Михаил Никулин - В просторном мире
Происходившее на макушке стога заметили одновременно и Иван Никитич и Петр Васильевич Волков, бригадир тракторной бригады, шагавший впереди колхозниц. От стога Волков перевел свой медлительный взгляд на Ивана Никитича и сказал:
— Озорные. Может, курят. Уши крутить надо.
— Тебе, Петр Васильевич, маленькому уши крутили? — спросил Иван Никитич.
— А что ж, думаешь, не крутили?
— Стоило или нет?
— Стоило, — ворчливым басом отвечал Волков.
— Удивительно! «Стоило»… «Крутили», а ни на волос не помогло… Видите, какую большую посасывает! — указал Иван Никитич на трубку, чадно дымившую в большой толстой ладони бригадира Волкова.
Подошедшие колхозницы весело посмеивались. Они знали, что у бригадира Волкова было много самолюбия, гордости и это всегда мешало ему в спорах с колхозным плотником.
— Я говорю как член правления, — краснея с затылка, начал было Волков.
— Вот и хорошо, что повел серьезный разговор. Вон и Алексей Иванович и Мин Сергеевич идут. А нам всем надо договориться, откуда начнем разбивать сад и что на этой площади можно вспахать трактором.
Он взял бригадира под руку и зазывающе крикнул Алексею Ивановичу и агроному:
— Мы пошли поближе к берегу! Там вас подождем!
Миша и Гаврик снова высунули головы из бурьяна, когда Иван Никитич, Алексей Иванович, агроном и бригадир Волков уже ходили по откосам крутого склона к морю. Иногда Алексей Иванович и Иван Никитич, растягивая рулетку, измеряли широкие впадины между крутолобыми бугорками. То тут, то там Мин Сергеевич короткой лопаткой накапывал землю, брал ее на ладонь и тряс, как чистосортную пшеницу. Дергая шляпу, он громко в чем-то убеждал бригадира Волкова. Волков курил, покачивал головой, сидящей на короткой шее и широких плечах.
Миша и Гаврик в такой ранний час погожего утра поздней осени на макушке стога очутились по очень простой причине. Они ночевали в поле, в землянке полеводческой бригады, куда с вечера на коне Тигре откатили возилку. Привыкнув за время беспокойной дорожной жизни вставать рано, они и сегодня проснулись до зари, а с зарей были уже около школьной изгороди. Они остановились посмотреть на стога бурьяна, сложенные ими.
Они знали, что сегодня, в восемь часов утра, впервые зазвонит школьный колокольчик. Это хорошо! Это замечательно! И этому ничто не может помешать: ведь у Зинаиды Васильевны на круглом столике стоит будильник «нечего-спать», а Анна Прокофьевна еще не разучилась дергать за веревку и звонить.
Сегодня как бы сама собой заканчивалась их почти трехнедельная походная жизнь… И надо же было о ней подумать, — подумать так, чтобы самое лучшее в ней осталось в глубине сердца и всегда согревало его и звало вперед, звало к еще лучшему.
— Гаврик, теперь-то мы уже должны написать письмо Никите Полищуку, — сказал Миша.
— Обязательно! — согласился Гаврик. — Никита! Где он там есть? — и Гаврик по лестнице, приставленной к стогу, легко взобрался на его макушку и, приложив ладонь к глазам, через залив и желтые займища придонских камышей стал всматриваться в степную даль, из-за которой уже выкатилось оранжево-розовое солнце.
— Видишь его? — шутливо улыбнулся снизу Миша.
— Кто-то похожий на него верхом по степи разъезжает. Но отсюда и он и конь кажутся маленькими-маленькими… Хоть сам посмотри, — с усмешкой обернулся Гаврик.
Мише в эту минуту было приятно быть обманутым. Он взобрался на стог. На макушке стога они разгребли яму и уселись в нее подумать. Проходившему мимо Ивану Никитичу они хотели крикнуть что-нибудь такое:
«Дедушка!» — и вместо приветствия: «Жизнь впереди!»
Но им помешали бригадир Волков и колхозницы. Теперь вблизи никого не было, и Миша с Гавриком, устремив взоры на восток, разговаривали о тех замечательных людях, которые им встретились в их походной жизни.
— Я вот закрою глаза и так ясно вижу Пелагею Васильевну. Хорошо, что она там есть, — говорил Миша.
— А чем плохо, Миша, что там есть тетки Дарья, Зоя… агроном Алексей Михайлович? — спрашивал Гаврик.
— А Василий Александрович? А минер? — спрашивал уже Миша Гаврика.
Они вспоминали об этих людях в той очередности, в какой они им встречались по дороге. И мир впервые открывался перед их взорами, как заманчивое широкое степное полотно.
