для прицельного выстрела из РПКС, достаточно для винтовки с хорошей оптикой. Очередь. Режут пули с ПКМа горный кустарник, крошат и раскидывают камни. Одна надежда. Что не выдержит снайпер или стрелять начнет, или со своей позиции попытается уйти. Еще очередь и еще. Уже с четырех пулеметов чешут гору ребята из Лешкиного отделения ПМК. Подползли ребята и включились в охоту за снайпером. А на горе нет ничего, нет никакого движения. Затаился дух. Не поймать его. Не хочет он в огненную дуэль сыграть. Не будет стрелять. От дороги вверх на горку цепью пошли солдаты. Немного человек десять. Не наши, то есть не с нашей роты, видать с четвертого батальона ребята. Ясно, будут местность осматривать. Искать снайпера. Тут ему уж не вывернутся. Начнет стрелять или передвигаться, обнаружит себя. Будет тишком отлеживаться, найдут его. Против десяти автоматических стволов ему с винтовкой не выстоять. Не выдержал дух, решил рискнуть, хотел уйти, пусть хоть и под огнем, но уйти. Мелькнул, и за камень, опять мелькнул. Снова чуть показался и… задержав дыхание плавно тяну я курок своего РПКСа. Короткая на три патрона очередь. Есть! Попал! Дернулся он. Зацепил я его. Хочет он отползти, медленно двигается, очень медленно. Еще одна очередь. Ну вот теперь он дернулся и затих. Как его тело пули из четырех пулеметов разорвали, уже не стал смотреть. 7,62 мм калибр ПКМа, когда очередь из него в тело попадает так она плоть на куски рвет.
Достаю бинт смачиваю марлю водой из фляжки и вытираю удивленное Лешкино лицо. Немного крови из него вышло, пуля в мозг попала и на вылет прошла. Закрываю правый глаз. Забинтовываю ему лицо, отвязываю от РД плащ- накидку и завертываю его. И… ничего не чувствую, не сожаление не огорчения и слез у меня нет. Только пустота. А ведь мы вместе домой собирались.
Еще одну плащ-накидку подает второй номер Лешкиного расчета, хотя теперь уже первый, эту накидку как носилки используем. Взяли за края, ну понесли.
А ты Лёха и не тяжелый совсем, не трудно тебя нести, неудобно только. Как же неудобно, ведь мы ж с тобой дружили. Другие ребята они так… сослуживцы, товарищи, приятели, а вот дружил я только с тобой.
— Убит? — спрашивает незнакомый высокий капитан кивая на Лёху, когда мы спустились вниз к машинам четвертого батальона, и не дожидаясь ответа распоряжается:
— Давай его к остальным, вот туда, — показывает рукой в сторону грузовой машины из подошедшей автороты.
Несем к машине и закидываем Лёху в кузов. Там в ряд лежат закутанные в солдатские саваны тела убитых. Пахнет в кузове прокисшей и свежей кровью, да мертвечиной. На солнце в жару трупы быстро разлагаются, бой уже двое суток идет, вот только закончился. Те что уже пахнут, это первые кого убили. С ними ты Лёха на дембель поедешь, не со мной. Прощай Алишер О*** — Лёха! Пока помнят тебя живые и ты жив, а я тебя помню.
— Помоги, а? — просит окликая меня знакомый военврач.
Я его у машины встретил когда к своей роте уже возвращаться. Лешкин второй номер, мой спутник к своим раньше убежал, а я бреду еле переставляя ноги и загребая сапогами дорожную пыль. Наша рота вся с гор спустилась вниз. Только на господствующих вершинах выставлены дежурные посты, мало ли чего. Когда основная колонна уйдет, их снимут с позиции и посадят на БМД арьергарда.
— Чего надо? — без интереса спрашиваю врача. Мне все так безразлично и противно, что только одно выражение осталось: «мне все по х. й». И к роте возвращаться не охота, ничего не охота, даже домой. Ушел бы куда подальше лег на землю и смотрел бы в синее небо. Как же все за…ло!
— Ребят из БМДэшки вытащить надо, — просительно говорит военврач, худое красное плохо выбритое лицо и спиртным от него тянет. Клюкнул уже.
— А я то тут причем? — равнодушно отказываюсь я, — пусть твой фельдшер лезет, или санинструктор с роты.
— Не могут они, — удерживает меня за рукав выцветшего и рваного х/б военврач, — пробовали, облевались и вылезли. Сгорели ребята в БМД, — тихонько добавляет он, и обещает, — я тебе медицинского коньяка налью и потом полную фляжку дам, я еще…
— Медицинский коньяк? — вяло спрашиваю, — это чего еще? Спирт что ли?
