Портфель для Настеньки - Иван Иванович Сабило

«Из школы пока не звонили».

— Ничего дела, — сказал я. — Даже чуть пятерку не поставили. Ответь я на последний вопрос, и пятерка была бы обеспечена. А так «три»… Да, бабушка, у нас сегодня педсовет, вместе с родителями. Ты пойдешь?

— Что ж ты раньше-то молчал?

— Бабушка, мне нужны деньги.

— Мой руки и садись обедать.

Я вымыл руки и сел к столу с умным лицом. Обедать с умным лицом меня приучил папа.

Сам он всегда обедает с умным лицом. Он никогда за столом не меняет выражения лица. Даже если суп очень горячий, то все равно он сидит с умным лицом — ждет, когда остынет… Да и вообще, мой папа умный. Так говорят о нем все. Они говорят «умный специалист». А мне они говорят: «Вот хороший пример для тебя, постарайся, когда вырастешь, стать похожим на отца».

А я и без них знаю, что отец мой умный, но, по-моему, не очень интересный. То есть, может быть, там, среди взрослых, он и умный и интересный. Но что касается меня, так я считаю, что дед Захар куда интереснее.

Я сидел за столом и ел сырники с компотом. Бабушка что-то делала на кухне. И тут зазвонил телефон — будто сразу сто пчел ужалили меня.

Я вылетел в прихожую, но бабушка успела раньше.

— Дай, это мне! — закричал я. Но она уже сказала: «Да?»

Я медленно вернулся к столу, и у меня пропала охота есть.

— Ну, Вовочка, дружок, почему же ты вчера ушел с урока немецкого языка? — спросила бабушка. Она притворно улыбается и так же притворно щурит глаза. Будто ее только что обрадовали или поблагодарили за хорошее воспитание внука.

Она сложила руки на груди и смотрела на меня. Ждала, что я начну отпираться, говорить, что вовсе это неправда, что учительница ошиблась. И что на самом деле я не уходил ни с какого урока, а просто учительница забыла, кто ушел, и назвала мою фамилию.

Но вместо этого дурацкого приема я встал и сказал:

— Бабушка, сначала перестань притворно улыбаться. Будто не я убежал с урока, а ты. И не волнуйся. Так получилось. Зато знаешь, как теперь обо всем думается! Я еще никогда так хорошо не думал… Вот сама посуди.

Бабушка слушала меня, и на лице ее была прежняя улыбка. Но я знал, что эта улыбка скоро исчезнет, а бабушка станет совсем другой — ворчливой, не моей, а чужой.

Когда разговор заходил о моем поведении, бабушка становилась неузнаваемой. Она много говорила, то и дело морщила и без того морщинистый лоб, а голос ее становился звонким, как у девчонки. Она старилась прямо на глазах. И мне в эти минуты совсем не хотелось шутить, я делался глупым и серьезным.

— А сегодня мы с Кешкой решили, что отныне все свои дурные проступки будем исправлять чем-нибудь хорошим. Логично?

— И что же вы делали, сбежав с урока? — спросила бабушка, пропустив мимо ушей наше с Кешкой начинание.

— Ничего не делали. Играли в парке в футбол.

— А нужно ли было из-за футбола убегать с урока? Для этого есть другое время.

Я прервал бабушку:

— А еще одной девочке подбили мячом нос. И вот тогда я и сам пожалел, что все это случилось.

Бабушка присела на краешек стула. Потрогала мои волосы, потянула легонько за ухо и стала говорить.

— Чего вам не хватает?.. Мы вас и кормим, и одеваем, и деньги даем, чтобы не хуже, чем у других людей. А вы с урока бегаете, носы друг другу бьете. Да если бы мне на твое место, знаешь, как бы я училась!

— Так же, — буркнул я. Но мне стало жаль бабушку. Любую неприятность, случавшуюся со мной, она воспринимала, как ужасную трагедию. Все ей казалось, что я теперь окончательно пропал и уже никогда не смогу стать хорошим, а навсегда останусь только плохим и никчемным, как она говорила, человеком.

— Ладно, я больше не буду, — сказал я. — Обещаю. Ничего в этом страшного нет. Ну, ушли с урока, ну, больше не уйдем. Ну, подбили нос хорошей девочке, ну, больше не разобьем… Зато все сразу поняли, что она непросто хорошая вообще, а она… все время хорошая… Другая бы нюни распустила, пищать начала, а она — ни звука. Представляешь, какой пример?!. Дай денег, мне уже надо идти, а то они там соберут без меня.

Бабушка медленно встала со стула. Достала из шкатулки старый кошелек и высыпала на ладонь деньги. Ее руки бережно удерживали мелочь, и вся она внимательно рассматривала монетки.

— И по скольку же вы собираете?

— Ой, да кто сколько даст, — сказал я. Но испугавшись, что бабушка даст мало, добавил: — Чем больше, тем лучше. Это ведь такое дело, добровольное. Можно и совсем не давать.

— Ну, почему же не дать, если есть, — сказала бабушка, словно уже кто-то обвинил в том, что она не дала.

Положила на стол металлический рубль, пододвинула ко мне. Пересчитала в руке мелочь, положила рядом.

Я ждал, не торопясь, чтобы <дефект скана ввиду дефекта печатного издания>

Воробей, кошка и собака

Дверь открыла его сестра.

— Воробей дома?

— Дома. Кошку пугает. Надоели вы, как черти.

Я вошел в комнату. Воробьев сидел на полу. Рядом с ним — белая плюшевая собака. Напротив, в углу — испуганная серая кошка. От ошейника собаки к руке Воробья тянулся желтый шланг.

Воробей сжимал какую-то грушу на конце шланга, и плюшевая собака дергалась и подвигалась вперед, к кошке.

Бедная кошка! Она отступила в самый угол, встала на задние лапы, а передние подняла так, словно хотела показать, что она вовсе никакая не кошка, а боксер самого высокого разряда.

— Животных мучаешь?

— Не зуди, — сказал Воробей. — Зачем пришел? — спросил он, продолжая пугать кошку.

— За деньгами.

— Что-о?

— Постой, Воробей.