Айрин Хант - Недобрый ветер
Оставшиеся полбуханки хранились у Джоя. Он достал хлеб, и Хови нарезал его перочинным ножом. Мы ели медленно, пережевывая каждую крошку, чтобы растянуть удовольствие. Джой первый прикончил свою долю, и Хови протянул ему корку от своего куска.
— Ешь, Джой, я не люблю корки, — соврал он, глазом не моргнув. Ну и артист этот Хови!
Дробный стук колес вскоре убаюкал нас. Говорить не хотелось, мы прислонились к мешкам с известью и закрыли глаза. Но тут я вспомнил предупреждение бродяги о тяжелых грузах, вскочил и осмотрел мешки. Уложены они были надежно. К успокоился и уснул.
Лишь забрезжило утро, в вагон вошли два железнодорожных охранника. Один из них пнул меня в голень, не слишком больно, но увесисто, давая понять, что шутить не намерен.
— Эй, вы, вставайте, через четверть часа вам сходить. И смотрите, больше не попадайтесь.
Один из взрослых «зайцев» в углу что-то крикнул охранник, я не расслышал, что именно, но тон у него был свирепый.
— Мы выполняем приказ, приятель. Это наша работа. В вагонах полно безбилетников. Обождите следующий товарный состав, может, с ним вам повезет больше.
Когда поезд остановился, мы сошли. Было холодно и темно, только тускло светили станционные огни. Вдоль всего состава товарных вагонов выпрыгивали мужчины и подростки, словно крысы, покидающие тонущий корабль. Я подал Джою руку, когда он прыгал вниз. У него затекли ноги — спал он в неудобной позе. Он еще не пришел в себя и спросонок не понимал, что происходит. Хови беззлобно ругался, держа в одной руке банджо, а другой помогая Джою.
Пыхтел паровоз, чертыхались люди, копошась у состава. Внезапно со стороны города до нас донесся нарастающий гул. Мы замерли, прислушиваясь, и в предрассветной мгле увидели, что нас надвигается людская стена. В руках у них были дубинки и вилы, и до нас уже долетали злобные выкрики.
— Эй вы, ни с места! — заорал огромный детина, выступая из толпы вперед. — У нас хватает голодных ртов. Сделайте только шаг, и мы забьем вас, как паршивых собак.
С нашей стороны раздался свист, улюлюканье и возгласы гнева.
— Чего вы хотите, — закричал кто-то в ответ, — чтобы мы под колеса бросились?
В ответ раздался дружный хор:
— Да, да, именно этого мы хотим!
Это похоже было на страшный сон. В голове у меня пронеслась мысль: «Джою всего десять лет, такая ругань не для его ушей».
Вдруг рядом с нами оказался тот бродяга, с которым я по знакомился на чикагской товарной станции.
— За мной, ребята. Как только поезд тронется, мы снова в него прыгнем. Больше ничего не остается, Я помогу малышу. И вы держитесь поближе.
Казалось, прошла вечность, пока не раздался гудок и поезд тронулся. Люди бежали рядом с вагонами, готовясь к прыжку. Видно, охрана на все махнула рукой: нельзя же сбрасывать людей под колеса на верную гибель. Бродяга поднял Джоя, как куль с мукой, швырнул его в пустой вагон и закричал мне и Хови:
— Осторожно — встречный поезд!
И верно, прямо на нас мчался пассажирский экспресс, а я от волнения его даже не заметил. Паровозные фары стремительно надвигались на нас, слепя глаза, Я ухватился за половицы вагона, подтянулся и перемахнул внутрь. Это было не трудно: состав пока еще не набрал скорость. Присев на корточки, я протянул руку Хови, но он почему-то замешкался.
— Держи банджо, — закричал он и подал инструмент в мои протянутые руки.
Что случилось потом, я не знаю и не узнаю никогда. Банджо коснулось моих рук, и в тот же миг я увидел, что пассажирский экспресс подкинул тело Хови, как щепку, и бросил его на рельсы.
Я едва не прыгнул вслед за ним. Позади вскрикнул Джой.
— Держите его! Не пускайте! — гаркнул бродяга.
Крепкие руки схватили меня и швырнули на пол, в угол вагона. Я впал в забытье и надолго потерял способность соображать…
Глава З
Мы с Джоем сошли с поезда к вечеру. Известие о несчастном случае облетело весь состав, и охрана притихла, в наш вагон они больше не заглядывали. Сошли мы по собственной воле — вагон и поезд неотвязно напоминали о гибели Хови. На крошечной станции никто не обратил на нас внимания. Лицо Джоя опухло от слез, у меня подкашивались ноги, я едва шел. Хотелось есть, но мы оцепенели от горя, и моя предприимчивость улетучилась. Я не мог заставить себя попросить еды и ночлега — боялся наткнуться на враждебность. В тот вечер я ни на что не был годен, то и дело спотыкался и держался за плечо Джоя, чтобы не упасть. Мы немного прошли вдоль путей и присели у полотна на насыпи.
Один из мужчин, сошедших с поезда, остановился подле нас. Он и другие уже успели зайти в станционную лавочку и купить кое-что съестного. В руках у него было с полдюжины консервных банок.
