Жаклин Уилсон - Уроки любви
– Он не отправит нас в тюрьму! Правда ведь? – слабым голосом спросила мама.
– Конечно, никто не собирается сажать тебя в тюрьму, мама.
– Ах ты, мисс Всезнайка! Ты у нас больше всех знаешь, больно умная выросла! Математика тебе понадобится, даже если ты вздумаешь маяться дурью в художественном институте, не забывай. Ты решила, что можешь прогуливать, своевольничать, нагло лгать родному отцу, разбазаривать чужое время и деньги…
Он вдруг замолк на полуслове, еще шевеля губами по инерции.
– Бернард! Ну пожалуйста, успокойся! Тебе нельзя так волноваться. Ты заболеешь! – Мама взяла его за руку.
Он отмахнулся от нее, как от назойливой мухи, и уставился на меня. Лицо у него было по-прежнему багровым. Даже глаза налились кровью от ярости.
– Где мои деньги? – крикнул он. – Где мои восемьдесят фунтов?
– Шестьдесят. За первый раз я заплатила.
– Не смей со мной пререкаться. Восемьдесят, шестьдесят – не важно. Где они? Давай их сюда немедленно, слышишь?
– Не могу.
Отец стал задыхаться. Похоже было, что голова у него сейчас лопнет, и глаза, зубы и язык разлетятся по столу.
– Я сказал: давай их сюда немедленно!
– Не могу, папа. Я их потратила.
Отец покачнулся.
– Ты потратила восемьдесят фунтов моих денег?! – выдохнул он.
– Шестьдесят, папа. Да, потратила. Извини, – тихо сказала я.
– На что ты их потратила, Пруденс? – пролепетала мама.
Я сглотнула, не находя слов.
– Она их потратила на меня. На шоколад. Целую кучу шоколада! – отчаянно затараторила Грейс.
– Я бы мог догадаться. Прожорливая маленькая кретинка! – брезгливо сказал отец, – Ты, значит, набивала свою ненасытную глотку на мои деньги, заработанные тяжелым трудом.
Я вдруг так разозлилась, что у меня прошел всякий страх перед отцом.
– Не говори так с Грейс, папа. Это ужасно и очень несправедливо. Вовсе я не потратила деньги на шоколад. Грейс просто хочет меня защитить. Я потратила их на другое.
– На что другое? – спросила мама, которая за всю жизнь не потратила шестьдесят фунтов за раз.
– Сходила в «Макдоналдс». Купила пару журналов. Купила коробку очень хорошей акварели в магазине для художников…
– На это нельзя потратить восемьдесят фунтов! Верни мне то, что осталось!
– Шестьдесят, папа, шестьдесят! Я их все потратила. Я еще купила себе белья.
– Белья? – ахнул отец. – Не держи меня за идиота, Пруденс. Что ты купила на самом деле?
– Господи, ты ведь не наркоманка, правда? – спросила мама.
Я никогда в жизни не выкурила даже обычной сигареты, а из таблеток принимала только аспирин от простуды. Идея, что я могу якшаться с продавцами наркотиков, была до того смешна, что я невольно улыбнулась.
Отец взмахнул рукой. Я почувствовала на щеке удар такой силы, что чуть не завалилась на бок.
– Прекрати ухмыляться! А теперь говори, куда ты дела восемьдесят фунтов, врунья бессовестная!
Грейс заплакала. У меня от ярости не было слез.
– Шестьдесят фунтов, папа, – ты когда-нибудь слушаешь, что тебе говорят? Я тебе все сказала. Я купила набор акварели, обед в «Макдоналдсе», несколько журналов… и белье.
– Покажи! – велел отец.
– Перестань, Бернард! Ну как она может тебе показать? – Мама с тревогой смотрела на меня и поглаживала мою горевшую щеку, как будто хотела стереть с нее пощечину.
– Я ему покажу, – сказала я. – Сейчас принесу.
– Пру, не надо! – рыдала Грейс. – Папа, она правда купила мне шоколад – чудного большого зайца. Честное слово, купила!
– Ш-ш, Грейс. Папа тебе все равно не поверит. Он считает, что мы вруньи. Что ж, придется ему показать.
Я поднялась в спальню, открыла ящик, достала свой великолепный новый лифчик и трусики, взяла в каждую руку по предмету и, бегом спустившись обратно, бросила их на стол перед отцом.
Он отпрянул, как будто ему подсунули шипящую гадюку. Мы все уставились на розовый атласный лифчик, гордо выставивший пухлые чашечки, отороченные черным кружевом. Легкие трусики такого же цвета, не шире ленты для волос, изящно изогнулись буквой S.
Позади кухонного стола висело на сушилке белье всего семейства – серо-белое, мешковатое, с растянутыми резинками, почти неотличимое у всех четверых.
– Ах ты мерзкая маленькая потаскуха! – заорал отец. – Ты мне не дочь!
