Джентльмены и снеговики (сборник) - Светлана Васильевна Волкова
– Почему это мой? – подняла голову Люська.
– Ну а чей же еще! Курочкин, дуй к нам!
Витька подошел, встал рядом, у подоконника. Румяную щеку его оттопыривала барбариска.
– С утра спросить хочу, кто это тебя так обкорнал? – прищурилась Машка.
Витька перекатил леденец за другую щеку и гордо выпалил:
– Много будешь знать – скоро состаришься!
– Ладно уж, Ромео, будто я не догадалась! Всё, Люсинда, побежала я. – Машка махнула Люське. – И не кисни ты по поводу собрания: не насмерть же папка тебя убьет!
Люська пожала плечами и с грустью посмотрела на Витькину прическу – свое вчерашнее вдохновение. Надо бы вот тут еще чуток подровнять и тут…
– Митрофанова, да не дрейфь ты! Образуется все еще мож-быть.
– Отстань хоть ты от меня, утешитель!
Витька глянул на нее лукаво и как будто подмигнул.
– Что это у тебя за нервный тик?.. – вздохнула Люська.
– Пошли позырим, о чем они там треплются! – заговорщицки прошептал Курочкин.
Идея была заманчивой.
– Каким образом?
– Да в щелочку. Завуч же громкая, из коридора слышно. Неужели тебе не интересно?
Люське было ужас как интересно. Но и страшно одновременно.
– А вдруг директриса по коридору пойдет?
– Убежим! Ноги-то есть!
Это было логично. Люська сунула книжку в портфель и спрыгнула с подоконника.
Дверь приоткрыть так, чтобы она не скрипнула и не привлекла внимание, было не очень-то и просто. Витька дождался громкого кашля кого-то из родителей и осторожно потянул ручку на себя. В узкую щель стала видна часть класса, люди и написанные на доске какие-то цифры – наверняка сбор денег на очередную автобусную экскурсию. Галина Борисовна в белой нарядной блузе и Римма Альбертовна в узком голубом бадлоне под коричневым костюмным жилетом отвечали на вопросы родителей о предстоящей первомайской демонстрации. Отец сидел за третьей партой, где обычно было место разжалованного фаворита Васьки Кошкина, и Люська даже могла видеть часть отцовского лица в профиль.
– Мощная спина у твоего папки, Митрофанова! – сказал зачем-то Витька. – А моя мама где-то, наверное, в конце класса, отсюда не видать.
– Курочкин, ты мне на нервы действуешь!.. – выдохнула Люська.
Витька хотел было ответить, но тут она вцепилась в его рукав. В щель было видно, как Римма Альбертовна потянулась к заветной белой папке с надписью «Дело № ». В классе смолкли.
– …И вот пример абсолютного морального падения пионера, – четко выстреливая каждое отдельное слово из морковного рта, произнесла Римма Альбертовна и потянула за мятую тряпичную тесемочку.
Люська до крови закусила губу. И показалось ей, будто кто-то изнутри выедает ее душу оловянной ложкой в дырочку – такой, какая была у Добролюбова в ее сне, и через дырочки эти, точно растаявшее мороженое, что-то протекает, остается в теле. И вот это «что-то» ноет и болит.
Она увидела, как напряглась спина отца, когда произнесли ее фамилию, как сжал он кулаком карандаш, и закрыла от ужаса глаза. Но внезапно повисшая в классе тишина заставила ее вновь взглянуть в дверную щелку.
– Чо там? – высовывался из-за ее плеча Витька.
Отец выпрямился и оглядел присутствующих.
– Так я не понял, что моя сделала-то?
Римма Альбертовна вынула из папки тетрадь и, отвернувшись к портрету Ленина в оконном простенке, протянула ее старшему Митрофанову, будто ей даже противно смотреть. И держала-то тетрадь двумя пальцами, точно боялась запачкаться. Галина Борисовна кивала, поджав губы.
– Лучше вы сами взгляните, Николай Никитич. И покажите остальным, чтобы все осознали глубину содеянного!
Отец встал из-за парты, тяжелым шагом подошел к столу, взял тетрадь в руки. Люська сощурилась, как могла, пальцами растянула себе «китайские очи», чтобы лучше видеть, но было слишком далеко и мелко.
– Не дрейфь! – прошептал Курочкин, толкнув ее под локоть.
Родители за партами вытянули шеи. Отец повертел тетрадь, пролистал, вылавливая глазами оценки, но ничего необычного не нашел.
– Три тройки, три четверки. Двоек нет. Что-то я в толк не возьму, к чему весь этот цирк?
– На обложку, на обложку взгляните, уважаемый!
Митрофанов-старший уставился на зеленую обложку, нахмурившись.
Люська чуть слышно ойкнула.
– Мне ваши интеллигентские намеки не понять, – услышала она папашин голос. – Я человек простой. Вы мне прямо укажите, что где не так. И при чем тут пионерская совесть моей дочери?
Римма Альбертовна приняла суровый инквизиторский вид и выхватила у него злополучную тетрадь. И тут лицо ее сделалось маковым, как у младших Митрофановых после бани. Галина Борисовна ткнулась носом в обложку, и глаза ее, наверное впервые в жизни, сфокусировались оба на одной и той же точке – и точкой этой был верхний левый угол. Так смотрели они обе, не веря зрению, и лишь отцовский голос вывел их из ступора:
– Может, все-таки объясните?
– Он же выбритый был… – только и смогла проговорить Галина Борисовна.
Родители за партами зашумели.
Отец потрогал собственный колючий подбородок и вновь взглянул на портрет Добролюбова.
– Ну, все мы бреемся. Иногда.
В классе засмеялись.
– Так я возьму тетрадку-то? – спросил отец.
Римма Альбертовна молча кивнула.
Собрание было окончено. Говорливая волна родителей хлынула в дверь, и Люська с Витькой едва успели отскочить.
– Поди сюда, коза! – прогремел отцовский голос.
Люська осторожно сделала шаг и на всякий случай уставилась в пол, как учила баба Нюра: «На случай мужского гневу девка должна глаза долу держать». Вот она и держала глаза долу, пока отец не сунул ей в руки тетрадь.
– За тройки тебя сейчас ругали. Думаешь, отцу приятно?
Люська замотала головой.
– Думаешь, папка горбатится, чтобы перед классом краснеть за тебя? – продолжал отец.
Люська отметила, что «бестолочью» он ее не назвал. Значит, все очень-очень неплохо.
– Я исправлюсь! – выкрикнула она и, подхватив портфель, не веря своему счастью, помчалась из школы прочь.
* * *
Под грибком было уютно, и даже холодный ленинградский ветер как будто забыл о Люськином дворике. Вот уже пятнадцать минут солнце намеревалось сесть за черный хребет крыши соседнего дома, но, видимо, зацепилось за кривенькую телевизионную антенну да так и повисло на ней, точно прокипяченная наволочка.
– Курочкин, ну как? Как?!
Люська таращилась на тетрадку, не веря своим глазам. Из верхнего левого угла на нее смотрел Николай Александрович Добролюбов: косой пробор, маленькие продолговатые очки, толстая нижняя губа. И борода, борода – та самая, по контуру лица, не тронутая бритвой! Люська осторожно провела пальцем по портрету. Ни катышков от бритвы, ни следов от
