Рудо Мориц - Его большой день
«Покажите-ка мне ее!» — попросил я ребятишек. Они охотно отвели меня к ручью.
Это была давно околевшая старая лиса.
«Что с этими рыжими разбойницами творится?» — ломал я голову по пути к дому.
Потом я решил, что на этих двух лисицах свет клином не сошелся. Их на территории хозяйства невесть сколько бродит. Без них благородной дичи легче жить станет. Вот я и выбросил из головы этот случай. Но ненадолго.
Примерно через неделю пришел ко мне лесник Кашка и говорит, что опять на выгонах дохлую лису нашли.
Я так и подскочил.
«Что за чертовщина! Мор на них напал, что ли?»
Спрашиваю у Кашки:
«Послушайте, Кашка, а это не та ли лиса, что мне уже показывали?»
Лесник отвечает: не та, мол, эта у дороги лежит.
Теперь уж я о лисицах забыть не мог. К тому же в это время и охотничья газета как раз писала, что среди дичи бешенство стало распространяться. Может, оно и в наших лесах объявилось и первыми лисы заболели? Велел я пастухам, если они еще дохлую лису найдут, сразу же ко мне ее принести.
Дай, думаю, пошлю-ка ее в город на исследование.
И двух недель не прошло, как мальчишки и вправду только что околевшего лиса ко мне притащили. Говорят, нашли в Бргловом ручье, неподалеку от польской границы.
Наконец-то узнаю я, почему лисы гибнут!
Осматриваю лиса, но ничего подозрительного не нахожу. Глаза проверил. Нет, этот лис, конечно, не от бешенства погиб. И тут вдруг заметил, что шерсть на затылке лиса слиплась. Раздвигаю шерсть. A-а, вон она, причина! Четыре следа от острых клыков! Вот оно что! Какой же дьявол лисиц душит? Кто это может быть?
Сколько ни ломал голову, ответа на вопрос нет как нет.
Все лето не мог я загадку разгадать. Очень меня угнетало, что лисы одна за другой гибнут…
В конце концов раскрыть эту тайну нам все-таки удалось.
В начале осени у нас в лесу старый олень-драчун объявился. Мы хотели поскорее застрелить его.
Оленьи бои были в полном разгаре. Поэтому он мог причинить большой урон оленьему поголовью.
Тогда-то я и устроил засаду на Волчьей Вершине, где оленя-разбойника видали много раз.
Передо мной была старая, сильно заросшая лесосека. Листья на деревьях и кустарнике пестро расцветились, и золотого цвета было больше всего. Это пока солнце высоко стояло. Зашло солнце за высокие горные вершины — золото погасло и вырубка потемнела. А об олене ни слуху ни духу.
Подумывал уже я уйти, да внизу в лощине зашевелилось что-то. Смотрю в бинокль — так и есть: олень. Но за ракитой головы не видно было, не поймешь, что за олень. Наконец он поближе подошел. Вижу — тот самый. Его-то я и ждал. Рога на голове книзу потолще, а на концах гладкие и острые, будто кинжалы.
Прицелился я, выстрелил.
Прыгнул олень как-то судорожно и исчез в узкой расщелине, заросшей высокими кустами бузины и лопухом. Пришел я туда, вижу: следы крови олень оставил. Кровь темная, значит, попал я в печень, олень далеко не уйдет. Отметил я сломанной веткой место, куда олень прыгнул, и домой ушел. Приду за ним завтра.
На другой день позвал я с собой на Волчью Вершину Кашку и еще одного лесника.
Стали мы лес осматривать.
Через полчаса промокли от росы по пояс, но оленя-подранка так и не нашли. Однако не хотелось нам от своего трофея отказываться. Не провалился же он сквозь землю!
Продираюсь я через мокрые кусты и вдруг слышу на вырубке страшный визг, рычание чье-то…
«Что там такое?» — думаю я и никак не могу в толк взять, что это за странные звуки.
Где-то далеко в стороне выстрел прогремел.
«С оленем, значит, покончено», — решил я и успокоился. Но интересно бы узнать, что на вырубке делается? И быстро взобрался по крутому склону. А рычание и визг все яростней, слышны в них боль и злоба. У меня мурашки по телу побежали, в жизни такого я не слыхивал. А любопытство меня так вперед и подгоняет.
Выбегаю на небольшую полянку и вижу удивительную картину: рысь с лисицей дерутся.
Катаются по земле, рычаг. То пятнистая темно-серая рысь очутится внизу, то рыжая лисица.
Только этой пятнистой кошки на участке не хватало!
Ударил я из двустволки дуплетом, и соперники остались лежать на земле. Подошел я и вижу: рысь все еще держит зубами лисий затылок. Лиса же во время схватки перегрызла сухожилия на задней лапе рыси.
