Макс Бременер - Толя-Трилли

Это было забавно. Толя даже весело ухмыльнулся, глядя на своих партнёров, и во второй раз потребовал собаку недостаточно противным голосом. Между тем во второй раз он должен был произнести «Соба-аку!» вдвое более капризно. Поэтому Майя Георгиевна остановила репетицию, и всё началось сначала.

…До съёмки в тот день дело так и не дошло. А репетиция длилась с перерывами ещё часа три.

К концу своего первого рабочего дня Толя устал. Ему не нужно было жонглировать, как Вите, но и произносить короткие простые слова с нарастающей капризностью оказалось не просто.

«Мне! Хочу! Собаку-у-у! Дряни! Черти! Дураки!» Тут были важны не слова, а то, что Трилли как бы шестью скачками добирался до самых высоких нот. И прошло время, прежде чем ему удалось, правда спотыкаясь, «взбежать по лесенке» к высоким нотам. Так что когда Толя этому научился, то почувствовал усталость, точно и впрямь три часа подряд взбегал и сбегал по лестнице.

А на следующее утро мама, как о необыкновенном, всем рассказывала, что вечером Толя заснул сразу, едва только коснулся головою подушки.

Очень скоро Толя стал хорошо известен в городе. На набережной гуляющие приостанавливались, когда он шёл навстречу, чтобы получше его рассмотреть. Иногда они перешёптывались между собой, и тогда до Толи доносилось: «Тот самый, который…» Он знал, что за этим следует приглушённое: «…снимается в кино». Ему нравилось слышать о себе: «Тот самый…»

Мама возбуждённо спрашивала то режиссёра, то оператора, то кого-либо из актёров:

— Ну откуда все, буквально все, буквально везде, куда ни придёшь, знают, что Толик артист?.. Ведь как будто Толик ребёнок как ребёнок, что в нём такого, правда же?.. А взглянут на него и догадываются, начинается разглядывание, расспросы: «Мы слышали, что ваш сын…» — и пошло, и пошло! Откуда только люди узнают?..

Итак, в городе почти всем стало известно, что мальчик с длинными кудрями снимается в кинокартине. По правде говоря, этому способствовала отчасти сама мама — она охотно рассказывала, зачем сюда приехала, и соседям в гостинице и купальщикам на пляже. Что же касается расспросов, которыми, по словам мамы, ей докучали, то расспрашивал о Толе, в сущности, лишь один человек.

Это был пожилой бритоголовый мужчина в украинской рубашке, тёмных брюках и простых чёрных ботинках, редких в курортном городе. Он задал Толе только однажды один вопрос. Этот мужчина много времени проводил в парке возле гостиницы и часто подолгу сидел в тени каштана на той же скамейке, на которой любили отдыхать Толя с мамой. Он медленно, одну за другой, читал газеты, купленные рядом в киоске, и, переворачивая страницу, неизменно скашивал глаза на Толю. Иногда он садился не рядом с Толей и мамой, а на скамейку напротив, опоясывавшую восьмиугольником ствол итальянской сосны. В таких случаях он поглядывал на Толю поверх газеты — дружелюбно и пытливо, но всегда молча. И, как уже сказано, только раз этот курортник вдруг у него спросил:

— Как харчи у тебя — хорошие? Раз снимают, должны давать… Фрукты, ягоды кушаешь — имеешь возможность?.. Значит, обеспечивают. Ну понятно.

С того дня он, к некоторому удовольствию Толи, изредка сообщал тем, кто присаживался с ним рядом на скамейку:

— Видите хлопца? Семь годиков, а уже работничек. Родителям подмога. Артист!..

Только и всего.

И был в окрестности один человек, не обращавший на Толю ни малейшего внимания: дворник, поливавший цветники и газоны в парке, возле которого стояла гостиница. Этот дворник казался угрюмым, когда молчал, и надменным, если с ним заговаривали. Между тем как раз его расположения Толе очень хотелось добиться. Он мечтал полить цветы острой, как пика, струёй, вырывавшейся из шланга со сверкающим, точно у пожарных, наконечником. Но мечта эта пока что не сбывалась.

— Я не могу малолетнему дать шланх, — отвечал надменный дворник на Толину просьбу (он произносил «шланх», а не «шланг»). — Шланх малолетку не доверишь. — Он говорил это так, точно не самому Толе, а кому-то еще объяснял, почему отказывает мальчику.