– Я не хочу быть твоей дочерью. Ты самый худший отец на свете! – крикнула я в ответ.
Он схватился за грудь, как будто я его ударила, и упал головой вперед, стукнувшись лицом об стол. Я сперва подумала, что отец бьется головой от ярости, и ждала, пока он выпрямится.
Он не выпрямлялся.
– Бернард! – прошептала мама.
– Папа! – позвала Грейс.
На кухне вдруг наступила гробовая тишина. Я уставилась на стол. Я убила родного отца!
3
Секунду все мы сидели неподвижно, глядя на отца. Грейс вскочила первой, к нашему общему удивлению.
– Надо похлопать его по грудной клетке и сделать «поцелуй жизни»! – Она побежала вокруг стола к отцу и, дрожа от страха, потянула его за плечи назад, возвращая в прямое положение. А потом храбро запрокинула ему голову, набрала побольше воздуху и стала дуть ему в рот.
Мы в жизни не целовали отца в губы.
Увидев, как отважно ведет себя моя младшая сестренка, я тоже вышла из оцепенения.
– Нужно вызвать «скорую». Я наберу девятьсот девяносто девять.
– Нет, что ты, папа ни за что не поедет в больницу, – заплакала мама, хотя отец был явно не в состоянии спорить.
Я все же набрала номер. На том конце провода меня спросили, какая служба мне требуется. Я сказала, что «скорая помощь», и назвала наш адрес.
– Вообще-то нужно было вызвать еще и полицию, – сказала я затем. – Чтобы меня арестовали.
– Не будь дурочкой! – выкрикнула мама и засуетилась вокруг стола. Ее рука скользнула по черному белью с розовым кружевом.
– Убери это, Пру, живенько!
Я сунула вещички в карман платья и встала за спиной у Грейс, наблюдая, как она возится с отцом.
– Ты слишком торопишься. А еще, по-моему, нужно зажать ему ноздри.
– Попробуй лучше ты, Пру, – сказала мама.
Я сменила Грейс, хотя это было ужасно – прижиматься лицом к лицу отца, чувствовать, как его усы царапают мне губы, а вставные зубы стукаются о мои. Я вынула его вставную челюсть, чувствуя, что совершаю насилие над собственным отцом.
Потом стала пытаться мама, хотя ей это, похоже, было так же неприятно, как мне. Она все время останавливалась и боязливо взглядывала на отца, как будто опасалась, что он сейчас ударит ее за бесцеремонное обращение.
Щека у меня все еще горела от пощечины. Я принялась ходить туда-сюда по кухне, все время выглядывая в окно в ожидании «скорой помощи», как будто могла ускорить ее приезд усилием воли.
– Собери… отцу… пижаму, – попросила мама между выдохами.
– Я сейчас соберу его вещи, – торопливо сказала Грейс.
Странное занятие – укладывать пижаму, зубную щетку и фланелевые брюки для человека, который, возможно, уже мертв. Отец так и не пошевелился за все время, глаза его были полузакрыты. Мама неловко склонилась над ним и положила голову ему на грудь. Я сперва подумала, что она его обнимает, но она слушала сердце.
– По-моему, бьется. Послушай ты. Пру. Это ведь у него сердце бьется, правда?
Я не могла разобрать, что стучит у меня в ушах – моя собственная кровь или папино сердце. Было очень противно вдыхать его гниловатый запах – затхлых книг, затхлых конфет, затхлой фуфайки. Рот у него скривился, как будто он беззвучно стонал. Он выглядел глубоким стариком.
– Папа! – позвала я и расплакалась. – Папа, я не хотела тебя сердить! Прости меня! Слышишь? Прости…
В дверь постучали. Вошла бригада «скорой помощи». Меня мягко отстранили от отца, и врач стал его осматривать.
– Он умер? – всхлипнула я.
– Нет-нет! Он без сознания, дружок, но живой. Его нужно как можно скорее доставить в больницу.
– Он терпеть не может больницы, – сказала мама.
– Ничего не поделаешь, дорогая. Мы не можем оставить его здесь в таком состоянии. Вы поедете с нами?
– Конечно, это мой муж.
– А девочки? Им бы лучше остаться дома.
Мама взглянула на нас и закусила губу.
– Хочешь, я поеду с тобой, мама? – спросила я.
Мама глубоко вздохнула, обхватив руками свою огромную грудь.
– Нет, оставайся, детка, и присматривай за Грейс. Я позвоню вам из больницы. Будьте умницами… и постарайтесь не волноваться.
Санитары погрузили отца на носилки и понесли к машине. Мама тащилась следом с его вещами в сумке. Мы с Грейс спустились за ними по лестнице и прошли через магазин, словно какая-то экзотическая процессия. Через дверь было видно, как санитары погрузили носилки в машину и помогли маме подняться туда же.
Китайцы стояли на пороге своего ресторана, наблюдая за происходящим. Они сочувственно закивали нам.
– Ваш папа? – Женщина показала себе на сердце.