Осмотрел я внимательно раны на шее лисицы, и тайна гибели лис в нашем лесу открылась. Из следов от четырех острых рысьих клыков еще кровь сочилась.
Разложили мы костер у ручья, чтобы обсушиться, а лесник Кашка ходит вокруг мертвой рыси и ворчит:
«Ну и жадная тварь! Все хотела себе забрать!.. Но шуба у этой негодницы красивая!»
Прав был Кашка. Ведь рысь потому душила лисиц, что хотела быть единственной хозяйкой на участке. Не терпела, значит, чтоб и другие хищники на ту же дичь, что и она, охотились.
— Вот и попала сюда! — сказал дядя Богдан, показывая на шкаф.
9. Сметливая лиса
Несмотря на свои шестьдесят лет, дядя Богдан ходил так быстро, что я едва поспевал за ним и при этом весь обливался потом. Поэтому я очень обрадовался, когда он остановился у ручейка и сказал:
— Ну вот, мы и пришли.
Ведь он сегодня обещал привести меня туда, где пасется и приходит на водопой благородная дичь.
По одну сторону долины шумел старый еловый лес, по другую виднелась вырубка, на которой кое-где тянулись ввысь буки-семенники. Островками краснел цветущий иван-чай, а пониже, у ручья, благоухал золототысячник.
Мы сели под кустиком. Поток бешено прыгал по крупным камням и громко журчал.
Пришлось подождать. Солнце было еще высоко, и на вырубке сильно припекало. В такое время благородная дичь лежит где-нибудь в тенистой чаще и выходит оттуда на водопой только по холодку.
По мере того как солнце садилось за горный кряж, на вырубке менялись краски. Искрившаяся в солнечных лучах зелень потемнела, стала бархатистой, а ярко-красные островки иван-чая приобрели лиловатый оттенок.
Вскоре на вырубке показались те, кого мы так долго ждали.
Неподалеку вышла косуля с двумя козлятами. Они неуклюже перебирали слабыми тонкими ножками, с трудом пробираясь через толстый слой валежника.
С противоположной стороны вышла целая оленья семья и даже с оленем во главе.
Приятно было видеть, как эти красивые животные с аппетитом щиплют с кустиков листья, чертополох и траву. Я глаз от них не мог оторвать.
Тени легли уже на всю вырубку, ближе к чаще стало совсем темно.
— Вот полюбовались мы ими, теперь можем идти, — шепчет мне на ухо дядя Богдан.
Но мне не хотелось уходить, и я попросил еще немножко подождать.
И тут вдруг неподалеку от нас послышалось слабое ворчание. Оно тотчас же смолкло, наступила тишина. И снова те же звуки. Мы насторожились — что это могло быть?
Я смотрю во все глаза и вдруг вижу: откуда ни возьмись, лиса пробирается к ручейку. Облезлая, как всякая лиса летом. А за старой ковыляют три маленьких лисенка.
Мы боялись пошевелиться.
А лиса подошла к ручью — и прямо в воду. Ручеек на этом месте был совсем мелкий. Она и брюхо себе не замочила. Дошла лиса до торчащего из воды камня, вскочила на него и стала манить лисят к себе. Да где там! Бегают по берегу, барахтаются, скулят, а в воду не идут. И к матери тянет, и в воду лезть страшно. Один лисенок окунул было ланку, но, словно обжегшись, быстро отскочил назад.
Трусость детенышей рассердила лису. Она вернулась на берег и стала тихонько повизгивать — уговаривать их. Лисята приставали к ней, теребили ее облезлый мех, кувыркались — наверно, от радости, что мать опять с ними.
Старая лиса опять вошла в ручей и все оглядывалась, идут ли за ней дети, манила их. А те ни за что не хотели лезть в воду. Пришлось матери снова выйти на берег. Она больше не повизгивала, а сердито залаяла. После такого серьезного выговора один лисенок осмелился пойти за матерью. Он высоко поднимал лапки и стряхивал с них воду. Мать перевела его на другой берег. А остальные двое? Вода, должно быть, все еще нагоняла на них ужас. Мать долго понапрасну звала своих детей. В конце концов она отвернулась, побежала со смельчаком на вырубку и там спряталась в высокой траве. Двое брошенных лисят жалобно скулили, но в воду не шли.
Что было делать бедной матери-лисице?
Опять она вернулась, перешла ручеек. Смелый лисенок — за ней. Теперь старая лиса начала показывать маленьким трусишкам, как надо переходить ручеек. И когда она отправилась на другой берег, за ней шли уже два лисенка. Третий жалобно пищал и скулил на прежнем месте. Мать снова побежала прочь от ручья — думала таким образом заставить трусишку войти в воду. А тот никак не мог набраться смелости. Бегает по бережку, склонив головку набок, и только печально глядит в ту сторону, где мать исчезла.