Миша достал из кармана книжку. По ее обложке все так же вслед за столяром и его сынишкой, глядя им в спины, бежала остромордая лохматая Каштанка. Дорога, которой уводили столяр, Федюшка и Каштанка, в воображении Миши терялась в безбрежной степной дали. На грани этой дали неожиданно выросли Никита Полищук и Катя Нечепуренко.
Мише показалось, что из туманного далека Никита и Катя грустно улыбаются ему.
«Их кто-то обидел!» — тревожно подумал Миша.
Но вот все неожиданно просто разъяснилось: Никита поскреб в затылке и улыбнулся с той лукавой досадой, с какой он в свое время говорил: «Жалко, хлопцы, шо трубу не можно до Ольшанки дотягнуть!»
— Ты чего улыбаешься? — спросил Мишу Гаврик.
— Вспомнил про Никиту: «Пишите про трубу…» А ее уже нет. Мы ему напишем после уроков про все, про все! И про то, как гнали коров, как работали на железной дороге и встречали первый воинский поезд и с кем встречали…
— Миша, Никита больше всего любит коней. Про коней ему обязательно надо написать, — остановил его Гаврик.
— Конечно! Напишем ему про отряд, про Петю Стегачева, про первые уроки в школе. И в конце припишем: «Трубу до Ольшанки дотягнуть никак невозможно», и напишем, где теперь наша труба и что она делает. — С этими словами Миша достал из нагрудного кармана уже достаточно помятую книжечку, которую они давно собирались вместе прочитать, но беспокойные дела мешали осуществить это желание. — Звонок еще не скоро. Почитаем?
Они читали поочередно, увлеченные всем тем, что попадалось Каштанке на глаза в ее путешествии со столяром по улицам старинного и странного города. Потом они переживали вместе с Каштанкой холод зимних метелей, голод, тоскливое одиночество. Читал Гаврик, а Миша, слушая, посматривал на обложку книжки и никак не мог уяснить себе, кого искала заблудившаяся Каштанка — или столяра и его Федюшку, или Никиту Полищука и Катю Нечепуренко.
О смерти гуся Гаврик читал с суровым выражением на лице, но поговорить тут было не о чем. Гаврик только недовольно заметил, оторвавшись на секунду от страницы:
— Надо же глядеть, чтоб лошади на гусей не наступали!
Зато представление в цирке, залитом огнями, переполненном зрителями, их крикливыми, веселыми голосами, восприняли с восторгом:
— Каштанке, конечно, любой помог бы, — сказал Миша.
Конец рассказа вызвал у товарищей задумчивую улыбку.
— Гаврик, а ведь этот артист, новый хозяин Каштанки, был неплохой, а она все-таки убежала от него, — проговорил Миша.
— Она к Федюшке, к старому другу, через все препятствия, — улыбнулся Гаврик.
Они обо всем договорились. Можно и слезать со стога по той самой лестнице, по какой на него взбирались. Но у них веселое настроение, и они решили окатиться со стога. Подражая паровозу, готовому отправиться в путь, Гаврик засвистел и покатился по крутому, колючему склону стога. Еще в дороге он ощутил, что штаны прорвались. Очутившись на земле, он поднял подол полушубка и, к огорчению, убедился, что ощущение его не обмануло.
Миша, с трудом подавляя смех, сочувственно сказал со стога:
— Гаврик, это ж у тебя с мамкой разговоры будут!
— А ты думал, нет? — снизу спросил Гаврик.
— Я думал, да! — уже засмеялся Миша. — Гаврик, не унывай! У мамы в сундуке есть клочок точно такой материи: серенький, с синенькими полосками. Зайдем в самохинский дот, я тебе его выдам.
Но когда и Миша скатился со стога, Гаврик его спросил:
— Миша, а этого клочка хватит и на мои и на твои брюки?
— Хватит, — засмеялся Миша, и они побежали в самохинский дот.
* * *Школьный колокольчик звонил, звонил и умолк. Слышней стали детские голоса, вырывавшиеся из распахнутых окон школы. Рамы и подоконники только вчера выкрасили, и они сохли на солнце.
В шестом классе через десять минут должен начаться урок ботаники. Небольшая классная комната заставлена табуретами, скамейкой, ящиком из-под артиллерийских снарядов. Ящик накрыт полотняной дорожкой с вышитыми на ней маками. Ящик заменяет учительский столик.
В комнате было оживленно, весело и немного бестолково. Ребята помогали Зинаиде Васильевне устраивать ботанический уголок.
— Зинаида Васильевна, поглядите, — я тут вбиваю гвоздь?
— Зинаида Васильевна, а я хорошую сумочку сшила?
— Зинаида Васильевна, а на втором уроке — русский?
Зинаида Васильевна, отвечая на вопросы, успевала давать советы, относящиеся к делу, которым они занимались.
— Сумочку ты, Таня, сшила превосходную. Раскрой ее чуть пошире… Правильное — и она из своей маленькой пригоршни ссыпала в эту сумочку двукрылые, похожие на желтых бабочек, семена клена.
