Трипольская трагедия - Рубановский Илья Маркович
В засаде
Надвигалась ночь, мрачные тени гор, окружающих долину, в которой лежит Триполье, таили, казалось, неведомую опасность.
И вот две роты маршируют туда, в эти горы.
В засаду.
Мы последуем за ними.
Вскоре донесся грохот перестрелки с правого и левого флангов. Она становилась все взволнованнее и учащеннее.
«Предстоит серьезная операция, нужно ждать распоряжений командования», напряженно думали комсомольцы в серых шинелях, с тревогой посматривая на своих соседей, — проявлявших больше страха, чем готовности к бою.
«Да, это ненадежные резервы, но тем ответственнее наша задача, — решили про себя вчерашние делегаты комсомольского съезда, — быть цементом, соединяющим эти рыхлые куски»…
Следить, быть готовыми ко всему…
…— Связь с правым флангом прервана! — словно единым вздохом пронеслась по цепи тяжелая неожиданная весть.
Началась паника. Пули засвистели за спиной отряда, сидящего в засаде.
В чем дело, что это может означать? Глухо долетало громовое «ура».
В Триполье — неладно.
Послышался топот бегущих стремительно ног.
— Стой! Кто идет?
— Братцы, братцы, — растрепанный, с прилипшими ко лбу волосами, бежал красноармеец и, еле переводя дыхание, прокричал:
— Братцы, зеленовцы в селе!.. Безжалостно расстреливают и убивают всех наших…
Подробности этого странного и страшного, но верного сообщения выяснились уже потом.
Перед нашим левым флангом, расположенным в окопах перед селом, показалась внезапно человеческая цепь.
Люди двигались ползком, прячась за естественные прикрытия.
«Зеленовцы», сообразили красноармейцы.
Началась беспорядочная стрельба.
— Где командир? Почему нет команды?! — неслись отовсюду встревоженные голоса.
Ротного командира не было.
— Огонь, стреляй по бандитам! — пытался командовать совсем растерявшийся полуротный.
Но бандиты выбирали хорошие позиции, они прятались за бугры, за кусты, заползали в ложбинки и подползали все ближе и ближе.
— Пали! Стреляй по ползущим! — истерически прокричал полуротный и внезапно, выскочив из окопа, бросился бежать обратно, в село.
Вконец растерявшиеся красноармейцы последовали за ним.
Вот они уже подбегают к селу. Там весело полыхало зоркое пламя ночных костров; вокруг, непринужденно развалившись, сидели ничего не подозревавшие бойцы, — им также никто не подал команды. Многие разбрелись в поисках пищи.
Внезапно на горе, где находился наш правый фланг, они увидели толпу стремительно бегущих красноармейцев, спешивших за храбрецом полуротным, а за ними, преследуя их по пятам, мчались зеленовцы.
— Тревога! К ружьям!
Но было поздно. Зеленовцы уже не ползли, — о нет, — они даже не бежали: это были неизвестно откуда взявшиеся всадники.
Словно повинуясь безмолвной команде, отовсюду — из погребов, чердаков, сараев — вылезали, выпрыгивали спрятавшиеся там бандиты. Мужики с лицами, перекошенными злобой и ненавистью, старики с развевающимися трясущимися бородами, вооруженные топорами, вилами, просто дубинами, как саранча, налетали, неслись отовсюду, и страшный звериный крик их: «Ур-р-р-а!.. Ур-р-р-а-а!..» сливался с сотнями истерических голосов женщин, стоявших у дверей своих хат и поощрявших мужей на безумную расправу.
Расправа
Под эти неистовые звериные вопли людей, охваченных непобедимым припадком классовой ярости, началась жесточайшая, дикая резня.
— Бей их, дави красных гадов!
Пощады не было никому. Красноармейцы, забывшие о своем революционном долге, бежали, как овцы, в панике, в страхе за свою жизнь забывая об оружии, о необходимости защищаться, пока их не настигал и не валил на месте удар топора или дубины.