— Мы тут с ребятами надумали готовить ужин, — сказал он. — Пошли с нами, что-нибудь и вам перепадет.
Чистое безумие отказываться от угощения, но Джой отрицательно покачал головой, И я его понимал. Мы были слишком оглушены случившимся, чтобы проводить вечер на людях; хотелось спрятаться куда-нибудь, подальше от чужих глаз, остаться наедине с нашим горем. Я вежливо поблагодарил мужчину и сказал, что мы не можем терять времени.
— А куда вы спешите? В какие края?
Это был уместный вопрос, но я не знал, что ответить, поднял на него глаза и только покачал головой.
— Так я и думал, — сказал он и бросил банку бобов к ногам Джоя. — Ну что же, желаю удачи, мальцы. Проситесь на попутные машины, а к поездам после того, что случилось, близко не подходите. И вот мой совет: возвращайтесь-ка к папам и мамам, ежели они у вас есть!
Он зашагал по шпалам, ни разу не обернувшись. Мы с Джоем смотрели ему вслед, пока он не исчез из виду, потом поднялись на ноги и, сойдя с насыпи, пошли полем. Шли молча, держась за руки. Никогда еще Джой не был так дорог мне. «Мы остались одни, — думал я. — Хови не вернется, надо к этому привыкнуть. Нас теперь двое».
Поле пересекал овраг. Через глубокий, высохший ров, заросший травой и сорняками, был перекинут мостик. Мы решили укрыться во рву от студеного ветра, который хлестал еще сильнее, чем прошлой ночью в Чикаго. Опустив на землю чемодан, одеяло и банджо, мы уселись на ворох опавших листьев. Уже стемнело, над пустынным полем нависло зловещее безмолвие. Внезапно издалека донесся гудок паровоза и перестук колес. Мы вздрогнули. Наверное, теперь всякий раз, заслышав поезд, я буду вспоминать гибель Хови. В ту ночь под мостом мы с Джоем дали волю слезам. Давно я не плакал, с малолетства. Была во мне упрямая жилка — как бы ни было больно, нюни не распускал. Но тут я не мог сдержаться. Наконец я взял себя в руки. Открыв ножом консервную банку, я разделил бобы поровну.
— Надо поесть, Джой, а потом решим, что делать дальше.
После еды нам полегчало. Расстелив одеяло на склоне рва, мы тихо беседовали.
— Может, вернешься, Джой? — спросил я. — Если хочешь, я отвезу тебя на попутных машинах в Чикаго, а потом уйду один.
— Значит, ты домой не пойдешь, даже если мы снова окажемся в Чикаго? — спросил Джой.
Я вспомнил искаженное злобой лицо отца, представил, с каким презрением он меня встретит. Вспомнил мамины слова, что мне и впрямь надо уйти из дому.
— Скорее с голоду помру, все лучше, чем вернуться. Тебе, Джой, они даже обрадуются. А я… я попытаю счастья в одиночку.
— И я с тобой, — упрямо мотнул головой Джой.
Я не показал виду, но его ответ доставил мне искреннюю радость.
— Нам будет гораздо труднее найти работу без… Хови, сказал я, — придется хлебнуть лиха, но, может быть…
Все-таки оставалось «может быть», слабая надежда. Еще двадцать четыре часа назад, под платформой надземки мы были так уверены в себе, в своем успехе. Будущее казалось лучезарным, мы хохотали от счастья. Только вчера это было…
Я спал недолго, неглубоким тревожным сном. Ночью подморозило, а к утру нас разбудили холодные капли дождя. Я достал еще одну куртку для Джоя и помог ему продеть затекшие руки в рукава. Мы собрали наши пожитки и побрели по сырому лугу голодные, оглушенные гибелью Хови. Необходимо добраться до ближайшего городка, там должна быть благотворительная столовка для бедняков, да и работа может подвернуться, вроде той, о какой мы мечтали с Хови. Но вспоминая мужчин, встречавших наш поезд всего несколько часов назад на маленькой станции, я испытывал бессильное отчаяние. Есть ли на земле местечко, где Джою и мне будут рады?
Какую угодно работу: рыть канавы, чистить выгребную яму — совсем не обязательно играть на пианино, лишь бы заработать, на два завтрака!
В это утро городок нам так и не попался, но к полудню мы набрели на ветхий фермерский дом. Такой развалюхи я в жизни своей не видел, даже в районе трущоб, где жил Хови. На обнесенном глинобитным забором дворе валялись горы всякого сора: гниющие доски, разбитая посуда, обломки игрушек, стульев и другой мебели. Единственным живым существом был надменный белый петух. С безразличием поглазев на нас, он зашагал прочь на длинных желтых ногах, Я решил, что хозяева дома, такие же бедняки, как мы, покинули ёго, надеясь найти работу и пропитание в другом месте. Мы вошли внутрь и быстро все оглядели. В доме хоть шаром покати, если не считать ржавой кухонной плиты. Мы ей очень обрадовались, собрали во дворе щепки и старые газеты, и вскоре огонь обогрел нас. Джой припал к плите, чтобы высохла сырая одежонка. Губы его покраснели, и он улыбнулся мне.