Зато немалый интерес к Толе проявляли мальчишки, сбегавшиеся к месту съёмки с ближних и отдалённых улиц. Правда, больше, чем Толей, мальчишки интересовались Витей, умевшим жонглировать и ходить на руках (такие умения, что ни говори, встречаются не часто), но и за Толей они охотно следовали по пятам, когда он возвращался со съёмки. А некоторые при его приближении кричали: «Хочу соба-аку!» — подражая ему, но не поддразнивая его. Просто мальчишки показывали таким образом, что знают, кто он. И, в то время как один кричал приветственно: «Хочу соба-аку!», другой замечал:

— У тебя всё равно не получается, как у него.

Так что и то умение, которое было у Толи, мальчишки тоже ценили. По-видимому, им просто не приходило в голову, что Толя умеет истошно вопить и топать ногами не только в роли Трилли. Это со вздохом отметила мама в один из первых съёмочных дней. Но скоро у мамы, к великому её удивлению, не стало поводов жаловаться на Толю.

Он безропотно укладывался спать по вечерам, без капризов просыпался утром, ел с охотой и вообще перечил кому-либо редко и неупорно. Мама робко радовалась, не веря себе, и даже боялась вслух хвалить Толю за то, что он переменился, чтобы не напомнить ему, каким он был. Перемена, происшедшая с Толей, казалась ей чудодейственной, потому что была совершенно нежданной.

Между тем всё объяснялось очень просто.

Толя растрачивал свои силы без остатка, играя Трилли.

Что ни день, ему приходилось, во-первых, вопить на репетициях. Затем на съёмке среднего плана. Затем на съёмке крупного плана. После этого (снова здорово!) начинали снимать дубли. И, наконец, уже обессиленный, Толя вопил для стереоварианта.

Неудивительно, что по окончании такого трудового дня его уже не хватало на новые капризы.

Возможно, впрочем, что дело было не только в этом. Майя Георгиевна, например, считала, что Толе стало противно походить на Трилли. Галина Михайловна не соглашалась с нею, говоря, что Толя, в сущности, не имел случая взглянуть на Трилли со стороны.

Слова «не имел ещё случая взглянуть на Трилли со стороны» Толя краешком уха услышал, когда они были произнесены, и запомнил их. Но что за ними крылось, он понял позже.

Итак, уставал ли Толя от съёмок и оттого ему было не до капризов или (хорошо бы и вправду!) у него исправился характер, на этот счёт мама пока оставалась в неведении. Она рассчитывала узнать это в ближайшие дни.

Дело в том, что бюро погоды предсказывало наступление полосы дождей. Это значило, что дни, заполненные до отказа съёмками, сменятся для Толи днями отдыха. Вот тут-то и должно было обнаружиться, почему Толя не блажит: потому ли, что ему просто некогда, или потому, что он, как говорят в таких случаях, стал иным всерьёз и надолго.

Всё действительно выяснилось, и даже очень скоро, однако совсем не при таких обстоятельствах, как предполагала мама.

Начать с того, что первый дождливый день вовсе не оказался для Толи пустым. Утром к нему пришла Майя Георгиевна, чтобы дочитать рассказ «Белый пудель». Чем кончается рассказ, Толя уже знал со слов Вити. (Тот изложил ему всё в нескольких фразах. Дворник с богатой дачи украл пуделя, когда дедушка и Сергей спали. Это было днём. А ночью Сергей перебрался через ограду, проник в сад и услышал лай Арто, запертого в подвале. Сергей окликнул пуделя, и Арто, хоть и был привязан, вырвался из темницы.)

Всё это было Толе известно, но он внимательно слушал Майю Георгиевну, потому что его интересовали подробности. Например, Витя ничего не сказал о том, как Трилли перенёс потерю собаки, ведь вечером она у него была, а проснулся утром — исчезла, нету! Может быть, для Трилли подыскали вместо Арто другую собаку той же породы?.. Но в рассказе об этом ничего не говорилось. Почему же?..

После ухода Майи Георгиевны Толя некоторое время размышлял на эту тему. Потом пообедал, прилёг на минутку, задремал и сладко спал под дождь несколько часов. Перед вечером зашёл Витя и учил Толю ходить на руках до самого ужина. Причём, вопреки опасениям мамы, стояние вниз головой не взбудоражило Толю, и он охотно лёг вскоре после ужина.

— Отсыпается… — шептала мама, совсем как дома, когда это относилось к Толиному отцу, вернувшемуся из командировки.

Так прошёл первый дождливый день.

А наутро дождь перестал. Было ещё пасмурно, но светлело с каждой минутой. К вечеру совсем распогодилось— закат предвещал на завтра ясный день. Это значило, что можно возобновить съёмки.

Майя Георгиевна немедля назначила их на завтрашнюю ночь (предстояло снять, как Серёжа, ища Арто, крадётся во тьме по дорожке сада к богатой даче) и на послезавтрашнее утро. Толя, таким образом, снова становился занятым человеком. И решение вопроса, волновавшего маму, как будто откладывалось.