И только две горсточки комсомольцев, находившихся в окопах и в селе, на отдыхе, пытались драться, оказать сопротивление, организовать отпор. Но их усилия оказались тщетными. Паники людей, думавших только о спасении своей собственной жизни, охваченных животным страхом, остановить уже было нельзя.
Комсомольские бойцы не бежали, они ни у кого не просили пощады.
И все они были безжалостно перебиты.
До позднего вечера продолжалась расправа.
Отовсюду вытаскивали спрятавшихся красноармейцев. Их мучили, волочили с хохотом и торжествующими воплями по улицам, пытали; классовый враг мстил, как только мог.
Кулачье торжествовало победу. Сельская беднота, бывшая в меньшинстве, молчала, она была бессильна и могла в случае протеста только разделить участь избиваемых.
Но вернемся в горы, на левый фланг, где мы оставили отряд ушедший в засаду.
Из рассказа прибежавшего из села красноармейца участники отряда поняли, что они погибли.
На землю упал вечер. Горстка безмолвных и угрюмых бойцов вышла из окопов. Приготовили винтовки, но стрелять уже невозможно — не видно цели, нет смысла.
Душит бессильная злоба, в ярости сжимаются кулаки.
Нужно временно отступить. Куда? Путь один к Днепру. Кругом свистят пули: в темноте видно, как вспыхивали огоньки от выстрелов, — значит там, в Триполье, падают раненые и убитые.
Группа бойцов спустилась, падая и срываясь в темноте, с крутого берега и пошла к заливу Днепра под Трипольем.
Там, по колено в воде, уже стояли в напряженном ожидании несколько десятков комсомольцев.
Метались по берегу потерявшие голову красноармейцы, бросались в воду и пускались вплавь. Вот лодка — на ней могут поместиться человек восемь, но влезают пятнадцать, по бортам цепляются еще другие, лодка плывет несколько метров, круто накреняется, и все пассажиры ее падают в воду.
Совсем стемнело. К берегу подходят какие-то люди.
— Кто идет?
— Свои, свои, не бойтесь! — раздается приветливый, успокоительный ответ.
Бойцы идут навстречу: это бандиты, вооруженные до зубов. За ними волочатся несколько пулеметов.
Снова провокация!
— Сдавайтесь, а то всех перестреляем!.. Комсомольцы поспешно кидают свои документы в воду. Лихорадочно работает мысль в поисках выхода. Что делать?.. Повернуть обратно, в реку — поздно, нельзя…
Участники отряда медленно, один за другим, выходят на берег. Бандиты окружают их тесным кольцом.
— Попались, большевики!
Посыпались первые удары прикладами и нагайками.
— Айда в село!
Пленный отряд шел по разрушенному Триполью. Ночь вступила в свои права. Луна бледным серебристым светом освещала догорающие развалины крестьянских хат. Живые шли мимо всюду валявшихся трупов, окровавленных и растерзанных, мимо беспомощно стонавших раненых и умирающих своих товарищей. Брань, толчки, удары, пинки, выстрелы — сливались в один жуткий концерт, который люди-звери разыгрывали в прозрачной свежести прекрасной летней ночи.
Смерть всюду делала свое дело.
Несколько десятков комсомольцев шли на новые страдания и муки.
Их привели в центр села, на базарную площадь, где высятся большие каменные лавки и склады.
В «гостях» у зеленовцев
Началась первая ночь в «гостях» у зеленовцев. Поминутно открывается дверь сарая, где, как сельди, набитые в бочку, помещаются участники захваченного на берегу отряда; беспощадные грубые руки вталкивают внутрь все новые группы окровавленных пленников.
Вскоре в наглухо захлопнутой и зорко охраняемой клетке нельзя было не только лежать или сидеть, но негде даже стоять. И всю ночь не смолкали: проклятия здоровых, стоны и плач раненых, крики умирающих.
Что сулит рассвет? Молодости, буйно цветущей юности, всем, в ком бьется сердце революционера, в ком кипит горячая большевистская кровь, — не страшна близость смерти, хотя настоящие революционеры совсем, совсем не хотят ее! Рассвет сулил нашим братьям надежду. И он, казалось, не обманул их.