— На попробуй, — сует мне флягу врач.
Отвинчиваю колпачек фляжки, мелким глотком пробую жидкость. Отчетливый привкус настоянного на спирту лекарства. Вкус незнакомый, резкий, но не противный. Огнем жжет пищевод.
— Препарат поддерживающий работу сердечной мышцы, — комментирует мое удивление военврач, — капли «Настойка Боярышника». Его хирурги настоящему коньку предпочитают, — едва заметно улыбаясь краешком тонких губ, откровенничает:
— Помнишь в марте проверка с Генштаба была? Ну там еще генерал такой важный был? Он приказал все заявки по бригаде в полном объеме выполнить. Вот мы «Боярышник» пять тысяч единиц, емкостью сто миллилитров единица в заявку кроме всего прочего и включили. На армейских складах после генеральского приказа и пикнуть никто не посмел, все выдали. Вот теперь разбавляем чуток и пьем медицинский коньячок потихоньку. Цени, все врачебные тайны тебе выдаю. Ну как согласен?
— Еще две фляги, — апатично начинаю торговаться я. Хоть Лёшку как приедем помянем, бойцов с его отделения обязательно позову. Я же знаю они его уважали.
— Идет, — легко соглашается военврач, и отводя взгляд советует, — а эту флягу ты пока идем допей, а то хрен чего сделаешь.
Вдвоем идем мимо готовящегося к маршу четвертого батальона. Где-то на километр вытянулась по грунтовой дороге колонна. Отхлебываю из фляжки, рассматриваю побитые машины возле которых суетится грязная усталая солдатня. Бортовая броня у БМДэшек вся в пробоинах. Паршивая броня, не сталь, а сплав какой то. Крупнокалиберная пуля из ДШК такую броню как консервную жестянку насквозь пробивает. Мина даже противопехотная у этой машины гусеницы рвет, а когда противотанковая взрывается то БМД аж подкидывает, днище в клочья, а экипаж в вечную память. Да братцы из десантно — штурмовых батальонов, ну и хреновая же у вас служба. И не зря БМД братской могилой десанта зовут. Пока иду мимо избитых этим боем десантных машин продолжаю мелкими глоточками пить сердечное лекарство, легчает, плывет голова, немеют губы. Вот и пришли. В голову колонны, к тем машинам, что впереди четвертого батальона в ГПЗ шли.
Покореженная почерневшая машина, распущены гусеницы. Мертвая машина и духом смертным от нее так и несет. От нее поодаль метрах в пяти еще две машины. Тоже побитые все, но хоть живые. Экипажи как могут их лечат. Копошатся солдаты в БМДэшках и в нашу сторону поглядывают.
— Экипаж там, — шепотом говорит военврач и кивает в сторону мертвой БМД.
— Люки при взрыве заклинило, вот и сгорели ребята, — устало и без эмоций добавляет стоящий рядом с машиной высокий весь перемазанный черным машинным маслом механик.
— Ты полезешь? — угрюмо спрашивает подошедший офицер. У него грязная полу ободранная полевая форма, обтрепанные ботинки, и мрачное со следами отработанного горючего и масла лицо.
— Их первыми подбили, — отрывочно говорит он, — долбанули из гранатомета и п…ц, снаряды детонировали, всех в куски. Хорошо еще десант на броне был, а не в отсеке. Солдат с брони взрывной волной сдуло. Побились и поломались, а так живы. Потом духи по концевым машинам долбанули. Подбили. Вот и заперли нас. Не взад не вперед двинуть нельзя. А с гор бьют безостановочно. С пулеметов садили и с минометов. Хрен прорвешься.
Допиваю оставшуюся во фляге жидкость. Сильнее жжет все внутренности, да крепок медицинский коньячок. Да ребята всем в этом бою досталось. Стараясь не шататься иду к машине, рядом с размотавшейся гусеницей уже расстелены плащ- накидки, рядом военврач семенит.
— Ты подавай, я приму, — говорит он, просит, — только не спеши.
Оскальзываясь на горячей от солнца броне лезу к башне, на ней люк уже кувалдами сбит. Только глянул вниз, только вдохнул идущий из внутренности машины смрад, так и вывернуло меня наизнанку, до желчи рвало. Меж рвотными позывами, сполз с машины. И опять желчью, до надрыва. Нееет! Больше я туда не полезу. Сгибаюсь у борта сожженной БМД и закрыв глаза слышу как издалека звучащие незнакомые голоса:
